Дуглас Коупленд - Эй, Нострадамус!
Но вернусь к Эллисон…
…Или, вернее, к Сесилии.
Я поднялась по сказочно крутой улице к дому Бейтман. Агент по недвижимости вскричал бы, что его немедленно нужно сносить. Как, впрочем, и большинство домов северного и западного Ванкувера. Мне настолько знаком подобный тип домов, что я даже не поразилась его нелепому местонахождению здесь, на вершине горы, где вообще никто, кроме диких животных, жить не должен. Видимо, здание воткнули здесь из-за странной человеческой потребности уединяться, не теряя, однако, окончательной связи с обществом. Даже в темноте было видно, что дом покрашен в голубовато-зеленый, как хлебная плесень, цвет — так же, как и машина Эллисон-Сесилии.
Да, в гараже стояла ее машина. Единственная машина. В окнах горел свет, внутри мерно бубнил телевизор. Я миновала гараж и обошла дом кругом. За лужайкой годами никто не ухаживал, и моя одежда магнитом притягивала листья, иголки и паутину.
Зачем я туда приехала? Я не хотела убивать Эллисон, хотя могла бы без труда. Она — единственная, кто несет мне слова от Джейсона.
Я подобралась ближе к дому и заглянула в окно. Вот она, даже не подозревает, что за ней следят. Суетится у холодильника: вынимает коробку с замороженными полуфабрикатами, смотрит на одну сторону коробки, где, видимо, все написано по-французски, переворачивает коробку, смотрит на английскую сторону, потом осторожно прокалывает одну, вторую, третью дырку в натянутой над едой пленке, открывает микроволновую печь, сует туда еду, жмет на кнопку, а потом… Потом минуты три просто стоит и смотрит, обхватив себя руками, — наверное, размышляет о собственном бытии. Тут меня мороз пробрал по коже. Я вдруг поняла, что Эллисон (Сесилия) — это, по сути, я, только постарше — всеми брошенная женщина, одиноко живущая где-нибудь на отшибе, размышляя о бесполезной работе позади и о нескольких тысячах разогретых полуфабрикатов, отделяющих ее от гроба.
Только она вынула еду из микроволновки, как я услышала шум мотора у гаража и увидела свет фар через хвойник. Услышала машину и Эллисон: она даже не положила — бросила поднос на стол, — потянулась к шкафчику, нащупала светло-коричневую бутылочку для лекарств, вытряхнула несколько таблеток и проглотила их, не запивая. Фары погасли, хлопнула дверь, и Эллисон застыла в центре кухни. Подносик с обедом, все еще затянутый пленкой, забыто стоял на столе.
Вошла молодая женщина лет двадцати пяти. Я не разобрала ни слова, но, прожив на ножах с собственной матерью, могла с уверенностью сказать — вошедшая была дочерью Сесилии, и во время беседы в ход пошли самые обидные слова. Как же хорошо наблюдать за перепалками со стороны, а не участвовать в них… Поначалу я болела за Эллисон, пока не вспомнила, что это она, а не ее дочь, охотится за моими деньгами, доводя меня до полного исступления.
Побранившись на кухне, родственницы решили, видимо, продолжить разговор в гостиной, которая находилась на втором этаже со стороны фасада и не просматривалась, куда бы я ни вставала. Покружив возле дома, я поняла, что пора прекращать слежку, и бесшумно пошла к машине. Только вот совершенно забыла стряхнуть с себя листву с насекомыми и поэтому внезапно обнаружила паука у себя на груди. Ух, что тут было! Я долго колотила по себе руками, стряхивая мерзкое насекомое, и поэтому, когда вернулась к машине, пыхтела, словно умирающий шахтер. Да к тому же с сигнализации ее не сняла: дернула за ручку — а машина как завоет: «би-би-би».
Затем я поехала к Реджу. Он явно удивился, когда я позвонила по домофону, но без лишних вопросов пустил меня внутрь. В вестибюле пахло дезинфекцией, стряпней и пылью. Лифт довез меня до восемнадцатого этажа и выпустил в душный коридорчик. Джейсон как-то упоминал, какое давящее чувство вселяют темные стены этого дома, однако пока я не пришла сюда, то не верила, что это правда. Редж стоял у открытой двери.
— Хэттер?
Я, конечно, разревелась, и Редж увлек меня в квартиру. Даже сквозь слезы я видела, что квартира совсем не походила на описание Джейсона. Нечто вроде скандинавского модерна, на мой неопытный взгляд. Редж разглядел удивление на моем перепачканном лице и объяснил:
— Руфь заставила меня все продать. Джейсон небось рассказывал, что здесь настоящий мавзолей?
Я кивнула.
— Что ж, так и было. Потом мы все обновили. В «Дирндле», или как бишь называется этот магазин. Мне даже нравится: чем меньше вещей в нашей жизни, тем лучше. Хочешь чего-нибудь выпить?
— Только воды.
— Воды так воды.
Он принес стакан с водой, бутылку белого вина и пару бокалов.
— Ну, что случилось?
— Это все она.
— Я догадался. Что именно она сделала?
— Она грабит меня.
— Как?
— Просит по пять тысяч долларов за сеанс.
Редж промолчал.
— И я плачу ей. Она знает вещи, не покидавшие пределов нашей кровати. В мельчайших подробностях. Об этом не догадаешься, даже если знаешь нас с Джейсоном всю жизнь.
— Продолжай.
— Я узнала, где она живет, и поехала к ее дому.
Редж скривился:
— Ты ведь не натворила глупостей?
— Нет! Какие могут быть глупости? Она простая вдова, живет в развалюхе на Линн-валли и… она безраздельно владеет мной.
— Вот, выпей вина, остынь.
Он был прав: мне действительно требовалось успокоиться, вернуть себе привычное самообладание стенографистки, чтобы взглянуть на вещи со стороны. Редж сменил тему, и мы поговорили немного о житейских мелочах. Я, должно быть, выглядела форменной тролльчихой: грязное платье, измазанное тушью лицо. Через несколько минут Редж принес мне горячую салфетку и щетку для одежды; я стерла с лица косметику и счистила со свитера паутину. Потом отец Джейсона начал цепочку рассуждений, в результате которой я сижу сейчас, в четыре утра, и все печатаю, печатаю и печатаю…
— Послушай, Хэттер, ты все источники информации перебрала?
— Конечно все.
— Нет, правда, неужели все?
— Редж, я вас не понимаю. Если вы на что-то намекаете, то скажите прямо.
— Хэттер, ты единственная, кто со мной еще разговаривает. Остальные либо умерли, либо вычеркнули меня из жизни.
— Неправда. Барб тоже…
— Да, конечно, Барб. Только она это делает из чувства долга и, подозреваю, из любви к тебе.
— Что вы пытаетесь сказать?
— Я пытаюсь сказать, что не верю в медиумов. Я пытаюсь сказать, что мертвые не могут общаться с живыми. Умер — значит, умер. Мне с трудом верится, что Джейсона похитили и держат в заложниках. Однако как еще можно объяснить происходящее?
— Откуда же Эллисон знает такие личные…
— Суть в том, что Эллисон — или Сесилия, как угодно, — не говорит с мертвыми. Она общается с живым Джексоном.
Меня точно громом поразило.
— Я, конечно, не хочу сказать, что они любовники или что-то в этом роде…
— Дочь!
— Что?
— Ее дочь! Я видела, как она приехала.
— При чем тут ее дочь, Хэттер?
Все вдруг выстроилось в логичную цепочку. Хэттер, идиотка ты несчастная!
— Эллисон никогда в жизни не получала никаких сигналов. Это все ее дочь. Джейсон использует наших персонажей в разговорах с кем-то другим. С ней!
— Ты торопишься с выводами.
— Вы думаете?
— Уверен. Джейсон любил тебя. Он никогда бы…
Но я уже вскочила с места и сказала Реджу, что должна идти. Он уговаривал меня остаться:
— Куда ты пойдешь, Хэттер? Ты сейчас сама не своя. Постой! О боже мой, останься здесь!
Только раз уж я что-то решила, Реджу меня не остановить. Я вышла и, слегка пьяная, поехала к дому Эллисон. Вот здесь я и сижу, в припаркованной у ее дома машине, печатаю на ноутбуке, жду, жду, жду, когда в доме загорится свет, и смотрю на две машины в гараже. Я готова сидеть здесь хоть до бесконечности.
Мне все тяжелее вспоминать Джейсона, его голос, интонацию, его особый взгляд на мир. Он как герой книги, который пытается понять окружающий мир. Как Джейсон говорил? Как улыбался? У меня остались фотографии. Снятые на видео барбекю у Барб и довольно откровенные пленки про нас вдвоем, которые я, по счастью, не выбросила. Но я слишком боюсь смотреть их, потому что это конец. После них уже ничего не останется. Когда-то из пакетиков улетучатся его запахи. Что же делать? Нет — Джейсон, как Господь Бог, снизошел ко мне и, поправ законы природы, сотворил чудо в моей жизни. Мы все повернуты на чудесах, хотя, по нашему же определению, чудес не происходит. Кто же тогда поставил глупого жирафа в чересчур мужской куртёнке на прилавок тем днем? Я стала апостолом Джейсона. Он вдохнул в меня жизнь, а я вдохнула жизнь в него. Я помню свое долгое одиночество. Помню, как строила в голове планы, каким образом не сойти с ума до старости. «Если ходить в кино хотя бы дважды в неделю: раз — в одиночку, второй — с подругой, — то можно скоротать два вечера», «Не звони очень часто замужним подружкам, а не то распугаешь их своим отчаянием», «Не соглашайся быть крестной для детей слишком многих твоих подруг, или превратишься в старую деву из анекдотов», «Не пей больше трех рюмок в день: ты слишком любишь спиртное, так и спиться недолго».
