Себастьян Фолкс - Там, где билось мое сердце
Ужинали мы втроем, без гостей, однако Ричард, как и следовало ожидать, вышел в столовую в пиджаке и при галстуке. Шейла тоже принарядилась, на шее бусы, в ушах сережки. Я почувствовал себя жалким бродягой. Слава богу, вещи были чистые, из прачечной самообслуживания, и миссис Гомес все погладила.
Как ни старался я уводить разговор от войны, нащупывая темы, любопытные для Шейлы, война нас неотвратимо настигала. Когда был подан сыр, мы снова оказались в Италии.
– Кстати, – сказал я, – почему-то я был уверен, что Муссолини осушил эти проклятые болота.
– Он их на самом деле осушил, – подтвердил Ричард. – Но после того как итальянцы сдались союзникам, немцы отключили дренажные системы, и болота снова затопило. Еще немцы вывели особый вид малярийных комаров, очень живучих, выпустили их в болота, а все запасы хинина конфисковали. Так они наказали итальянцев.
– Какая подлость, какой кошмар, – сказала Шейла, – Роберт, вам хоть удалось что-нибудт там, в Италии, посмотреть? Во время отпуска?
– Удалось. После ранения в Анцио у меня были долгие летние каникулы, для поправки. Неподалеку от Неаполя. Там было действительно… интересно.
– Как же Ричард так надолго вас отпустил?
Я взглянул на ее мужа.
– Роберт к тому моменту уже навоевался по горло. Да и не было особой нужды его вызывать. После того как мы взяли Рим, наступило временное затишье. Всем требовалась передышка. Когда его ранили, мы были уже на пределе. Помню, как санитары притащили его в штаб. Переправлять в порт было очень рискованно, немцы бомбили все, что двигалось. В том числе и госпитальные суда.
– Я еще легко отделался, – вмешался я. – У других были ранения похуже.
– Точно. Старине Сидвеллу прямо в пах угодило, море крови. Пассмора ранило в бедро, Пирс в бок. А Суонн, тот вообще…
– Вот я и говорю, что мне, можно сказать, повезло.
Захотелось сменить тему, но я не мог придумать ничего подходящего.
Ричард глянул на меня поверх очков.
– Я сначала подумал, что тебя подстрелили… нечаянно. Кто-то их своих. Кто же еще мог всадить пулю с такого близкого расстояния? А?
Шейла замерла, округлив глаза:
– Кто-то из ваших собственных ребят?
– Именно, – сказал Ричард. – Довольно частая история. На последних стадиях войны такое случается. Редко, но все-таки случается.
– О боже…
– Сообразил потом, что это исключено: пистолеты имелись только у офицеров.
Меня словно что-то изнутри толкнуло. Я даже не сразу смог заговорить.
– Однако не исключено, что… пистолет мог оказаться и у кого-то еще.
Глянул в окно. За ним, в ночном уже мраке, начинался дождь.
– Например, у Билла Шентона, – продолжил я и добавил: – Тем утром я сам дал ему пистолет.
Ричард Вариан сосредоточенно рассматривал кусочки ревеня на своей тарелке.
Шейла, откинувшись на спинку стула, нарушила молчание:
– Вы не возражаете, если кофе подадут в гостиную?
Ночью я почти не спал – навалилось ощущение безысходности. Мне никогда не вспомнить, что же все-таки произошло тогда в русле «вади». Я знал только одно: это было нечто вне представлений о разумных поступках. И потому нет никаких надежд на то, что память сумеет воспроизвести утраченное. Ведь то, что за пределами нормы, невозможно восстановить в результате нормального мыслительного процесса.
Утром я тем не менее обнаружил, что очень приблизительный, корявый набросок событий того дня все же вырисовывается. Исходя из теории Александра Перейры, тут имелись обнадеживающие перспективы. Мысленно возвращаясь в тот день, я как бы заново его формировал, заново выстраивая отношение к нему. Было ли оно теперь менее болезненным? Пока я этого сказать не мог.
Завтракать вместе с кем-то всегда утомительно, приходится соблюдать все эти застольные ритуалы с поеданием кукурузных хлопьев, яиц, с разговорами и включенным радио. Для меня завтрак вообще не трапеза, и уж тем более не повод для общения. Завтрак – всего лишь переход от сна к работе. Завтрак – это кофе и что-то к нему, или просто что-то съедобное, даже без кофе. Как бы то ни было, приличия были мной соблюдены. Я расхвалил свою спальню, заверил, что прекрасно выспался, поинтересовался программой на предстоявший день. Среди прочих пунктов значилась поездка в город с посещением паба, в пабе – ланч. И по некоторым репликам я понял, что вечером придут гости, супружеская пара.
Все эти тонкости «протокола» меня уже немного тяготили, и я обрадовался, застав Ричарда Вариана одного. Чуть погодя в кабинете.
