Птичник № 8 - Анферт Деб Олин
И вот еще, смотрите, фермер. Выходит из дальнего птичника в конце рабочего дня. Он моложе и прыгучее большинства из них. Он разговаривает по мобильному телефону, и птичники стоят вокруг него, будто лес.
Фермер Роб (Робби-младший) Грин. Была суббота, день эвакуации, и он собирался ехать домой, но пока шел к стоянке, даже помахать было некому. По субботам на ферме работал только минимальный необходимый состав сотрудников. К четырем вообще никого не оставалось. Ночной охранник явится не раньше семи. Роб запер контору, наивно полагая, что это всего-навсего очередной совершенно нормальный, до тошноты обыкновенный день. Роб-младший (ему уже не нравилось, когда его называли Робби, но и до имени “фермер Грин” он пока не дорос), брат Аннабел Грин Джарман, был уже совсем взрослый (ну, или почти взрослый, лет ему стукнуло двадцать восемь). В его обязанности входило защищать жену и ребенка – ну, и ферму тоже, конечно. Он был за старшего, хоть и не рассчитывал, что жизнь его сложится таким вот образом. Он сел в машину, оторвал белоснежные тренировочные кроссовки от гравиевой дорожки – и уехал.
На кону: предмет спора, девятьсот тысяч белых куриц-леггорнов, чьи прабабки прибыли из Италии в середине XIX столетия и тут же вляпались в безумие массового разведения. Были ли все они чьим-то имуществом или являлись самостоятельными личностями? Вот что предстояло решить.
Не стоит забывать, что курицу по имени Буааак Кливленд тремя месяцами раньше забрала именно с этой фермы – когда та выпала из клетки и пошла по дороге в поисках других кур.
Буааак всю свою жизнь провела на этой ферме.
Вы скажете, что теперь, с вмешательствами в генетику, сенсорными депривациями, близкородственным спариванием, после ста пятидесяти лет всего вот этого, у несчастных кур, вероятно, и мозгов-то никаких не осталось, что колесики у них в голове застыли и не крутятся, только тихонько гудят, почти как холодильники. Действительно, несложно предположить, что у них совершенно пустые мозги, набор импульсов, мяса и крови. На Счастливой ферме Грина некоторые куры в самом деле были полнейшими тупицами, но большинство все-таки нет. Каждая из них несла в себе ДНК птицы-прародительницы, а то и полную копию ее интеллекта. Упорные гены прорывались в бытие всеми мыслимыми и немыслимыми способами, и у большинства кур по-прежнему нет-нет да вспыхивала во взгляде дикая искра, ум древней птицы, инстинктивная потребность “галлуса галлуса” собираться в стаи, бродить по свету, выстраивать иерархии, спариваться, растить детей, дружить, следовать за другими, предпринимать свои нелепые коротенькие полеты, купаться и прихорашиваться в пыли.
Сотни тысяч мозгов Счастливой фермы Грина коротали дни в мрачных сараях, упакованные в тесные ящички (или толпящиеся в ящиках побольше в двух так называемых бесклеточных птичниках), полураздавленные и заживо гниющие в затхлом воздухе, лишенные возможности расправить крылья или поднять голову и увидеть перед собой что-либо, кроме стальных решеток, конвейерных лент и маломощных лампочек, придавленные к незнакомым птицам, с полуотрубленными клювами, с деформированными от круглосуточного стояния на проволочном полу лапами.
Буааак выросла в птичнике № 8, старомодной постройке с А-образной конструкцией клеток: они располагались рядами под наклоном, чтобы дерьмо, проваливаясь сквозь сетку, не попадало (хотя бы в большинстве случаев) на кур, сидящих на нижних ярусах. Буааак жила в клетке нижнего уровня, самом неудачном месте всей А-образной конструкции, потому что дерьмо здесь все-таки падает сверху прямо на тебя (система несовершенна). Вся эта штуковина размещается на втором этаже птичника, а внизу – пустота. Помет падает сквозь сетчатый пол в огромное открытое пространство, которое называется Яма.
Птичник № 8 был старейшим птичником фермы, его построили в 1990 году. Клетки в нем проржавели, проволоку в некоторых местах проела коррозия, и там образовались дыры – шириной с курицу. В большинстве рядов, если в ржавчине прорывалась дыра и курица в нее проваливалась, она просто приземлялась в клетку уровнем ниже. Местные куры заклевывали ее до смерти, как вторгшуюся извне захватчицу, и потом стояли на ее мертвом или умирающем теле, чтобы дать усталым ногам отдохнуть от проволоки. Но в случае с Буааак, когда аммиак проел ржавчину, дыра пробилась в клетке нижнего ряда. Поэтому, когда Буааак в эту дыру провалилась, она упала на шестифутовую гору помета.
Она приземлилась с глухим ударом. Задрала голову и посмотрела на клетку, из которой только что выпала. Куры, оставшиеся в клетке, через дырку уставились на нее. Все они оценивали сложившееся положение.
В естественной среде у кур существуют сложные иерархические системы, и у каждой курицы особый голос, не похожий на другие. Не успев даже вылупиться из яйца, куры уже разговаривают. Курица щебечет и поет своим яйцам, и сидящие внутри цыплята ей отвечают: попискивают, побулькивают и пощелкивают сквозь скорлупу. У взрослых кур есть более тридцати разновидностей разговора, и в каждой – целая система воркований, вскрикиваний, кудахтаний и хвастливого квохтанья. Курицы сплетничают, созывают, играют, флиртуют, обучают, предупреждают, оплакивают, ссорятся, хвалят и обещают.
Нас в данной ситуации интересует вот это последнее – обещание.
Сидящей в клетке курице бо́льшая часть всего этого речевого разнообразия ни к чему. Ее словарь атрофируется или даже вовсе не успевает развиться, но он хранится у нее в мозгу (в мозгу, который собирает и обрабатывает информацию иначе, чем мозг человека, мозг птицы – это скорее встроенный изящный микрочип, а не массивный автомобильный двигатель, как у человека) и при необходимости всплывает.
Так вот в тот момент, когда Буааак подняла голову и посмотрела на куриц в клетке, из которой только что выпала, она изо всех сил пыталась что-то им сказать, и мозг ее включился. Замигал, ожил.
Орнитологи, специализирующиеся на виде Gallus Gallus, выделяют в речи кур особый писк, который, если он звучит в конце кудахтанья, переводится примерно как “Сейчас начнется!”. Например, мать может пропищать цыплятам: “Сюда, за мной! Опасность! Сейчас начнется!” Или, если петух пыжится перед самкой и завершает таким писком свое кукареканье, это может означать: “Страсть, еда, малыши, защита – сейчас начнется, детка!” Другими словами, этот куриный писк работает как рудиментарная форма будущего времени. Курица, которую забрала Кливленд, курица, чей мозг замигал, завертелся, заработал, пока она смотрела вверх на своих подружек-кур, оставшихся в клетке (курицы способны сохранять дружбу в течение очень долгого срока и узнают более ста других куриных лиц, даже если их разлучить на долгие месяцы, и человеческие лица они тоже узнают), курица эта мучительно пыталась сформулировать сложную мысль: “Я вернусь за вами, обещаю”, предложение, не самое широко востребованное в куриной жизни в клетках или на свободе, потому что курицы любят держаться вместе, даже в дикой природе. И все же в голову ей сейчас пришел тот самый писк.
Она произнесла звук, означающий ее собственное имя – Буааак! – и в конце пискнула: “Сейчас начнется!” После чего соскользнула с горы помета и зашагала вперед.
Сама она обратно так и не вернулась, но кое-кого за ними прислала.
Джонатан не верил, что они приедут. Во всяком случае, в таком количестве. Но теперь, когда он отряхнулся ото сна и вслед за Аннабел неохотно вышел со своим счетчиком из дома, ему пришлось признать: вообще-то он знал, что они приедут (хотя и не верил в это – так бывает, признание факта может легко уживаться в одной голове со скепсисом), потому что она их об этом попросила.
Как ей это удавалось – убеждать людей? Джонатан не продал ни одной клетки. Клетки улучшенной планировки? Ведь это она тогда уговорила фермеров. А когда она заявила, что кур следует содержать вообще без клеток, вся птичья промышленность развернулась в этом направлении. И когда она решила, что одного отказа от клеток недостаточно, потому что проблема гораздо шире и менять надо всю систему животноводства, ее приверженцы шеренгой потянулись за ней.
