Михаил Кизилов - Капитан
Я сразу не понял и переспросил:
— Как, как?
— Полторы тысячи рублей погонный метр. Здесь шесть с половиной метров: и им тоже удобно — не возиться, и мне хорошо.
Стекла еще не были вставлены, и я прошелся вдоль шкафа, рукой поглаживая корешки. Последним в ряду стояли одиннадцать томов А. П. Чехова.
«Даже он, знаток человеческих пороков, слабостей, — подумалось мне, — не предполагал, что его книги будут покупать на погонные метры».
Поздний ребенок
— Встреть, пожалуйста, Елену, — позвонил двоюродный брат из Москвы, — она завтра прибывает в Ленинград из-за границы. В отпуск едет.
Брат женился недавно, и я еще не знал его многочисленную новую родню.
— Елена вышла замуж за американца и уже три года живет там. Раз в два года приезжает домой, — пояснил Борис.
— Конечно, только как она выглядит?
— Среднего роста, шатенка, с большими глазами, интересная дама, стройная. По крайней мере, три года назад была, — пошутил он. — Теплоход называется «Леонид Соболев».
На следующий день, когда я приехал в порт, теплоход стоял у стенки. Уже был спущен трап. На палубе стояла стройная молодая женщина в больших темных очках. На руках у нее была девочка годиков двух. И девочка и мама встречали меня взглядами.
«Про ребенка Борис ничего не говорил, ну да такие дела быстро делаются», — подумал я, подходя к трапу.
— Вы Сергей? — спросила женщина. — Я получила Борину радиограмму.
— Да, а вы Елена? — в свою очередь показал и я свою осведомленность.
— А как зовут маленькую?
— Дашенька, — ответила Лена и звонко чмокнула ребенка в щечку. Девочка счастливо рассмеялась. — Вещи мы уже на палубу вынесли. Дашенька, беги, скажи маме что дядя Сережа пришел, можно идти.
— ???
— Это ребенок моей попутчицы, — пояснила Лена, — вместе едем. Кроме Дашеньки, у нее еще младенец шестимесячный, а я с Дашенькой за дорогу подружилась. Давайте поможем им на такси сесть. Ее родители, пожилые люди, в Калинине живут и не смогли встретить.
В проеме двери появились женщина с ребенком и Дашенька.
— Пошли!
В этот же вечер я отправил Елену в Москву поездом. Жизнь бежала своим чередом, и я забыл о ней. Пока через два года опять не позвонил Борис.
— Встреть, пожалуйста, Елену.
Опять на палубе теплохода стояла стройная молодая женщина в темных очках, и опять у нее на руках был ребенок. И опять не ее. Уже на правах старых знакомых мы разговорились. Елена всю дорогу до дома рассказывала, какой чудесный ребенок у попутчиков. Как он хорошо говорит, что поет, какой послушный и развитый. Он даже стишок сам написал бабушке, на двух языках стишок. Елена тараторила без умолку. Когда подъехали к дому, увидев детишек, играющих на площадке, искренне призналась:
— Детей очень люблю. Моя воля — семерых бы родила! — Но остановилась на полуслове. Я не стал возвращаться к этой теме, считая ее запретной для постороннего человека. Тем же вечером Лена уехала в Москву. И опять побежала жизнь. Прошло еще три года. И снова позвонил Борис:
— Завтра приезжаю в Ленинград, встречать Елену. Теплоход приходит вечером.
Я не придал его приезду никакого значения, хочет человек родственницу встретить, что здесь особенного. На следующий день вместе поехали в порт.
— В этот раз Елена приезжает совсем. Развелась с мужем. Отъездилась! — прояснил свой приезд Борис.
— Ты знаешь, два раза ее встречал, и два раза с ребенком на палубе стояла, — сказал я ему.
— Да она на необитаемом острове ребенка найдет. Своих хочет иметь, но разобраться с мужем не могут. Он ей категорически заявил, что ребенок у них может быть только при условии, если Елена примет его гражданство. А она наотрез. Перед свадьбой она предупредила жениха, что от советского гражданства не откажется. Он согласился, думал, наверное, что уговорит позже. Надо сказать, что парень он красивый — высокий, боксом занимался. В общем, мужик что надо. Был у нас в Москве год, язык совершенствовал. И вот такая беда. Уперся: если родишь, то разойдемся. А Ленка его очень любила, да и сейчас, дура, любит. Девять лет промучили друг друга. Что он только не делал, чтобы ее убедить сменить подданство, но Елена наотрез. А после того как сказала ему, что умирать на Родину уедет, он не выдержал и предложил развод. До лета дотянули и, вот, едет домой. Ты знаешь, с одной стороны, жалко ее, но с другой — как-то спокойнее стало, все-таки дома будет.
