Александр Григоренко - Мэбэт
Глаза его закатились, стали белыми, лицо омертвело, Езанга упал — он катался по земле и выл.
— Я хотел жить… Жить… Есть, пить, любить жену, засыпать, и спать, и просыпаться… Петь и молчать… Говорить и смеяться… Входить в чум и выходить из чума… Ласкать детей… Бить белку и ловить рыбу… Смотреть на звезды… Греться у огня… Я все хотел, я все любил… Чем помешала тебе моя маленькая жизнь?
Он вскочил и закричал в небо.
— Боги, чем помешала любимцу божьему моя маленькая жизнь? Так я кричал бы, если бы мог кричать. Но даже вскрика этого ты мне не оставил…
Щепку, которую зубы Войпеля оторвали от связки подаренных лет, Мэбэт хранил в мешочке для трута. Опустившись на колени, он развязал ременную тесьму, долго искал щепку, извлек ее ногтем и на дрожащей ладони протянул Езанге.
— Вот все что у меня осталось. Несколько дней. Пять или меньше — ровно столько, чтобы добраться до своего становища и умереть дома. Я не сделал дела: мой внук, жена и невестка останутся…
— Останутся одни, — подхватил Езанга, — пойдут по людям или погибнут с голода, а если и не погибнут, то вдоволь наедятся сиротских объедков. С ними будет то же, что стало с моими детьми и моей любимой кривобокой женой. Ты ничего не знаешь о них?
— Нет. О детях я ничего не знаю. Слышал, твою жену видели в одном дальнем становище.
— Она здесь! — зло вскричал Езанга. — Я видел ее, когда духи людей вереницей проносились мимо меня. Детей не видел… они там, наверное, еще там…
Езанга замолчал, судорога, изломавшее лицо, ослабла, он весь обмяк, впал в задумчивость — только часто моргал, будто глаза его жгли воды печали. Но слез Мэбэт не видел. Он так и стоял, держа протянутую руку, и не решался прервать молчание нелепого человека.
— Это все, что осталось, — тихо повторил он. — По своей воле бесплотные дали мне все, по своей же воле — отняли. Возьми щепку — может быть, тем утешится твоя душа… — помолчав немного, досказал. — И моя тоже.
Езанга приподнялся, своими руками сжал пальцы Мэбэта, отказываясь от воздаяния, и спросил.
— Страшно быть человеком?
То не Езанги был голос…
И здесь обрывается повесть о том, как Мэбэт возвращался в мир людей Тропою Громов.
Видение
Как только тот, кто предстал перед ним в облике нелепого человека, коснулся его руки, темно-синяя тьма окутала глаза Мэбэта, тело перестало осязать воздух, и слух погрузился в тишину, мягкую как глубокие мхи. Но все же он видел и слышал — только не так, как видят и слышат люди. И будто тот же голос беззвучно и властно произнес: «Смотри».
Заклубилась, почернела, отяжелела тьма — глыбы ее тронулись и пошли по кругу. Они двигались все быстрее, неслись, летели, бились, разрывая друг друга и стали одной взбесившейся бездной. Бездна завертелась воронкой и со дна ее вдруг ударил свет — свет размывал края тьмы, рос, наливался силой, обнажившей воды. Из вод вышла твердь и в середине ее мерцала зеленая звезда — то было вечное дерево. От него — сперва зелеными ручейками, тоньше волоса, потом линиями, потом, рукавами, потоками — пошло зеленое, и растекалось по некогда серой тверди. Зеленью мерцающей, переливающейся покрылась твердь — то был мир живых, названный Тайгой. Взором, способным видеть далекое и близкое, великое и малое, видимое и невидимое — этим зрением увидел он мириады существ — они наполняли мир, разживались по миру, расцвечивали землю мерцанием очагов. След их жизни плыл над зеленым миром сначала тонкой, сизой паволокой, потом темнел, застилая зеленое, чернел и превращался в мрак. Из мрака выползали змеи в железе, призраки сохатых, росомах, олени с одним рогом, вылетали птицы, покрывающие крыльями полземли. Птицы хватали и, подбрасывая, глотали существа — то были люди. Закипели реки, поднимались из земли все павшие в сражениях, вздымали оружие и бились друг с другом, продолжая неотомщенные войны. Вновь задвигалась твердь, воды вздыбились горбом. Из вод показался огромный змей, из глубин тверди — волк. В кратком поединке убив змея, он пожирал и разбрасывал страшной пастью живых, но явился с неба человек, сошелся в битве с волком, сразил его и погиб сам. Вслед за этим начали бой все оставшиеся на земле существа — звери, люди, духи, боги. Они поражали друг друга, падали, умирали. Побоище охватило мир. Вдруг вновь вздрогнула твердь, пошла горбатой волной, и земля взорвалась, как от удара изнутри и скрылась в плотном дыму. А когда осел дым, стало видно, как начала исчезать покрывавшая мир зелень. Она таяла, будто вода на раскаленном камне, и скоро осталась только одна подрагивающая зеленая звезда — вечное дерево. Потом и она погасла, вся твердь почернела, скрылась под водами и замолкла. Вселенский гром разорвал молчание, и остаток света исчез, как разлитое на земле молоко.
