Нагиб Махфуз - Дети нашей улицы
— Айша, дочь Ханфаса. Один взгляд на нее — и будешь зарезан.
Рифаа покраснел, а Абда оправдывалась:
— Он у нас не такой. Просто впервые очутился в родном квартале.
Неожиданно из этого дома важной походкой вышел усатый набычившийся мужчина. На нем была просторная галабея, лицо в синяках и шрамах. В толпе негромко повторили: «Ханфас! Ханфас!» Гаввад взял Шафеи за руку и подвел его к мужчине, обратившись:
— Приветствую благодетеля квартала Габаль! Разреши представить тебе нашего брата — плотника Шафеи. Он вернулся в квартал после двадцати лет скитаний.
Ханфас бросил на Шафеи равнодушный взгляд и долго делал вид, что не замечает его протянутой руки, но потом все же с каменным лицом подал руку, безразлично пробурчав:
— Привет.
Рифаа посмотрел на Ханфаса с возмущением, но мать шепнула ему на ухо, чтобы он подошел поздороваться. Сделав над собой усилие, Рифаа подошел и протянул Ханфасу руку.
— Мой сын Рифаа, — представил его Шафеи.
Ханфас смерил юношу презрительным взглядом, который жители улицы растолковали как неприятие необычно утонченного для этих мест внешнего вида юноши. Небрежно пожав ему руку, Ханфас обернулся к Шафеи:
— Не забыл, пока отсутствовал, порядки на нашей улице?
Шафеи сразу понял, что тот имеет в виду, и ответил, пытаясь скрыть смятение:
— Мы всегда готовы тебе услужить, господин!
Ханфас с подозрением глянул ему в лицо:
— А чтой-то ты бросил все и покинул квартал?
Шафеи замялся: что бы ответить?
— Удрал от Занфаля? — спросил Ханфас.
Гаввад поспешил вмешаться:
— Ну, ничего такого, что нельзя было бы простить.
— Если рассердишь меня, — предупредил Ханфас, — из-под земли достану!
— Уважаемый, вот увидишь, мы будем самыми примерными, — умоляющим голосом пообещала Абда.
В окружении друзей семья Шафеи прибыла в дом ан-Наср, чтобы обустроиться там в свободных комнатах, как предложил им Гаввад. В окне, выходящем во внутренний двор, появилась удивительной красоты девушка. Она смотрелась в стекло, как в зеркало, и расчесывала волосы. Увидев прибывших, она не без кокетства спросила:
— Кто это так вышагивает, как жених на свадьбе?
Послышались смешки, и один из мужчин ответил:
— Твой новый сосед, Ясмина. Заселяется напротив.
— Да преумножит Господь число мужчин! — воскликнула она со смехом.
Глаза Ясмины безразлично скользнули по Абде и с восхищением остановились на Рифаа. Ее взгляд поразил Рифаа еще больше, чем взгляд дочери Ханфаса Айши. Как только он скрылся вслед за родителями за дверью напротив, Ясмина пропела:
— Мамочки, какой красавец!
46
При входе в дом ан-Наср Шафеи открыл плотницкую мастерскую. Утром Абда ходила на рынок за покупками, а Шафеи с сыном шли сюда, садились на пороге и ждали заказов, которые обеспечат им заработок. У главы семейства еще оставались сбережения, которых должно было хватить на месяц, но не больше, и он беспокоился. Однажды, посмотрев на крытую галерею дома, ведущую во внутренний двор, он сказал:
— Именно в этом священном коридоре Габаль утопил наших врагов.
Рифаа мечтательно смотрел на отца и улыбался.
— А вот на этом пятачке, — продолжал отец, — Адхам возвел свою лачугу. Здесь-то все и происходило. В ней аль-Габаляуи благословил своего сына, даровав ему прощение.
Рифаа улыбнулся еще шире, задумавшись: это место навевало прекраснейшие из воспоминаний рода. Не будь время столь беспощадно, оно сохранило бы следы ног аль-Габаляуи и Адхама, а ветер вторил бы их дыханию. Из этих окон лилась вода на головы надсмотрщиков, угодивших в яму. А ведь вода обрушивалась на врагов и из окна Ясмины тоже. А сегодня за шторами можно поймать только испуганные взгляды. Время сыграло злую шутку со всеми великими событиями… Габаль тогда во дворе поджидал врагов, окруженный слабыми сородичами, однако они одержали победу.
— Габаль выиграл битву, отец, но что толку от этой победы?
Шафеи тяжело вздохнул.
— Мы дали обет не задумываться над этим. Видел Ханфаса?
В этот момент его позвал кокетливый голосок:
— Эй, дядюшка! Плотник!
Отец и сын осуждающе переглянулись. Шафеи встал, задрал голову и увидел высунувшуюся из окна Ясмину. Ее длинные косы свисали, раскачиваясь из стороны в сторону.
— Чего тебе? — проворчал он.
Девушка продолжала все в том же игривом духе:
— Отправь ко мне своего сына, пусть заберет в починку обеденный стол.
