Анна Гавальда - Просто вместе
— Вовсе она не шепелявила! — возмутился Франк.
— Ну да, когда напивалась, говорила нормально, а трезвая — еще как. шепелявила, точно тебе говорю… Ладно, проехали, она в любом случае больше там не работает…
— Уверен?
— Угу.
— А рыжая?
— Она тоже уволилась. Эй, тебе ведь это безразлично, ты с ней или как?
— Вовсе он не со мной! — запротестовала Камилла.
— Ага… Что ж… Разбирайтесь сами, а мы отправимся, как только ребята закончат…
— Хочешь пойти?
— Да. Но сначала мне нужно принять душ…
— Хорошо. Я тебя здесь подожду, домой не поеду — иначе свалюсь… Эй…
— Что?
— Ты меня так и не поцеловала…
— Получай… — Она запечатлела на его лбу целомудренный поцелуй.
— И это все? Я думал, ты в 2004-м решила «сплясать с чертом».
— Ты всегда выполняешь свои обещания?
— Нет.
— Вот и я тоже.
19
Бог его знает почему — может, она устала меньше остальных или просто медленнее пьянела, но очень скоро ей пришлось перейти с пива на вино — чтобы не отстать от других. У нее возникло ощущение, что она вернулась на десять лет назад, когда некоторые вещи еще казались простыми и ясными… Искусство, жизнь, будущее, ее талант, ее возлюбленный, ее место в этой жизни, ее кольцо для салфетки рядом с тарелкой и всякие другие глупости…
Что ж, в этом было что-то приятное…
— Эй, Франк, ты будешь сегодня пить или как?
— Я без сил…
— Брось, только не ты… У тебя вроде выходной намечается?
— Намечается.
— Ну и?
— Я старею…
— Давай пропусти рюмашку… Завтра выспишься…
Он безо всякой охоты подставил рюмку: спать ему завтра не придется. Завтра он отправится в «Обретенное время», Общество защиты стариков, будет есть гадкие шоколадки с двумя или тремя одинокими старушонками, шамкающими зубными протезами, а его любимая бабуля будет вздыхать, глядя в окно.
Теперь у него все сжималось внутри, стоило ему выехать на автостраду…
Он предпочитал не травить себе душу заранее и одним глотком опрокинул рюмку.
Он втихаря наблюдал за Камиллой и заметил удивительную вещь: ее веснушки то появлялись, то исчезали…
Она назвала его красивым, а теперь вот кадрит этого верзилу, все они одинаковы…
Франк Лестафье пал духом.
И даже испытывал легкое желание заплакать…
Ну и? Что не так, парень?
Ну-у… Откуда начинать?
Паршивая работа, паршивая жизнь, бабка в богадельне и грядущий переезд. Отдых на продавленном диване-раскладушке. Расставание с Филибером. Он больше не будет щекотать его, чтобы научить защищаться, отвечать, реагировать, привлекать к себе внимание, наконец. Не сможет дразнить, называя сладким котеночком. Перестанет подкармливать вкусненьким. Лишится возможности изумлять своих подружек видом кровати короля Франции и роскошной ванной комнаты. Не услышит, как Филибер с Камиллой беседуют о войне 14-го года, будто сами в ней участвовали, или обсуждают Людовика XI, словно он с ними не раз выпивал. Не будет подстерегать ее, принюхиваться к запаху табачного дыма, открывая дверь, чтобы понять, вернулась ли она, не сможет хватать украдкой ее блокнот, чтобы посмотреть, что она наработала за день. Эифелева башня перестанет быть его ночником. Он может остаться во Франции, терять по килограмму в день на своей гребанои работе, чтобы тут же набирать его в пивной. Продолжать подчиняться. Всегда. Все время. Он только и делал, что подчинялся. А теперь дошел до… Ну давай, скажи это наконец! Ладно, хорошо… Дошел до ручки… Ей-богу, создается впечатление, что жизнь может наладиться при одном условии — если он и дальше будет страдать…
Черт, может, хватит, а? Почему бы не взяться за кого-нибудь еще? Я свое поимел…
Я увяз по уши, ребята, так что отвяньте от меня… Я сыт по горло. Я оплатил свой счет.
Она наступила ему на ногу под столом.
— Эй… С тобой все в порядке?
— С Новым годом, — буркнул он.
— Что-то не так?
— Пойду спать. Пока.
20
Она тоже не задержалась. С этими ребятами особо не повеселишься… Все время ноют, какая дебильная у них работа… Да и Себастьян начал ее раздражать… Чтобы получить шанс лечь с ней в койку, этому кретину следовало быть поучтивее с самого утра. Если парень ведет себя безупречно задолго до того, как ему в голову придет идея запрыгнуть на тебя, из отношений может что-нибудь выйти…
Он лежал, свернувшись калачиком, на диване.
— Спишь?
— Нет.
— Тебе плохо ?
— В 2004 году я скорее всего помру, — простонал он.
Она улыбнулась.
— Браво…
— Еще бы, я уже три часа ищу подходящую рифму… Можно так: в 2004-м стану волком.
— Да-а-а, ты просто гениальный поэт…
Он замолчал. Не было сил играть — он слишком устал.