За разговором мы не заметили, как подошли к порту. Прямо перед воротами заводил швартовы большой теплоход, на палубе которого стояла Елена в темных очках, с ребенком на руках.
Елена выглядела измученной и усталой. В голове блестела седина, по лицу разбежались мелкие морщинки.
— Ну, что, с прибытием, сестричка, — обнимая и целуя ее, произнес Борис.
— Все. Приехала. Дома, — устало произнесла Лена и больше за всю дорогу до нашего дома не сказала ни слова.
Вечером за чаем немного отошла, да и сынишка развеселил своими проказами и шалостями. Она опять стала знакомой — говорливой и улыбчивой.
Мой подвыпивший тесть не выдержал и сказал:
— Все, Лена, в жизни бывает. Главное, что ты дома, среди своих.
— Да, конечно, только для вас это все слова, вы не знаете, что это такое быть дома. Это особенно чувствуешь, когда далеко. Живешь — только встречей со своими, общностью со страной. Знаешь, что ты человек российский. Что-то я плакатно заговорила, — вздохнула она. — Но это ведь действительно очень много — принадлежать России. А мне говорят — откажись. Как это так?
Она сказала это простым, будничным голосом, но столько было в этом голосе убежденности, что мы ни на миг не усомнились в искренности этих слов.
Через два года я приехал в Москву на стажировку. Пошел к Борису в гости. Там собрались родственники — отмечали день рождения старшей дочки. Из соседней комнаты доносились детские голоса, крики, шум. Елена была тоже здесь, она сновала из комнаты на кухню, громко командуя. Каждый раз она на секунду останавливалась и открывала дверь к детям. Бросив быстрый взгляд, закрывала дверь и мчалась дальше. «Лена на необитаемом острове ребенка найдет», — вспомнил я фразу Бориса и напомнил ему вслух:
— На этот раз без острова обошлось. Сейчас Катька уже говорить начала. Ленка с ней носится, беспокоится, как бы не обидели. Что поделаешь, поздний ребенок — выстраданное счастье.
Однажды
Есть в Пенжинской губе, в селе Манилы, рыболовецкий колхоз. В нем с рождения и живет Семен.
…Красота и экзотика здешних мест не трогают старожилов. Они равнодушно наступают на бруснику, устилающую ковром землю, не замечают грибов, как будто высаженных здесь чьей-то хозяйской, заботливой рукой — столько попадается крепеньких, молоденьких. Привыкли и к тому, как быстро и дружно меняют цвет перед зимним холодом карликовые березки, когда серые камни, и серые облака на горизонте, и серые воды губы в сочетании с этой вспышкой красно-желтых красок создают картину фантастическую.
Семен вот уже пятнадцать лет собирается уехать с Камчатки, но наступает весна, и все зимние настроения уходят вместе со снегом, а там начинается рыбалка, охота…
Но не это главное, что держит Семена. Здесь живут сильные, бесстрашные люди. Теперь и о себе он может так сказать. Но когда-то, когда ему едва исполнилось девятнадцать… Может, тот случай и стал проверкой — быть ли Семену настоящим дальневосточником, сильным и стойким в беде. Кто знает, когда нам жизнь подбрасывает подобные испытания — в зрелом возрасте или, вот как Семену, — в начале, так сказать, биографии.
…Маленький катерок вез рыбаков к противоположному, едва виднеющемуся берегу губы. Изредка на смотровое стекло мелким бисером сыпались брызги, и тотчас под килем что-то глухо ухало, катерок кренился набок, но быстро выпрямлялся, набирал прежнюю скорость. Рокот мотора усыплял, и, чтобы развлечь себя, Семен решил поговорить с пассажирами. В носовом отсеке их было трое: Санин — смуглый и кряжистый камчадал лет пятидесяти, Еремей Пальцев, славившийся среди рыбаков, людей смелых и выносливых, особою силой, и Иван Быков. Придерживая штурвал, Семен нагнулся, заглянул в отсек — там было тихо. Рыбаки, видно, дремали, удобно устроившись на брезенте. Семен вез их к Лысому мысу, где стоит колхозный невод.
Он и сам сладко потянулся. Вспомнил губы Татьяны, с которой расстался перед самой дорогой. «Вот ведь какая штука, гулял, гулял… А может, и женюсь», — думал он, представляя девушку здесь, на катере, рядом с собой. И услышал с удивлением, что двигатель стал стучать как-то вприпрыжку, словно хромой на каменной лестнице, потом чихнул и смолк. Семен растерялся: «Что за ерунда!» Опустил штурвал, бросился к корме, но ничего не понял. Нажимал на стартер, дул на свечи, схватил было ключ и тут же выронил из рук. Катер развернулся боком к ветру, беспомощно закачался. Темные волны, разбиваясь о неживой корпус, откатывались с шумом, и шум этот словно застрял в ушах и не давал ходу мыслям. В чем причина? Что же делать?
