Юрий Мамлеев - Другой
Тут Катенька опять взвизгнула.
— Почему она у вас визжит? — прямо спросил Вадим.
— Не обращайте внимания. Она бывает не в себе.
— Хорошо. Допустим. Но вы не ответили на главный вопрос: что в связи с этим может случиться с Леней? — вмешалась Лера.
— Вот здесь я теряюсь, — Глеб откинулся на спинку кресла. — С ним может быть абсолютно все.
— Что это значит? — всхлипнула Лера. — Что его съедят, четвертуют, превратят в мумию?
Глебушка тяжело вздохнул.
— Ну, зачем вы так? Я же о другом… Но я теряюсь, — Глеб потянулся к бутылке коньяка, оказавшейся под рукой, и предложил гостям.
Выпив он добавил:
— Я понимаю ваше беспокойство. Но, во-первых, выйти на Аким Иваныча невозможно. Он сам назначает и сам исчезает. Я потерял с ним связь, у него, видимо, период исчезновения. А скорей всего он вообще исчез с человеческого поля зрения. И увел за собой Леню. В какое-нибудь особое место, если это можно, где-нибудь в Гималаях или… Такое предположение самое логичное.
— Почему?
— Потому что соль этой истории заключается в словах Аким Иваныча, что Лёня не знает свою душу, не знает не только ее глубины, но само ее существо, ее истинную природу. Леня-то не знает, и бродил потому по земле, как выброшенный с Луны, а Аким Иваныч-то знал! И настолько это ему показалось интересным, что он просто прихватил Леню, чтоб обучить его пониманию своей души, и чтобы он пришел к ней, и следовательно стал совсем другим существом. К Лёне Одинцову такое существо уже не имело бы отношения.
— Но можно ли все-таки этого Аким Иваныча найти? — с женским упорством повторила Лера.
Глеб покраснел от возмущения.
— Милая, неужели не понятно, что такого человека нельзя найти. Скорее вы найдете живого мамонта, чем его… Вы еще в милицию обратитесь…
— Мы испробовали все пути, — заметил Вадим.
— И не волнуйтесь, ничего особенно худого с вашим Лёней не случится. Просто он перестанет быть Лёней Одинцовым и все.
И разрядка и напряжение существовали в этой комнате одновременно.
Лера, да и Вадим, интуитивно чувствовали дикую, но и до странности справедливую правоту слов Глеба.
Все-таки минут десять прошло в какой-то бессловесности. Но пора было уходить. Даже Катя проснулась.
Провожая гостей, Глеб у порога, у двери вдруг резко сказал:
— А вы знаете, есть еще один вариант. В сущности никакого Лени Одинцова на самом деле и не было (не существовало), была одна оболочка, видимая иллюзия. За этой оболочкой (видимостью) фактически скрывалась часть души Аким Иваныча. Такое бывает. Исходит одна душа, одно пламя, но языки одного пламени, одной души, могут вдруг воплотится в разные тела. В этом случае Аким Иваныч просто хотел восстановить гармонию… Хе-хе-хе…
Лера оцепенела, да и Вадиму стало не по себе: все-таки двоюродный брат. А тут оказывается — пузырь и больше ничего.
— Это, конечно, только предположение, — спохватился Глеб, посмотрев на лица гостей. — Ладно уж. С Богом…
Между тем далеко в стороне от описанной разборки на скромном Щелковском шоссе блаженствовал сбежавший от добытчиков живых человеческих органов небезызвестный Гон.
Ему действительно шло это прозвище.
Почки, принимавшие форму человеков, уже не мучили его во сне, по ночам. Напротив, сновидения становились, по мере того как он успокаивался, розово-убаюкивающими и даже сексуальными. Чаще всего ему виделся сон про безопасность. Дескать, весь земной шар объят пожаром: не то войны, не то бунтом природы. А он, Гоник (так иногда его ласково называли), спасся в каком-то вонючем углу, в подвале, и обеспечила такое жирная хозяюшка. Ему чаще всего снилось, что он лежит весь в поту на теплой кроватке и голая толстая баба, его укрывательница, со слезливым умилением лижет его спасенный толстый живот. (Гон немного отъелся за это время.)
Как раз в тот календарный день, когда Глеб объяснялся по поводу Аким Иваныча, Гон ложился почивать, в надежде увидеть сон, в котором теперь он будет лизать брюхо его укрывательницы. Дедуся уже спал по-мертвецки раскидисто на чердаке, будучи абсолютно пьян.
Только-только во сне появилось брюхо этой спасительницы, Гон заподозрил нехорошее: кто-то мешает ему быть в блаженстве и, главное, в безопасности. Он чихнул и полупроснулся. Картина, которую он увидел, была настолько безобразно-фантастической, что он закрыл глаза, думая, что это иной сон…
В комнатушке горели две свечи, довольно яркие, из окна лился (лунный) свет, а у стены танцевал полуголый мускулистый, но в то же время какой-то отрешенный потусторонний мужчина.