— Поставь нам красивую музыку, ну ту, что ты слушала тогда…
— Нет. Если тебе уже грустно, не поможет…
— Но ты останешься еще ненадолго, если поставишь свою Castafiore?
— Выкурю сигарету и пойду…
— Договорились.
И Камилла в сто двадцать восьмой раз за эту неделю поставила Nisi Dominus Вивальди…
— Переведи мне.
— Сейчас, подожди… Господь одаривает тех, кого любит, пока они спят….
— Гениально…
— Красиво, да?
— Не зна-а-а-ю… — зевнул он. — Я в этом ни черта не смыслю…
— Забавно… То же самое ты говорил вчера о Дюрере… Но этому нельзя научиться! Это прекрасно и все тут.
— А вот и нет. Думай что хочешь, но этому учатся…
— Ты верующая?
— Нет. Хотя… скорее, да… Когда я слушаю подобную музыку, или вхожу в изумительную церковь, или смотрю на волнующую меня картину — скажем, на «Благовещение», — мое сердце переполняется чувствами, и мне начинает казаться, что я верю в Бога, но это не так: верю я в Вивальди… В Вивальди, и в Баха, и в Генделя, и в Анджелико[45]… Они — боги… А тот, Бог Отец, — не более чем предлог, отговорка… Единственная его заслуга заключается в том, что он всех их — всех! — вдохновил на создание шедевров…
— Люблю, когда ты со мной разговариваешь… Я как будто умнею на глазах…
— Прекрати…
— Да нет, это правда…
— Ты слишком много выпил.
— Нет. Как раз не допил…
— Ладно, слушай… Красивое место… И гораздо более веселое… Именно это я больше всего люблю в мессах: радостные куски — Gloria, например, они утешают тебя после трагических фрагментов… Все как в жизни…
Долгое молчание.
— Спишь?
— Нет, смотрю, как догорает твоя сигарета.
— Знаешь, я…
— Что?
— Я думаю, тебе стоит остаться. Думаю, то, что ты говорил мне о Филибере и моем уходе, все до последнего слова относится и к тебе… Думаю, он будет очень несчастен, если ты уедешь, ты — залог его хрупкого равновесия, как и я…
— Э-э-э… Можешь повторить последнюю фразу по-французски?
— Оставайся.
— Нет… Я… Я совсем не такой, как вы двое… Нельзя складывать в один сундук тряпки и салфетки, как говорит моя бабуля…
— Ты прав, мы разные, но до какой степени? Может, я ошибаюсь, но, по-моему, мы втроем составляем отличную команду убогих. Ты не согласен?
— Я лучше промолчу…
— И вообще, что такое «разные»? Я не умею даже яйца сварить — и провела с тобой день на кухне, ты слушаешь только техно — и засыпаешь под Вивальди… Твоя байка про тряпки с салфетками — полный бред… Жить вместе людям мешает их глупость, а вовсе не различия… Совсем наоборот, без тебя я бы никогда не сумела распознать лист портулака…
— Ну, теперь ты научилась, и зачем тебе это?
— Еще одна глупость. При чем тут «зачем»? Почему надо все и всегда измерять полезностью? Да мне плевать, пригодится мне это или нет — я теперь знаю, что это такое…
— Видишь, какие мы разные… Что ты, что Филу — вы живете в выдуманном мире, вы понятия не имеете о жизни, не знаете, что это такое — драться за выживание и все такое прочее… Я интеллектуалов отродясь не встречал, но именно такими, как вы с Филу, их себе и представлял…
— А как ты их себе представлял? Он начал бурно жестикулировать.
— А вот так: фью, фью… Ах, маленькие птички, ох, прелестные бабочки! Фью, фью, боже, какие миленькие… Вы прочитаете еще раз эту главу, друг мой. Ну конечно же, дорогая. Я с удовольствием, и на улицу не пойду. Нет-нет, ни в коем случае — там воняет!
Она встала и выключила музыку.
— Ты прав, ничего не выйдет… Лучше тебе убраться… Но прежде, чем я пожелаю тебе счастливого пути, позволь мне сказать две вещи. Первая касается интеллектуалов, гнилых интеллигентов, умников, яйцеголовых… Самое простое — издеваться над ними… Да уж, это чертовски легко и просто. Чаще всего кулаки у них ни к черту не годятся, да и не любят они этого — драться… Драка возбуждает их не больше грохота сапог по брусчатке, звяканья медалей и больших черных машин, так что… Достаточно отнять у них книгу, гитару, карандаш или фотоаппарат, и вот они уже ни на что не годны, эти придурки… Кстати, диктаторы чаще всего именно так и поступают: разбивают очки, жгут книги и запрещают концерты — это им ничего не стоит, больше того — помогает избежать проблем в будущем… Но знаешь что… Если быть «интеллектуалом» — значит любить учиться, проявлять любознательность и внимание, восхищаться миром, трепетать от волнения, пытаясь понять, как все устроено, и, ложась вечером спать, чувствовать себя чуть меньшим придурком, чем накануне, то — да! — я интеллектуалка и горжусь этим… Даже жутко горжусь. И, поскольку я — интеллектуалка, как ты говоришь, то не могу не читать твои мотоциклетные газетенки, которые валяются в сортире, и знаю, что у R1200 GS есть электронная хреновина, позволяющая ему ездить на паленом бензине… Так-то вот!
