Ясновидец Пятаков - Бушковский Александр Сергеевич
Гаврик едва не смеялся в голос и потому, наверное, выглядел смущённым. Больше всего этой внезапной радостью был озадачен шеф, хотя и мы с Васькой не знали, как реагировать. Мыслей Гаврика мне и близко было не слыхать, да и шефу, я понял, тоже. Вдобавок я заметил, как расстроился Вакуум. Ну просто сник! Видно, заподозрил, что проблемы со здоровьем у Гаврика глубже, чем все мы предполагали.
– Чаю? – вежливо спросил нас шеф.
– Нет, спасибо, Алексей Алексеевич, – вздохнул Васька, – мы пойдём.
Чингисхан не стал даже спрашивать, чего мы приходили в такую рань, а Гаврик неожиданно вполголоса… запел. Голос у него оказался высоким и слабеньким, но не фальшивым.
– Воскресенье – радостный день!
Пусть исчезнет ссор наших тень…
Когда мы выходили за дверь, я – опешивший (чтобы не сказать ошалевший), а Вакуум – угрюмый и разочарованный, Гаврик оборвал своё пение и сказал нам вслед:
– Есть такое кино, называется «Доживём до понедельника», название хорошее!
Мы вышли из подъезда и немного постояли молча. День и правда занимался солнечный, но нас это не радовало.
– Ладно, Миха, пойду я, – сказал Васька.
– Надо было всё-таки сказать им прямо, – попытался было оправдаться я, – мало ли…
– Забей! – Вакуум пожал мне руку и усмехнулся невесело. – Доживём, в натуре, до понедельника. Увидимся на работе, бро.
И он зашагал по пешеходнику направо. Я пошёл домой обратной дорогой. Не могу описать, как я был огорчён и расстроен. За весь оставшийся выходной не написалось ни строки…
В понедельник Васька взял у шефа отгул. Нельзя сказать, что я занервничал, но не по себе немного стало. Кто его, Вакуума, знает, что у него в голове? Как говорил один киногерой: «Я где нормальный, а где и беспощаден!» До обеда на работе я ещё терпел, а после обеда он сам мне позвонил и кричит в трубку:
– Представляешь, Мишка, он знал! Он всё знал заранее!!
– Кто «он»? Что знал?
– Заранее знал, но не стал говорить!
– Вася, выдохни вакуум из башки!..
– Почему не сказал, интересно? Да ладно, не важно… Симка беременная! Мы только что от врача! Пять недель! Что ты молчишь?!
– Ну что… А?
– Ага!
– Ого! Вот это новость!.. Ну и кто – лягушонок или тритошечка?
– Что?
– Кто, говорю, сыночек-лягушонок или доченька-тритошка?
– Дурило ты, ещё ж не ясно ничего! Но главное – беременная! Будешь на свадьбе свидетелем?
18
Сказать, что Пётр Фомич огорчился тем, как Сису ускользнула от него в академический отпуск, значило бы погрешить против правды. Огорчился? Нет. Он был холодно и тихо взбешён, его ярость горела бенгальским огнём, рассыпая по Петиным внутренностям никому, кроме него, не видимые колючие искры, и стержень шипел, обжигая сердце. Белые отблески этого огня мелькали изредка в его глазах, когда он принимал зачёты у Ночной Кобылы или Мисс Икс Сайз с её свободным декольте.
Кто бы мог подумать, что этой мерзкой компании так легко удастся избежать Петюшиной разведки боем! Сурикова вся аж светилась изнутри, когда подписывала заявление в деканате. Вовсе забыла о несданных зачётах и ещё краше стала, дылда деревенская… Ну ничего!
В каждом серьёзном деле важна методичность. Разумеется, Пете хотелось бы сразу взяться за парочку Пятаков – Темчинов, но для этого надо сначала её расшатать. Надо, как опытному бойцу, выманить её на себя, заставить сделать неудачное движение и раскрыться. Значит, займёмся их ближайшим окружением. Итак, кто у нас на очереди? Правильно. Тот, кто помешал Петюше сразу разобраться с Пятаковым и всё испортил. Тот, кто оскорбил его рукоприкладством и заложил этому орангутангу Темчинову. Очкастый молодой нахал с дурацкой фамилией Медвежонок.