Танцевал дико, один, вздымая руки вверх, и на стене гуляли прыгающие его тени: рук, ног, головы.
Голова показалась Гонику особенно омерзительной: словно в ней были две пасти — одна спереди, другая сзади, самая хваткая…
И все же Гоник оцепенел от ужаса: сны снами, но не до такой же степени… Но в этот момент до него дотронулись. Гон проснулся и замер так, что о визге или крике не могло быть и речи. Не хватало сил и сердца для такого.
Присутствующий был он в перчатках, заглянул Гону прямо в душу и спросил:
— На дорожку водочки выпьешь?
Гон молчал, только глаза спрашивали: на какую дорожку? Присутствующий понял намек.
— На какую? Да на ту, которая ведет на тот свет.
И тут Гон понял: его нашли. Сразу же хватило сил завизжать. Но мужик был настолько сверхъестественно силен, что чуть ли не мизинцем придавил рот Гоника, и визг ушел внутрь, в то тело, которое во сне лизала укрывательница.
— Почему ты меня не любишь? — задумчиво спросил киллер.
То был, конечно, Удод, тот, который плясал однажды на вечере у Лохматова. (Плясал инкогнито.)
Вопрос о любви застал Гоника врасплох, но пробудил малюсенькую надежду.
— Я люблю… люблю вас…
— Вот так бы давно, — произнес Удод и нанес смертельный удар в голову.
Он предпочитал убивать не огнестрельно, а лицом к лицу. Удод, кстати, всегда задавал этот вопрос своим жертвам, словно искал какой-то неведомый, но приемлемый для него ответ, и никогда его не находил. Его приятель по профессии, иногда напарник, раздражался и полагал, что Удод просто шутит, что выглядит не совсем профессионально. «Удод, тут не театр», — ворчал он. Но Удод презирал его неповоротливость ума и легкость руки. Рука у Удода была тяжелая, словно он вышел из-под земли.
К утру дом, где все это произошло, сгорел дотла. Трупы Тоника и деда обгорели так, что стали похожи на ненормальные мумии. Событие это никого особо не заинтересовало.
После визита к Глебу в душе Леры произошел перелом. Она уже не искала, видимо, потерянного для мира мужа. Вадим пытался кое-что сделать, но потом бросил…
— Придет или не придет — теперь уже все равно, — сказала Лера Алёне.
Та набралась смелости и добавила:
— Да ты легко найдешь другого. По душе… По-моему, в тебя влюблены, по крайней мере, человек пять.
— Ну, ты хватила… Впрочем, не это меня волнует, — ответила Лера. — Я устала и хочу отдохнуть среди друзей. Таких, как ты, Вадим, Филипп и некоторые другие. Иначе меня скует этот холод, и я потеряю интерес ко всему.
— Не тот случай, — уверенно ответила Алёна и поцеловала Леру.
Они расстались, но не надолго. «Леру надо теперь поддерживать», — так было решено и сделано.
Время ускорилось. На следующее утро телефонный звонок разбудил Алёну. В трубке — голос Лохматова. «Папаня» приглашал на бизнес-ланч в тихом арбатском особнячке недалеко от метро Кропоткинская. «Будет для тебя важная весть прямо из моего рта», — утвердил свое намерение Лохматов.
Алёна явилась. Небольшой зал, мебель антикварная, естественно, высокие лепные потолки, зеркала. «Ни одного черного зеркала», — подумала Алёна. Народу немного. Официанты разносят внушительную закуску, напитки; посреди зала, — незнакомые холодные лица. К Лохматову — чуть-чуть подобострастны, несмотря на холодность. Кроме Лохматова единственное знакомое лицо — тот странноватый финансовый туз-магнат, словно одетый в деньги, господин Евлин, который присутствовал во время первого попадания Алёны в дом Лохматова. Стоял он как каменный столб, словно деньги превратились в камень. Диким показалось Алёне, что он как будто улыбнулся ей, — улыбнулся, как улыбается, наверное, пустая глыба.
Лохматов представил Алёну как художницу и эксперта по делам искусства. «Деньги надо делать из пустоты, а не каким-либо иным путем», — тихо, но твердо, по-слоновьи как-то заметил один из бизнесменов. В руке у него была синяя папка. Он ничего не ел и не пил.
Алёна затерялась в чуждой толкотне. Но гости стали расходится, куда-то торопясь, и Лохматов тайненько поманил Алёну пройти. Сам он почему-то немного пошатывался, хотя отнюдь не был пьян.
Алёна следовала за медвежье-задумчивой фигурой Лохматова. Оказались в маленькой комнатке, типа кафе, за одним столиком в центе сидели два человека — вида необычного, потому что смахивали на выходцев из арабских пустынь.
