Владимир Шаров - Старая девочка
Родители ее выделили нам лучшие комнаты — кабинет ее отца и смежную с ним гостиную, их надо было обставить, какую-то мебель вынести, какую-то внести. Руководили этим, насколько я помню, Вера и ее мама, таскал же всё Верин отец и еще кто-то из соседнего дома. Меня к обустройству даже не подпускали. Вера тогда была весела, и мне казалось, что нашим браком она довольна. Ей нравилось, что нам выделили лучшие комнаты и самую лучшую мебель, что всё делается, как она хочет. Особо Вера, по-моему, гордилась тем, что из своих многочисленных двоюродных сестер и подруг, вдобавок по большей части они были старше ее на два-три года, она первая вышла замуж.
Кстати, одна из ее кузин, Мария, чуть не на второй день, как мы приехали, рассказала, что у Веры была несчастная любовь, из-за этого она и выскочила за меня. Эта Мария пришла к нам с визитом, я, похоже, ей понравился, и пока Вера готовила чай, она и о романе мне поведала, и имя соперника — Дима, насколько я помню, назвала. Но я к тому, что узнал, отнесся равнодушно. Все мы когда-нибудь кого-нибудь любили, семья же, как я считал, — это другое дело».
«Ну, насколько я знаю, — сказал Ерошкин, — вы и здесь ошиблись». — «Да, ошибся», — согласился Корневский. «А вы никогда не задумывались, почему?» — снова спросил Ерошкин. «Отчего же, задумывался, — сказал Корневский. — Я, естественно, много думал, почему у нас с Верой ничего не сложилось. Я даже ее об этом раза два спрашивал». — «И что?» — «Первый раз она промолчала, не захотела со мной на эту тему разговаривать. Второй раз тоже начала уклоняться, мы тогда уже врозь жили, а потом сказала, что причин много. Тут и этот Дима; тяжело жить, зная, что твои чувства принадлежат другому, не тому, чьей женой ты стала, это ее точные слова, я их хорошо запомнил. Но дальше добавила, что наш брак всё равно мог сложиться хорошо, во всяком случае, она, Вера, когда выходила за меня замуж, в это верила; это правда, она даже повторила, что в самом деле верила, но ни она, ни я по молодости или еще почему к браку оказались не готовы. Замужество она представляла себе исключительно по романам, да и я, по Вериным словам, оказался не лучше.
Я потом над этим много думал и вот что надумал. С одной стороны, мы были очень взрослые, у каждого второго на руках кровь. Через столько, через сколько нам пришлось пройти, в нормальное время люди и за пять поколений не проходят. И всё же мы были как дети, то есть убивали мы как взрослые, а в обычной жизни были настоящими сосунками, может быть, потому мы и убивали легко. Мы такими наивными были, что сейчас просто оторопь берет. Собственно, наверное, достаточно, — вдруг закончил Корневский, — я, кажется, ничего важного не упустил. Дальше мы какое-то время пожили и развелись», — подвел он итог.
«Нет, — сказал Ерошкин, — вы нас снова не поняли, нас всё, по-настоящему всё интересует». — «И первая брачная ночь тоже?» — «И первая брачная ночь тоже», — подтвердил Ерошкин. «Понятно, — сказал с издевкой Корневский, — значит, интересы партии вот куда сместились. Ну что же, не знал, что вы теперь здесь корень контрреволюции ищете. Хорошо, гражданин следователь. Первая брачная ночь, так первая брачная ночь, у меня ведь нет выбора. И потом, раз я всех своих товарищей заложил, под вышку их подвел, по поводу первой брачной ночи в молчанку играть глупо. Вы, кстати, по-прежнему протокол вести не будете?» — осведомился он у Ерошкина. «Не буду, — сказал Ерошкин. — Я вас слушаю». — «Жалко, что не записываете, — покачал головой Корневский, — очень бы убедительный протокол получился. Ну и для нашей молодежи, для тех, кто вступает в брак, полезный. Книжкой издать и вручать в загсе молодоженам». — «Мы подумаем об этом, — сказал Ерошкин, — а пока я вас слушаю».
«Значит, первая брачная ночь, — повторил Корневский, — я ее, естественно, хорошо помню. Опочивальню нам готовили очень тщательно, закончили всё только через три дня. Там была большая двуспальная кровать, ломберный столик, зачем, я не знаю, в карты отродясь не играл. В углу симпатичный такой кожаный диванчик. Потом, уже когда мы разъехались, Вера сказала, что он у них с Димой любимым местом был, и когда она глядела на него, сразу Диму вспоминала и тут же вспоминала, что муж ее отнюдь не Дима, а совсем другой человек. Так что можно счесть, что диванчик этот нас и развел. Было еще большое зеркало в раме, Вера мне сказала, что это любимое зеркало ее матери и для нее оно — главный подарок нам на свадьбу, а кроме того, пальмы, которые Верин отец выращивал просто мастерски. Покупал в лавке финики и из косточек выращивал. Да, забыл сказать: на ломберном столике стояла голубая фарфоровая лампа и лежали два альбома фотографий, один плюшевый зеленый с семейными снимками, это чтобы я имел возможность ознакомиться со всеми представителями Вериной семьи, такого количества родственников я, кстати, больше никогда не встречал, и другой — с видами Кавказа. Они туда в тринадцатом году на воды ездили.
Итак, — снова повторил Корневский, — первая брачная ночь. Это, собственно говоря, были декорации, а теперь само действо. Вера ушла в нашу спальню раньше, и, когда я вошел, на ней уже был розовый халатик, на голове чепец, кажется, из тюля, но я в тканях разбираюсь плохо, а к нему приторочен алый бант, смешно, но довольно красиво, ну и последнее — на ногах бархатные туфельки, какие татарки носят.
Я, значит, вошел, присел на кровать, хоть и не знал, можно ли садиться одетым. Вера в свою очередь, похоже, тоже не знала, что ей делать, но, подумав, устроилась рядом. Сидим, молчим, наконец я собрался с духом и, не спрашивая — поскольку на правах мужа, — поцеловал ее в щечку. Она мне ответила тем же. Снова минут пять посидели молча и снова обменялись такими же поцелуями. Потом она попросила ненадолго выйти в кабинет, я вышел, а через минуту слышу: „Войдите“. Вошел, она уже выключила свет и лежит в постели. Я опять сел на кровать, а что делать дальше, хоть убейте, не знаю. Меня будто парализовало. С женщинами у меня, конечно, и раньше отношения были, а вот с женами, понимаете, нет. Когда я садился, у меня сапоги заскрипели, я вдруг сообразил, что здесь что-то не то, и говорю Вере: „Мне раздеться?“ Она довольно холодно отвечает: „Как хотите“.
Действительно, что на такой вопрос в такой обстановке ответишь. Но я от ее тона еще больше смутился, быстро стал с себя эти проклятые сапоги стаскивать, пружины скрипят еще больше сапог, а сапоги не стаскиваются. Всё же в конце концов я с ними и с остальным совладал. В постели же, знаете, ничего интересного, и тут я один виноват. У нее до меня ведь никого не было, а у меня какой-никакой опыт имелся. Но я Веру уже до такой степени боялся, что только об одном думал, как бы эту первую брачную ночь поскорее завершить.