По зрелом размышлении Пётр Фомич позвонил своему знакомому, старшему оперуполномоченному по особо важным делам Владимирову, чей сынок-оболтус учился у Пети на втором курсе.
Владимиров (такое подозрение, что это и не фамилия вовсе, а оперативный псевдоним) действительно был кое-чем обязан Пете и без лишних расспросов встретился с ним в городском саду. Прогуливаясь по аллее без телефонов (их оставили в машине Владимирова), они договорились о взаимовыгодном обмене: информация для Пети – на послабления для лентяя и прогульщика Владимирова-младшего, и на следующий день такая информация (и в том же антураже) была Петюше предоставлена.
Как много слабых мест оказалось у этого сентиментального боксёра и несостоявшегося поэта! Петя понимающе улыбался над полученным от Владимирова файлом, внимательно изучая сообщения об утонувшем на глазах брате, пьющей в мутной компании матери, проблемах отца с бабушкой. К концу чтения он уже знал, что сделает, и стал готовиться. Петюша решил навестить в деревне маму Медвежонка.
Иногда Пётр Фомич с сожалением сознавал, что мир потерял в его лице большого артиста. Как вдохновенно, например, импровизировал он перед своими гостьями, с шутками и прибаутками рассказывая им об опасных и жестоких вылазках спецназа, в которых он участвовал! Или скупо описывая чувства ветерана, испытывающего послевоенный синдром. И как же здорово сыграл он две роли одновременно – бомжа и скучающего завсегдатая бара во время проведения беспрецедентной акции по усмирению соседа! Порой он просто жалел, что этого никто не видел, и ему ужасно хотелось взглянуть на себя со стороны, чтобы оценить степень перевоплощения.
Теперь он снова решил перевоплотиться в маргинала, чтобы проникнуть в общество, которое собирается у матери очкастого нахала. Но сейчас задача осложнялась тем, что ему, актёрствующему и загримированному, придётся вступить в вербальный (а может, и ментальный) контакт с существами из другого мира и вызвать их доверие хотя бы на то время, пока ими не будет распит приготовленный Петей философский напиток, состоящий из сложной в процентном соотношении смеси воды, клофелина и метилового спирта.
Торопиться не следует. Выдуманная им история, а равно и причина Петиного приезда в гости к Надюше Медвежонок должны быть одновременно и достоверными, и фантастичными. В такое сочетание, Петя знал, люди верят безоговорочно. Они готовы принять за твёрдую валюту любую чепуху, слегка замаскированную правдой, но чистая правда кажется им грубой фальшивкой. А тут ещё и контингент пьющий, стало быть, сентиментальный. Всё это надо учесть и сляпать такое душещипательное фуфло, чтобы и самому прослезиться, и собеседников подопытных заставить поверить.
В задуманной им операции под кодовым названием «Фемида» (ну да, слепое правосудие) оставалось, естественно, много места для случайностей, но Пётр Фомич знал: ничто не случайно. Он решил импровизировать и рисковать. Теперь Петя соглашался с утверждением одного книжного бандита, что жизнь без риска похожа на еду без соли. До отрыжки насмотревшись в Сети на то, как с помощью подручных средств (клея, пыли и муки) превратиться в измученного жизнью старика, он вспомнил из детства одно странное стихотворение, которое однажды декламировал подвыпивший отец:
За лиловой занавескою
Рыжий клоун в парике
Грим кладёт мазками резкими,
Сам всё думает в тоске:
«Нет её – с другим лобзается,
Нет её, паяц забыт».
Клоун лихо кувыркается
И, сорвавшись, вниз летит…
Сомнительный этот стих тем не менее точно отражал Петино настроение перед предстоящим делом. Из окна его кухни вдалеке, над окраиной спальных районов, была видна толстая труба городской котельной. Каждое утро во время своего холостяцкого завтрака он наблюдал эту трубу. Она то источала серый дым, то молчала, и тогда небо над ней становилось чище, но всё равно оставалось пасмурным. Каждое утро труба из красного кирпича, яркая и мощная, напоминала Пете его жизнь. А если дыма не было и вдруг светило солнце, Петюша приходил в отчаяние: ведь и без него миру, может быть, станет легче дышать… Но хватит! Пора хотя бы усилием воли отбросить эти унылые мысли и доказать самому себе, что не зря коптит небо!