Шафеи вернулся на место со словами: «Положись на волю Всевышнего!» Дверь в комнату оказалась открытой: его ждали. Рифаа кашлянул, услышав приглашение, вошел и увидел девушку в коричневой галабее с белой отделкой у ворота и на груди. Также он заметил, что девушка была босая. Она пристально смотрела на него, не произнося ни слова, будто проверяя, какое впечатление производит. Но когда поняла, что мысли его невинны, указала на столик с тремя ножками, стоявший в углу гостиной, и сказала:
— Четвертая ножка под диваном. Прошу тебя, почини и покрой заново лаком.
— К твоим услугам, госпожа, — сухо ответил Рифаа.
— А сколько это будет стоить?
— Спроси у отца.
— А ты? Не знаешь цен? — вздохнула она.
— Цену спрашивают у отца.
Девушка не сводила с него глаз.
— А кто будет чинить?
— Я. Но под его присмотром и с его помощью.
Ясмина вдруг рассмеялась:
— Батыха, младший надсмотрщик, мельче тебя, но он один может раскидать толпу, а ты не можешь самостоятельно даже ножку привинтить.
Рифаа, решив закончить на этом разговор, ответил:
— Главное, что стол вернется к тебе в лучшем виде.
Достав из-под дивана ножку, он взвалил стол на плечи и направился к выходу, попрощавшись:
— Будь здорова.
Когда он опустил стол перед отцом в мастерской, Шафеи недовольно рассмотрел его со всех сторон и сказал:
— Честно, я бы предпочел, чтобы первый заказ поступил из места почище.
Рифаа, ответил, не поняв:
— Там вовсе не грязно, отец. Она же одна живет.
— Нет ничего опаснее одинокой женщины!
— Но, может, ей нужен добрый совет?
— Наше дело плотничать, а не советы раздавать, — усмехнулся Шафеи. — Подай-ка сюда клей!
Вечером Шафеи с сыном отправились в кофейню квартала Габаль. Поэт Гаввад сидел на своей скамейке, отхлебывая кофе. Хозяин кофейни Шалдам устроился недалеко от входа. А центральное место занял Ханфас, окруженный своими приспешниками. Шафеи и Рифаа подошли с ним поздороваться и, выразив почтение, опустились на свободные места рядом с Шалдамом. Шафеи сразу же заказал себе кальян, а для Рифаа — стакан чая с орехами. Воздух в кофейне казался спертым, застойным, в нем пахло мятой, гвоздикой и кальянным табаком. Под потолком клубились облака дыма. Лица посетителей были бледны, усы взъерошены, а веки еле поднимались. Время от времени слышался хрип, кашель, грубый смех, непристойные шутки. Из глубины квартала доносились крики мальчишек, распевающих:
Ребята с нашей улицы!
Христиане, не евреи.
Едите что вы? — Финики!
А пьете что? — Так кофе!
У входа в кофейню лежала кошка. Вдруг она нырнула под лавку и зашипела, а спустя мгновение выскочила на улицу с мышью в зубах. Рифаа с отвращением отставил свой стакан в сторону, поднял глаза и увидел, как Ханфас сплюнул.
— Когда наконец начнешь, старая развалина? — прикрикнул Ханфас на Гаввада. Тот заулыбался, кивнул и взял в руки инструмент. В первую очередь он пропел приветствие управляющему имением Ихабу, во вторую — главному надсмотрщику Баюми, а в третью — Ханфасу, преемнику Габаля. Поэт начал свой рассказ: «Однажды Адхам сидел в конторе имения, принимая арендаторов и записывая их имена в тетрадь. И услышал он голос, назвавший имя — Идрис аль-Габаляуи. От испуга Адхам поднял голову и увидел перед собою брата…». Он продолжал рассказывать, все внимательно его слушали. Рифаа же следил за ним с замиранием сердца — именно эту историю в исполнении этого поэта слушала его мать. Сколько раз она говорила ему: «Наша улица — улица преданий». Их действительно нельзя было не полюбить! В них он находил утешение печали, которую вызывали воспоминания о радостях, оставленных в прошлом на рынке аль-Мукаттам. Они — бальзам для его сердца, сжигаемого неизвестной любовью. Столь же неизвестной, как неизвестен был ему Большой Дом, закрытый от всего мира, без признаков жизни, если не считать раскачивающихся крон смоковниц, пальм и тутовых деревьев. Кроме этих деревьев и преданий, не было других доказательств существования аль-Габаляуи. А доказательство того, что он, Рифаа, потомок аль-Габаляуи, нащупали руки слепого Гаввада.
Надвигалась ночь. Дядюшка Шафеи раскуривал уже третью трубку. На улице стихли голоса зазывающих бродячих торговцев и возня ребятни. Кроме доносившихся издалека ударов дарбуки[12] и воплей женщины, которую избивал муж, слышалась только музыка ребаба. А тем временем решалась судьба Адхама, за которым Умайма отправлялась в пустыню. Так же и мать покидала квартал, когда моя жизнь билась в ее чреве. Да будут прокляты эти надсмотрщики вместе с котами, в зубах которых мыши испускают последний дух! Проклятье каждому взгляду, полному насмешки, каждой улыбке, от которой веет холодом! Будь проклят тот, кто встречает вернувшегося словами: «От гнева моего тебе не скрыться!» Да будут прокляты те, кто запугивает и лицемерит. У Адхама не осталось ничего, кроме пустыни. И вот поэт уже поет одну из тех непристойных песен, которые горланил Идрис. Рифаа склонился к отцу и шепнул ему на ухо:
