Юрий Арабов - Орлеан
— Лучше подумайте о названии этого города, — сказал Ленин, тяжело дыша и пытаясь переключить его мозги из подозрительного в созидательный план, — города глауберовой соли и просторных чистых улиц.
Он сел за письменный стол и схватился руками за голову. Некоторое время оба напряженно молчали.
— Сегодня я договорился о первой концессии с одним энергичным до неприличности американцем. Экономическая блокада прорвана. Этот мальчишка годится мне в сыновья, но я в него поверил… Арманд Хаммер. Кто он?
Дзержинский был готов к этому вопросу. Он ехал к Ильичу именно из-за энергичного американца и теперь, дождавшись возможности отчета, медлил, оттягивая свой триумф. Только горько хмыкнул и поджал без того тонкие губы.
— В каком смысле? — не понял Ленин, потому что с первого раза не смог расшифровать этот хмык.
— Во всех, — сказал Дзержинский. — С ним спит наш агент.
— Гм … И какого пола наш агент? — на всякий случай поинтересовался Ильич.
— У агентов нет пола. — В голосе Феликса послышалась настоящая непридуманная боль. — Девушка из гостиницы. Она изображает уборщицу. Но она, конечно же, не уборщица. И совсем не девушка.
— И что же? — с ужасом спросил Ильич, ожидая чудовищной новости, которая вот-вот должна была на него обрушиться.
— Арманд Хаммер… Вам не кажется странным это имя?..
— Мне — нет. А вам?
— Arm and hammer, — прозвенел в тишине напряженный голос Дзержинского. — Разве вы не помните, что такое «arm and hammer»?
— Серп и молот… — обескураженно произнес Ленин.
Его сломали не сами эти слова, а то, что он, полиглот, энциклопедист и умница, прозевал тайное значение имени и фамилии доктора Хаммера. А разгадал их какой-то шляхтич, пусть и поставленный на важное государственное дело.
— Серп и Молот, — насмешливо повторил Дзержинский. — Вы когда-нибудь встречали человека по имени Серп и Молот? Я не встречал. Этот человек — фикция, зеро, ноль. Он плод нашего голодного воображения и всеобщей тотальной нищеты.
— Но я его видел сам, Феликс, — вступился Ильич за самого себя. — Он сидел в этом кресле. Жал мне руку. Говорил какие-то слова… Более того, Людвиг Мартенс дал ему прекрасные рекомендации.
— Людвиг Мартенс… Социалист Людвиг Мартенс! — язвительно пропел Феликс Эдмундович, возвышая голос.
И это был уже не Феликс. Это был дух изгнанья и мести. За его худой спиной, позвонки которой просвечивали через истертую гимнастерку, показались крылья. Так, во всяком случае, представилось Владимиру Ильичу.
— Отец этого Арманда Хаммера был арестован за аборт, в результате которого погибла женщина, — продолжал вбивать гвозди Феликс в умную голову Старика. — А первоначальный капитал прыткий юноша сделал на якобы лечебной настойке имбиря, выполненной на чистом спирте. Эту настойку он отправлял бутлегерам галлонами, и они опаивали ею трудовой народ в подпольных питейных заведениях, потому что в США — сухой закон. Из Америки пришлось уехать, потому что нашему Серпу и Молоту грозил длительный тюремный срок… — Дзержинский начал задыхаться. — Я его арестую, этого подлеца! — простонал он.
— Да наплевать, — неожиданно спокойно заметил Ленин. — Наплевать и забыть.
Он, сидя за письменным столом, начал раскачиваться на любимом плетеном кресле, с которым не расставался и на заседаниях Совнаркома. Поставил его на задние ножки, оторвав от пола передние. И в этом неустойчивом равновесии продолжал сидеть, снисходительно поглядывая на Феликса.
— Хорошо. Наплевать, — тут же согласился с ним Дзержинский, убавив голос до шепота.
— Я готов работать хоть с чертом, если это послужит делу.
— Вам виднее про черта, Владимир Ильич. Мое дело предупредить, — сказал Феликс.
— Именно. Предупредить, — повторил Ленин, о чем-то тяжело раздумывая. — Он в какой гостинице живет?
— В «Савое». Жуткая дыра.
— А мы переселим его во Дворец
Cахарного короля, — предложил Ильич. — Там почище, и следить за этим субчиком будет сподручнее. Вы не находите?
Феликс вынужденно кивнул. «Дворцом Сахарного короля» назывался особняк купца Харитоненко, торговавшего до революции сахарной свеклой и нажившего на этом деле около четверти миллиарда долларов. Туда теперь селили иностранцев, к которым советская власть проявляла бдительный интерес вплоть до круглосуточной слежки: английского финансиста Лесли Уркарта, американскую писательницу Клер Шеридан, бизнесмена Вашингтона Вандерлипа, положившего свой глаз на нефтяные месторождения Камчатки…
— Так что же насчет предательства? — возвратился к прежней теме Владимир Ильич, потому что с Серпом и Молотом было покончено.
Феликс молчал, раздумывая, с чего начать. Те безобразия советской жизни, с которыми он сталкивался повсеместно, расцарапывали его душу до мучительного наслаждения. Но он понимал, что Ильич был устроен по-другому и удовольствия от страдания, скорее всего, не получал.
— Что бы вы сказали на то, что видный коммунист, известный деятель партии, на самом деле коммунистом не является? — начал он издалека.
— Организационно или фактически? — потребовал уточнения Ленин.
— И организационно, и фактически.
— А что это за видный коммунист? — насторожился Ильич. — Я знаком с ним лично? Я был с ним в эмиграции? Меньшевик он или большевик?
— Он — народный комиссар, и его знают многие, — ушел от прямого ответа Феликс.
— Тогда в чем загвоздка?
— А в том, что он исключен из РСДРП в тысяча девятьсот десятом году, — вывалил свой булыжник Феликс Эдмундович.
— Не ухватил существа вопроса, — пробормотал Ленин после молчания. — Вы утверждаете, что народный комиссар, один из руководителей нашего государства, исключен из партии, и мы про это забыли?
— Именно это я и утверждаю, — сказал Дзержинский.
— Фамилия коммуниста. Назовите, — сурово потребовал Ильич.
Развязка приближалась быстро, словно курьерский поезд. По сторонам железнодорожной насыпи стояли глупые крестьяне и восхищенно провожали глазами желтые и синие вагоны. А в зеленых, как известно, плакали и пели…
Феликс сделал эффектную паузу.
— Джугашвили, — сказал он. — Иосиф Виссарионович Джугашвили. Партийная кличка Сталин.
Было слышно, как стекло в кабинете таранит своим лбом залетевшая оса.
— Исключен? В десятом году? — спросил Ленин, не веря своим ушам.
— Именно. По вашему требованию, — уточнил Дзержинский.
— Но мы, должно быть, восстановили его позже? — не понял Ильич. — Кооптировали в состав ЦК за рубежом?
Дзержинский пожал плечами, наслаждаясь страданием, которое проснулось в его душе. А страдание было великим: национальным вопросом в стране занимался коммунист, который коммунистом, во всяком случае, организационно, являлся условно и не вполне.
— Бросьте, Феликс… Бросьте! — с тоской сказал Владимир Ильич, будто отмахиваясь от надоедливой мухи. — Сталин. Тоже мне фигура! Я думал, что речь идет о более серьезном предмете…
От души отлегло. Предмет и в самом деле оказался ничтожным. Ленивый молчаливый грузин, нигде не учившийся и ни в чем себя особо не проявивший, если не считать ограбления банка лет двенадцать тому назад, оказался исключенным за это же ограбление… Тоже мне новость.
— Да кого мы не исключали? — спросил Ленин. — Мы всех исключали, а потом принимали обратно. Я только сам себя не исключал, — добавил он задумчиво.
У Сталина были ограниченные умственные способности и ничтожный кругозор, об этом Ильич знал точно и ничего не ждал от него в будущем. Серого цвета, с оспенным лицом, он окуривал Троцкого своим вонючим табаком во время гражданской войны, и все время мешался под ногами, изображая активность. Скорее корова могла заговорить, чем Джугашвили мог сделать для страны что-либо полезное. Этот балласт Ильич собирался сбросить с корабля в ближайшем будущем, и роковое будущее для тов. Сталина в виде НЭПа уже настало…
— Владимир Ильич, дорогой, — неожиданно взмолился Дзержинский. — Ну позвольте мне дать приказ о его аресте. Как я отдал приказ об аресте изменника Мартова…
— Так вы и Мартова приказали арестовать? — поразился Ленин. — Когда же?
Это было для него новостью. Меньшевика Юлика он почти любил, и в эксцессе Феликса ему почудился личный выпад. Выпад против себя и своего прошлого.
— Пятнадцатого августа сего года. По согласованию с вами, — ответил Дзержинский, досадуя, что, по-видимому, слишком сильно расстроил Старика.
— Гм… Не знаю. Не помню о таком приказе, — пробормотал напряженно Ленин. — И как вы собираетесь произвести арест? Мартов же находится в эмиграции. У вас что, такая сильная агентурная сеть за рубежом?
— Агентурная сеть у меня слабая, — признался Феликс. — Но я сделаю это исключительно из-за морального аспекта.