Эхо грома осело на дно мира, установилась тишина, и замерло время.
Вдруг из пустоты родился едва слышимый звук — нежный и властный, — и он увидел, как из темных, холодных вод выступила малая часть земли — а на ней человеческие кости. Как дерево в короткую весну наполняется соком и покрывается листвой, обрастали кости плотью, затягивались кожей, приобретали облик человека, в котором Мэбэт узнал себя. Воды отступали…
Смерчем пронеслось видение.
— Мэбэт, — прозвучало в небе. — Мэбэт, слышишь меня?
— Кто ты? — спросил он.
— Не спрашивай — земному звуку недоступно мое имя. Ты был яркой тенью на небе будущего, поэтому слушай. Мир несовершенен в своих основах и потому нет человеку исхода из страдания. Все будет повторяться — я буду создавать мир, губить его и вновь создавать — пока не достигнет он образа, который носил я в своем сердце. До тех пор страдание будет путем человека. Понимаешь ли ты меня?
Мэбэт не ответил.
— Иди и возвести, — продолжал голос. — Страдание замыкает человека в пещеру и приваливает камень у входа. Будет человек биться о камень — и не сможет выйти. Но та рука, что освободит его и отвалит камень, зовется милостью. О милости возвести, милостью жив человек.
— Как же я возвещу, если осталось мне лишь несколько дней?
— Не думай об этом, — сказал голос. — Надо только слышать и не заботиться о том, как весть войдет в мир. Понимаешь меня?
— Да.
— Иди… Бедный мой сын, мой покинутый сын.
Стих голос. Гром, сотрясающий души, прогремел над миром, исчезла Тропа, и оказались Мэбэт и пес его Войпель возле той берлоги, где был убит седой медведь.
Утро любимца божьего
Мэбэт вернулся в становище на третий день после того, как ушел в тайгу. Его возвращение означало победу, однако никаких свидетельств этой победы при нем не было. Он даже не взял с собой нарт, ведь шел не добывать, а убивать убийцу своего сына. Жена и невестка знали об этом и не задавали ненужных вопросов. Но Сэвсэр приставал к деду — почему он не принес ему голову седого медведя или хотя бы медвежьи когти?
Мэбэт улыбался, гладил внука по светлым волосам и ни слова не произнес в ответ.
Он съел много вареной оленины и завалился спать.
Проснувшись раньше, чем обычно, любимец божий взял топор и отправился в тайгу, но недалеко. Ядне и Хадне сидели в большом чуме за шитьем и слышали, как железо стучит о дерево.
— Разве мы мало заготовили дров? — спросила Хадне.
— Ему лучше знать, — сказала Ядне.
Он вернулся на закате с одним лишь топором в руках. Женщины не пытались удовлетворить свое любопытство, удивляясь лишь тому, что Мэбэт забавляется с внуком непривычно шумно и радостно.
На другое утро он вновь ушел в тайгу, и опять женщины слышали стук топора. В полдень Ядне вышла из чума и увидела издалека, как Мэбэт, впрягшись в постромки, тащит из лесу что-то тяжелое и тяжесть легла на ее сердце.
То была колода, в которую кладут умерших людей. Ее, а не дрова, рубил любимец божий из цельного ствола лиственницы. Он нарочно не оставил ее в лесу и принес домой, чтобы показать женщинам их завтрашнюю заботу.
— Придется Хадне — у нее ноги ходкие — навестить кого-нибудь из добрых людей и попросить поднять ее на ветви, — сказал он жене. — Одним вам ни за что не управиться.
Когда невестка вышла из чума, Мэбэт широко улыбнулся и спросил, знает ли она, где поблизости живут добрые люди? Хадне ответила:
— Кругом добрые люди…
Она еще ничего не поняла.
— Тогда торопись, — сказал Мэбэт. — Лучше всего, если они будут здесь завтра вечером. Или послезавтра днем. Я думаю, за это время ни преисподняя, ни вороны не успеют до меня добраться.
Он вновь впрягся в постромки и потащил колоду обратно в лес, к тому дереву, на котором покоилось тело Хадко.
Ядне шла за мужем, она плакала. Жизнь с Мэбэтом приучила ее принимать как неизбежность все, что делал любимец божий. Даже эту последнюю правду она принимала, не спрашивая, откуда она.
