Наталья Земскова - Детородный возраст
Оля права. Один из способов что-то преодолеть – не сопротивляться, а поддаться. Принять. Пока сопротивляешься, придаешь врагу силы и, как ни странно, отдаляешься от цели. Как же я сама-то до этого не додумалась, любительница парапсихологической макулатуры?..
Глава IV
26–28 недель (1)
Я лежу и смотрю в потолок. Сегодня он праздничный, весь в голубых и розовых воздушных шарах. Вчера у Тихой Зои был день рождения, и ее муж затолкал в палату уйму гелиевых шаров, которые немедленно прилипли к потолку, покрыв едва ли не всю его поверхность.
Реутова, печальная и строгая вопреки этой легкомысленной обстановке, вдоль и поперек измеряет мой живот. Живот всё еще небольшой, особенно когда лежишь, но, если матка напрягается сильно, сразу становятся видны его размеры: раз – и вся поверхность стала гладко-тугой и упругой, как прорезиненная доска, которая стоит колом или асимметричной горкой в зависимости от ее прихоти. Она заметно выросла, раздалась, набрала силу, и если раньше я эти сокращения отслеживала по ощущению, то сейчас их видно воочию. Особенно пугаются дежурные врачи при вечернем обходе:
– У вас что, схватки?!
Привыкнуть к такому зрелищу нельзя, и я стараюсь не смотреть.
– Маргарита Вениаминовна, а это не вредно?
– Что именно?
– Хочу спросить: не вреден ли гинепрал?
– Это самый современный препарат. Возьмите на посту инструкцию, прочтите.
– Читала. Там написано, химия, он же синтетический.
Реутова сделалась еще печальнее:
– Так и написано?
– Но ведь химия…
– Да его «вред» ничто в сравнении с тем, что получит ребенок при преждевременных родах. Аппарат искусственной вентиляции, препараты жизнеобеспечения, антибиотики… Мало того что он испытывает огромный стресс, так еще и не может сосать. Зонд, через который кормят, тоже травмирует, да еще опасность инфекции… Радуйтесь, что изобрели гинепрал, несколько лет назад такого счастья у нас не было, и выбросьте из головы всю «вредность». Сколько дней капают?
– Три. И всякий раз ребенок так бурно двигается, что мне страшно. Он крутится, как маленькая турбина, почти без пауз. Может, ему плохо? А когда капельницу убирают, сразу успокаивается, не буйствует.
– В первые дни такое бывает. Мария Федоровна, мы всё делаем правильно. Я знаю, тяжело и страшно, но это же не на всю жизнь, Помогите мне вам помочь, потерпите, не истязайте так себя.
«И меня», – словно недоговаривает она.
Я лежу, смотрю на пустую Зоину кровать, Реутова перехватывает мой взгляд и отвечает на немой вопрос без выражения:
– Пока всё так же. На стимуляцию не соглашается, но в любой момент это могут сделать по показаниям. Всё, отдыхайте.
– Маша, да не мучай ты ее. – Тихая Зоя, укутавшись в три одеяла и устроившись в полулежачем положении, посылает мне из своего угла шар ярко-розового цвета, наблюдая, как точно он опускается прямо в руки.
Зое запретили ходить домой на выходные (да и почти всем теперь запретили), так что день рождения пришлось отмечать здесь. Муж притащил гигантскую корзину винограда, слив и нектаринов и велел нам есть под музыку Первого концерта Чайковского, объясняя, что это благотворно воздействует на наших детей. Притащил и Чайковского, и я в который раз поразилась, как уместна эта музыка в любых декорациях, даже в больничных.
А может быть, именно в больничных.
Если бы я была президентом, то в приказном порядке заставила бы транслировать Чайковского по всем радиостанциям и музыкальным каналам. Как образец гармонии. Чтобы он звучал специально для масс из всех динамиков в качестве музыкальной терапии, особенно в транспорте и на городских рынках.
