Юрий Поляков - Гипсовый трубач
— Вы готовы? — спросил он.
— Готов! — по-военному ответил писодей.
— Отлично! Еще раз покажите — как я учил!
Кокотов выхватил из трости клинок и пронзил воздух.
— Правильно! Снизу вверх, под ребра, в самое сердце! Я отвлеку его разговором. Сигнал — мои слова: «Это бесчестно, милостивый государь!». Ни секундой раньше, ни секундой позже. Понятно? А теперь проткните подушку — вы должны почувствовать, как сталь пронзает плоть…
Андрей Львович загадочно улыбнулся, отдернул одеяло и предъявил наволочку, в пух истерзанную кинжалом. Режиссер некоторое время смотрел на это в смутном раздумье, потом улыбнулся и молча обнял писодея, прижав к груди.
— Вы… вы… мой андрогиновый… брат! — сказал он сдавленным от волнения голосом.
— Да ладно уж вам…
— Ну-с, а теперь по рюмочке перцовки — и за работу!
…Они шли по коридору плечом к плечу, печатая шаг. Выпитая водка наполняла душу ребячливым мужеством. Навстречу попался Владимир Борисович. Узнав, что соавторы идут на «стрелку» с Ибрагимбыковым, казак-дантист помрачнел, крутанул ус и пообещал догнать их, прихватив шашку. По пути Жарынин заглянул в бухгалтерию: Валентина Никифоровна и Регина Федоровна оторвались от бумажек и посмотрели на него с одинаковой нежностью.
— Девочки, не хотите подышать воздухом?
— А что-о?
— Будет интересно!
— Мы сейчас… — Они потянулись к пудреницам.
— Зачем? — тихо упрекнул Кокотов.
— Подвигу нужны очевидцы! — тихо объяснил Жарынин.
В холле собирались ветераны, чтобы ехать на похороны Ласунской. Одеты они были с привычной скорбной тщательностью, как люди, часто бывающие на печальных мероприятиях: внебрачная сноха Блока вплела в фиолетовые седины траурный бант, Ян Казимирович повязал вокруг морщинистой шеи черный шелковый шарфик, прима Саблезубова закуталась в черные меха, точнее в то, что оставила от них ипокренинская моль. Ящик был почему-то в мундире морского офицера с золотым кортиком, а Злата в интеллигентном брючном костюме с клешем 70-х годов прошлого века. Присутствовали и скорбящие Огуревичи. Жарынин холодно кивнул директору.
— А вы разве не едете на похороны? — тихо спросил соавтора писодей.
— Если успею…
— Может, лучше все рассказать жене президента?
— Бесполезно! Власть в России существует только для того, чтобы не пустовал Кремль. Кинжал надежнее! Или вы боитесь?
— Вовсе нет! — соврал зилот добра.
— Тогда вперед!
Кокотов вздохнул и глянул вверх, на пустой капельмейстерский балкончик, где он впервые увидел Обоярову в белой дизайнерской ветровке, похожей на черкеску с газырями, и ему стало до слез обидно, что Наталья Павловна не увидит его кинжальную отвагу. Вызывало досаду, но легкую, и отсутствие вероломной Вероники: ей бы не помешало посмотреть, кого она бросила ради старого змееведа.
— Я обещал вам справедливость? — громовым голосом спросил Жарынин собравшихся.
— Да! Да! Много раз! — ответили старики.
— Тогда — за мной!
— Дмитрий Антонович! — захныкал Аркадий Петрович. — Ну хватит уже… Успокойтесь!
— Последний дубль!
На улице было солнечно и прохладно. В воздухе веяло той осенней томительной прелью, которая наполняет сердце невнятной грустью ожидания. Парк окрасился всеми цветами весело гибнущей листвы. Черные липы и белые березы проступали с прощальной, режущей глаза отчетливостью. Вдали виднелся купол дальней беседки, напоминая писодею о тайне женской благосклонности, так и не разгаданной им при жизни. Желтые листья, оторвавшись от веток, летели, трепеща, по чистому воздуху, точно бабочки-лимонницы. Мемориальные таблички на исторических скамейках сверкали золотыми зеркалами.
Возле Агдамыча, двигавшего метлой с невозмутимостью метронома, вился Жуков-Хаит. Он пребывал в буйной семитической фазе и молол, размахивая руками, что-то ниспровергательное. Увидев соавторов, Федор Абрамович хотел броситься к ним с вестью, но тут из-под арки ворвался на стоянку черный джип. Щелкнув, открылись одновременно все дверцы: сначала из машины как по команде выскочили четыре охранника в куртках-косухах, а затем величаво вышел сам Ибрагимбыков. Все пятеро выстроились шеренгой и грозно двинулись, напоминая психическую атаку каппелевцев из фильма «Чапаев». Супостат в развевающемся кожаном плаще для полного сходства еще и закурил. Агдамыч так и застыл с отведенной метлой, за ним притаился Жуков-Хаит. Ветераны, все Огуревичи и подоспевшие бухгалтерши, сгрудились у балюстрады и сначала громко возмутились наглостью рейдеров, но по мере их приближения испуганно притихли. Жарынин, не сводя глаз с захватчиков, незаметно передал Кокотову трость и крепко взял его под локоть. Они медленно начали спускаться по ступеням и встретились с врагами на середине лестницы. Ибрагимбыков на сей раз был без темных очков, и Андрея Львовича удивили его виноватые светлые глаза. Охрана вблизи тоже выглядела совершенно не воинственно, у всех четверых были слишком тонкие для костоломов лица, а один казался почти подростком. Но осмыслить все эти несообразности писодей уже не мог, он думал только о том, как половчее выхватить кинжал.
Башибузук улыбнулся чистыми зубами и сказал без акцента:
— Здравствуйте! Нам надо объясниться.
— Неужели? — с вызовом ответил игровод.
— Мы не хотели… Мы очень уважали Веру Витольдовну. Это была великая актриса…
— Вы даже знаете, как ее звали? — скривился Жарынин.
— Конечно!
— О, у вас в сакле есть радио!
— Вы не понимаете…
— Я?! Не понимаю?! Это бесчестно, милостивый государь! — вскричал режиссер, толкая соавтора в бок.
Но Кокотов как зачарованный смотрел на бандита, на его тонкое восточное лицо, на раннюю благородную седину в смоляных волосах, на белую рубашку с расстегнувшейся пуговкой — между разошедшимися бортами виднелся дышащий волосатый животик.
«Красивый мужчина!» — подумал он голосом Натальи Павловны и погладил потными пальцами рукоять клинка.
— Послушайте, Дмитрий Антонович, я с Кавказа, у нас словами «честь» и «бесчестье» не бросаются! — начал раздражаться Ибрагимбыков, и у него снова появился легкий южный акцент.
— Повторяю: это бесчестно, милостивый государь! Повторяю! — прорычал Жарынин, страшно косясь на соавтора.
— Выбирайте слова!
— Бесчестно!
Но Андреем Львовичем овладело странное вязкое бессилие. Такое случается иногда, если нужно, например, встать очень рано, чтобы не опоздать, скажем, на самолет. И вот уже давно прозвенел будильник, времени на сборы почти не осталось, а ты все лежишь и лежишь, не в силах подняться из теплой постели, и кто-то внутренний шепчет тебе сладко-сладко: «Ну еще минуточку! Ну еще одну секунду!»
