Маргерит Дюрас - Моряк из Гибралтара
Она показалась из каюты. Подошла ко мне. Мне пришлось зажмуриться — как утром, когда я увидел море. Вид у нее был вполне довольный. И как всегда, когда она бывала довольна, в ней появлялось что-то трогательно-девчоночье.
— Уже подплываем к Ливорно, — проговорила она, — как быстро идем.
Лишь позже я понял, что с ней всегда так, расстояния от порта до порта неизменно вызывали у нее искреннее удивление, и ей приходилось постоянно их напоминать. Должно быть, в ее воображении они с каждым разом все сокращались и сокращались — ведь уже целых три года, как она плавала по морям.
— А как же Сет? — поинтересовался я. Она улыбнулась, глядя на море.
— Никуда не денется, — ответила она. Я тоже глядел на море и Ливорно вдали.
— Но ведь тебя уже ждут в Сете, — напомнил я, — разве не так?
— Я уже предупредила Эпаминондаса.
— Когда?
— Вчера вечером, перед отплытием.
— Нет, все-таки ты несерьезный человек, — проговорил я, силясь рассмеяться.
— Неправда, — возразила она, — я очень серьезная. Но раз уж так случилось, какая разница?
Больше мы об этом не говорили. У нее в руках был атлас, и я попросил дать мне его посмотреть. Это был складывающийся пластиковый атлас, который она специально заказала себе в Южной Америке. Материки на нем были очерчены одними только обитаемыми границами, но с большой точностью и подробностью — она показала мне Рокку, крошечную точечку, затерянную среди тысячи других, сплошь испещрявших итальянское побережье. Обозначены были все глубины и течения, а материки, совершенно пустые и белые, выглядели такими же голыми, как моря на обычных картах. В общем, это был атлас мира, вывернутого наизнанку, как бы негативное изображение земли. Она уверяла, что знает его наизусть.
— Мне кажется, я знаю его так же хорошо, как и того, кто там живет, — заметила она.
Мы растянулись в шезлонгах прямо напротив бара. Все мужчины на яхте хоть чем-нибудь да занимались.
Только я один не делал ровно ничего. И мысль об этом время от времени приходила мне в голову.
— Если хочешь, — обратилась она ко мне, — на следующей стоянке мы можем вместе сойти на берег.
Она надела солнечные очки и курила, не спуская глаз с моря. Это она умела делать — сидеть у моря и курить, или читать, или ничего не читать, просто ничего не делать, и все.
— Расскажи мне про других, — попросил я.
— Ты хочешь, чтобы я снова начала вспоминать?
— Но ведь вечерами, — немного поколебавшись, решился я, — ты все равно не захочешь.
— Какое тебе до них дело, до всех прочих?
— Странный вопрос. Может, тебе неприятно о них вспоминать?
— Да нет, не то чтобы неприятно, — возразила она, — просто мне хочется понять, почему ты все время так настаиваешь, а ты не объясняешь.
— Ну, хотя бы из любопытства или, скажем, чтобы избавиться от искушения вообразить, будто я единственный в своем роде.
Мы дружно рассмеялись.
— Знаешь, среди них кого только не было. Я ведь уже говорила, что делаю много глупостей.
— Хотелось бы узнать, что же это за глупости.
— Да самые ужасные, — ответила она, — и самые дурацкие. Правда, иногда я задаю себе вопрос, а глупости ли это, может, это я сама…
— Чтобы не видеть никого рядом?
— Наверное. Знаешь, ты прав, было такое время, когда я готова была затащить сюда кого попало.
— Может, я это и имел в виду, но ведь на самом деле кого попало-то не существует.
— Я хотела сказать, мужчин, которые мне не очень-то подходили.
— А что, разве есть такие, которые подходят тебе больше других?
Ей и в голову не пришло рассмеяться.
— Кто знает… — проговорила она.
— Ну, давай, начинай, — подгонял я ее. — Был один, который…
— Был один, который с самого первого дня обосновался здесь навечно. Когда я зашла к нему в каюту — и пары часов не прошло, как мы отплыли, — он уже основательно обустроился. Аккуратно расставил на полке свои книги. Бальзак. Полное собрание сочинений. А над умывальником в ряд красовались все его туалетные принадлежности. Правда, на беду, среди них оказалось множество одинаковых пузырьков с туалетной водой, королевская лаванда, английской фирмы «Ярдли». Заметив мой изумленный взгляд, он пояснил, что и дня не может прожить без этой лавандовой воды фирмы «Ярдли», а путешествуя, никогда не знаешь, что тебе удастся купить, вот почему у него на всякий случай всегда имеется запас. Она рассмеялась.
— Ну, как тебе, — справилась она, — мои глупости?
— А остальные?
— Ну, если уж ты так настаиваешь, чтобы я рассказала тебе обо всех, мне надо что-нибудь выпить.
— Хорошо, погоди минутку.
Я бегом кинулся в бар и вернулся с двумя стаканами виски. Она выпила свою порцию.
— Обычно, — немного смущенно призналась она, — я просила, чтобы они помогли мне его искать. Поначалу все соглашались. Все как один, только бы попасть на яхту. Потом оставляешь их дня на три в покое, чтобы они могли свыкнуться с этой мыслью. И на третий день уже ясно, что они так ничего и не поняли.
Я выпил свое виски.
— Странно, — заметил я, — по-моему, это можно понять, даже если тебе не дают трех дней на размышление.
Мы рассмеялись. Она смеялась громче меня.
— Обычно все они спрашивали: «А что от меня требуется? Вы только скажите, я все сделаю, только бы помочь вам». Но стоило сказать, что надо бы, к примеру, починить матросам башмаки, как они сразу же вставали на дыбы. Говорили: «Нет, так дело не пойдет. Такого уговора у нас не было…»
— Надо бы выпить еще по одному виски, — заметил я.
Сходил в бар и снова вернулся с двумя полными стаканами.
— Ну вот, теперь давай дальше.
— Был еще один, тот, едва поднялся на борт, сразу же составил себе жесткий распорядок дня. Для здоровья, говорил, главное — это правильный образ жизни. И каждое утро на передней палубе занимался ритмической гимнастикой. Я опрокинул свое виски.
— Однажды, — проговорил я, — я напишу о тебе американский роман.
— Почему именно американский?
— Из-за виски. Ведь как-никак, а напиток-то это американский. Давай дальше.
— Был один, который оставался здесь целые три недели. Этот задержался дольше всех остальных. Он был молод, беден и красив. У него было очень мало вещей, ни белых брюк, ни лавандовой воды. Только он никогда не смотрел на море, почти никогда не выходил из своей каюты. Все читал Гегеля. Однажды я полюбопытствовала, неужели это так интересно, а он ответил: это гениальный философ, можно сказать, основа всех основ. А потом добавил, что, если бы я прочла его, это могло бы очень даже просветить меня насчет моей личной жизни. Это показалось мне, как бы это сказать, бестактным, что ли. Он все время только и делал что читал, читал — говорил, вряд ли ему в жизни еще представится такая возможность, и грех было бы ею не воспользоваться, ведь у него уже никогда не будет столько свободного времени. Я дала ему много денег, во всяком случае, достаточно, чтобы целый год не зарабатывать себе на жизнь, а только и читать своего Гегеля.
Потом добавила:
— Честно говоря, этого я бы даже могла оставить здесь.
Выпила свое виски.
— Так мы с тобой напьемся, — заметила она.
— Чуть больше, чуть меньше, — ответил я, — какая разница?
— Послушай-ка, — проговорила вдруг она, — а знаешь, я еще ни разу не брала с собой пьяницу.
— Что, неужели ни разу?
— Знаешь, — смеясь, пояснила она, — наверное, это единственная глупость, которой я еще ни разу не совершала.
— Что ж, — рассмеялся и я, — похоже, теперь у тебя будет полный джентльменский набор.
— Да, теперь я смогу с полным правом сказать, что совершила все глупости, какие только существуют на свете.
— Давай дальше.
— Ой, их было так много. Я рассказываю тебе только о тех, что были забавными. Был еще один, так тот в первый же день заявил: «Ладно, хватит, а теперь скажи-ка мне правду, что это за дурацкая история?» Я спрашиваю: «Какая еще история?» А он и отвечает: «Ну эта, про какого-то Гибралтарского матроса». Мы едва успели выйти из порта, где познакомились.
Она так хохотала, прямо до слез. Ей даже пришлось снять очки, чтобы вытереть глаза.
— А еще один, — вспомнила она, теперь ей уже было трудно остановиться, — на третий день вытащил фотоаппарат. Это «Лейка», сообщил он мне, а у меня еще был «Роллифлекс» и маленький «Цейсс», он, правда, не такой модерновый, но я и сейчас предпочитаю его всем остальным. Так вот, тот целыми днями шатался по палубе то с «Роллифлексом», то с «Лейкой», то с «Цейссом», говорил, подстерегает всякие редкие морские эффекты. Мечтал сделать альбом о неведомом море, каким его еще никогда и никто не видел.
Я усердно молчал, изо всех сил стараясь не перебивать, чтобы она рассказывала дальше.
— Самым противным из них, — увлеклась она, — оказался один тип, веривший в Бога. Не знаю, может, такие вещи не заметны на суше, если их и на море-то не сразу распознаешь. Правда, я сразу заподозрила что-то недоброе, потому что у него не было ни одного приятеля среди матросов. И он без конца расспрашивал их насчет личной жизни. Думаю, Лоран почуял это еще раньше меня. И вот однажды вечером я решила его напоить. Тут у него язык-то и развязался, так разболтался, что не остановить, я, конечно, как могла поддерживала беседу, и в конце концов он возьми да и скажи, что, дескать, этот Гибралтарский матрос убил человека, стало быть, грешник, что он достоин сострадания и ему очень пошло бы на пользу, если бы за него кто-нибудь как следует помолился.