– Хочу кое о чем с тобой поговорить, – с ходу начал я.
– О чем же?
– Думаю, ты знаешь о чем. Анцио. Ты действительно уверен в том, что меня подстрелил Билл Шентон?
Ричард немного поерзал в кресле.
– Я совершенно уверен в том, что все это было очень-очень давно. Роберт, ты был хорошим солдатом, а что случилось там, среди этих проклятых болот, пусть там и останется.
– Ты только не волнуйся, Ричард. Я просто хочу знать. Ты же сам сказал, что это было очень-очень давно. Это правда, с той поры прошла целая жизнь. Почти все клетки в моем теле, и в твоем тоже, сменились новыми. От нас прежних практически ничего не осталось.
Вариан снял очки и потер глаза.
– Тебя принесли два санитара. Ты где-то здорово подвернул ногу, им проще было тащить тебя на носилках. Наш врач оказался поблизости, вызвался заштопать тебя на месте, сказал, что отправлять в порт не обязательно. У меня отлегло от сердца, бомбежки ведь. Я долго ничего про рану не расспрашивал, пока врач не обмолвился, что пуля была вроде бы пистолетная. Через два дня Шентон собрался идти во второй батальон, а перед отбытием напросился на разговор. Рассказал про вашу вылазку. Как ты хотел захватить языка, но взять живым никого не смог. Всех, кого можно было, вы с ним прикончили. Довольно скоро он стал волноваться, что ты потерял над собой контроль, вошел в раж. Каким-то образом вы оказались за вражескими позициями. Обнаружив это, бегом кинулись обратно, к нашим позициям, но попали в траншею другого подразделения. Вроде бы это были ребята из егерской дивизии. Там у них тоже как раз началась перестрелка, из винтовок и пулеметов. Ты так увлекся, что все рвался в рукопашный бой, непосредственно в немецком окопе. Шентон тебя удерживал, сказал, ты совсем ошалел. А когда ты стал вылезать из траншеи, ему пришлось прострелить тебе плечо. Из того самого пистолета. Он сказал, это была единственная возможность спасти тебе жизнь.
Вариан умолк. Во внезапной тишине я мысленно перенесся в те места, в изрешеченные снарядами зимние ландшафты. Не помнил я, чтобы в меня сзади кто-то стрелял, я вообще мало что помнил. Однако это ничего не значило. Шентон парень смелый и сообразительный. Если иначе никак, может пойти на крайние меры.
– Неконтролируемая агрессия проявляется по-разному, – заговорил Вариан. – Одни начинают так себя бояться, что отказываются дальше воевать, вспомни Уоррена. Другие грозятся всех прикончить, а потом сами не помнят что наболтали. Но бывают и случаи по-настоящему опасные своей непредсказуемостью агрессивности. В Малайе человека, впавшего в неистовство, называют «амок». Он бежит сам не зная куда, убивая всех встречных. Но хочу подчеркнуть, Роберт, что это все нисколько не повлияло на мое отношение к тебе.
– Теперь я понял, почему ты пустил меня командовать ротой. Из-за этой истории.
– Да, верно. Мне нужно было знать наверняка, что ты здоров, совсем здоров.
– Ты мог отправить меня к медикам.
– Мог. Но у меня было слишком мало хороших офицеров. А ты был с нами с самого начала. Ну и привязался я к вам, к «надежной пятерке». Наверное, вы были для меня неким талисманом. А насчет медиков… Я боялся медкомиссии, если бы они узнали все факты, могли отправить тебя домой. И еще было не до конца понятно, что надумает сказать Билл. Вот я и решил, что сами как-нибудь разберемся. В семейном кругу, так сказать. – Он на миг опустил глаза. – И… по-моему, ты был рад, что остался с батальоном. Или нет?
– Рад, конечно. Домой я точно не рвался.
– Ты считаешь, я зря тебе рассказал? Спустя столько лет?
– Нет, не считаю.
– Как же давно все это было.
Я обвел взглядом кабинет, книжные полки. Среди прочих книг там стояли знакомые томики стихов, сборник новелл Мопассана, те самые книжки, которые я впервые увидел на походной полке в Лилле.
Вечером присутствие гостей не позволило продолжить наши с Варианом воспоминания. А утром я сразу после завтрака отбыл, клятвенно пообещав приезжать и больше не пропадать.
Я думал о нашем разговоре в кабинете. Наверное, как только я сообщил, что еду, и назвал дату приезда, Вариан две недели раздумывал, о чем стоит мне рассказывать, а о чем нет. Он мог и не открывать мне всей правды, но, вероятно, почувствовал, что меня что-то гложет, и мне, говоря словами доктора Перейры, необходимо «восстановить цепочку событий». Я не был на командира в обиде. Он поступил как человек по-армейски дисциплинированный, но при этом добросердечный.