Как это всегда бывает, положительный момент с Чайковским немедленно был уравновешен отрицательным: ночью в больнице лопнули трубы, температура упала до десяти градусов, все съежились и забились в щели.
– Ой, какую мне занятную книжечку подруга прислала. Маша, посмотри. – Зоя отправляет мне еще один шар, а за ним ладный самолетик из цветной бумаги, подаренный ей семилетним племянником. – Нет, лучше послушай. Тест на «вшивость»: способны ли вы выиграть миллион долларов? Десять вопросов. Маша, ты готова? Первый… Хотя зря стараюсь: тебе всё равно не дадут.
– Почему?
– Ну… Выйти замуж за образованного, интеллигентного, порядочного молодого мужчину, который имеет недвижимость, зарабатывает, происходит из приличной семьи, не имеет романа с алкоголем (так, ничего не забыла?) и бывших жен – всё равно что выиграть миллион долларов. Так что свой миллион ты уже получила.
– Забыла добавить: красавца.
– А вот это как раз относится к недостаткам.
– Лучше сказать, к налогам. Ну, любой выигрыш всегда ведь облагается налогом, что, собственно, не умаляет его ценности. И вообще, к этому привыкаешь на третий день.
– Слушай, а давно ты вышла замуж?
– Чуть больше года, хотя теперь мне кажется – сто лет назад.
– И платье было?
– Было. Красное. Ужасно хотелось длинное красное платье.
– Удивительно: где ты его взяла?
– Платье?
– Да жениха, при чем здесь платье?
– Друзья позвали на очередной сплав. Слово «байдарка» для меня пароль: я собралась за пять минут, но сказала, чтобы второго человека в лодку они искали сами, у меня в окружении не было никого…
– Как просто всё. На внешнем плане.
Вот именно – на внешнем. И всё было совсем не так. Не совсем так.
Олег улетел в Штаты, а за неделю до этого я ушла от него прямо среди ночи. Будущего у нас не было, и меня так измучили мелкие частые размолвки, что я не желала терпеть даже эти несколько дней. Он что-то опять сказал или, напротив, не сказал, и я, удивляясь тому, как легко несут меня ноги, бегом скатилась с его десятого этажа, выскочила из подъезда и летела до самого дома, словно у меня выросли крылья. И было совсем не страшно нестись по пустынной дороге с мигающими светофорами, где, кроме меня, кажется, не было ни одного человека. Конечно, это был не лучший, но и далеко не худший выход – так извести себя зависшими в одной плоскости отношениями, чтобы разрыв показался избавлением.
А может, я всего лишь торопилась уйти первой?
На то время, что еще оставалось до его отъезда, я уговорила редактора дать мне фантастически длительную – шесть дней – командировку и уехала на север области, писать об отце, который выкрал у бывшей жены собственного ребенка, так как та не давала им видеться. И, оказалось, ехала не зря. Правда, дело там было совсем не в ребенке, а в битве двух мужчин, двух самцов – зятя и тестя, каждый из которых не желал уступать другому «свою» женщину. Одному из них она приходилась дочерью, другому – женой. И никакой тебе интимофобии. Мобильные телефоны у нас тогда практически не водились, и я была счастлива от одной мысли, что дозвониться до меня невозможно. Собрав материал этой местной санта-барбары и дождавшись того момента, когда, по моим подсчетам, самолет Олега взмыл в небо, я всё с теми же крыльями за спиной вернулась в город и как ни в чем не бывало села отписываться. А в город явилась золотая осень, и так мне было в этой осени легко и свободно, что я с Анькой чуть не ежедневно отправлялась бродить в Летний или Александровский сад – праздновать эту свою свободу. С тех пор я знаю: каждое решение, пусть даже самое болезненное, должно быть вызревшим, сформировавшимся. Зрело-зрело – и отвалилось само: не нужно ничего ни рвать, ни резать, ни тащить, как репку. Пользуясь этим состоянием, я даже сходила в его квартиру – у меня оставались ключи – забрать свои вещи и проститься с этим периодом жизни.
