Сергей Алексеев - Игры с хищником
– Рита!
Голос был больной, хриплый, перед глазами все двоилось от слез. Он даже не надеялся, что будет замечен или услышан, но Рита вдруг кинулась к нему, обняла и поцеловала в щеку.
– Сыч!.. Миленький Сыч! Ты откуда?
– К тебе приехал, – испытывая головокружение, проговорил он.
Тут она увидела его натертый глаз, больной вид и положила свою прохладную ладонь на пылающий лоб.
– Да ты весь горишь! Пойдем со мной!
И повела его в общежитие, мимо строгой тетки-вахтерши. Только бросила ей на ходу:
– Ко мне брат приехал.
Будь он в «москвичке» и бурках, эта тетка ни за что бы не пропустила, а так лишь проводила оценивающим взглядом и репликой:
– Раз брат – ладно...
В длинной комнате стояли шесть кроватей, и оставался лишь узкий проход между ними. На двух из них сидели веселые, краснощекие и совсем уже взрослые девицы в халатиках, и у каждой в руке было по бутылке вермута.
– Это мой брат, – представила им Рита. – Пока ехал – заболел... Раздевайся и ложись.
Сыч снял пальтишко, сбросил валенки и сел на Ритину койку, что была в углу возле умывальника. Голова кружилась, но больше не от температуры, а от этой теплой встречи и близости Риты.
– Нет, совсем раздевайся, – велела она. – И под одеяло.
Он послушно стащил фэзэошную гимнастерку, однако снимать брюки при девицах было неловко, а они бессовестно таращились на него и улыбались. И тогда Рита положила его на кровать, сама расстегнула пуговицы, сдернула штаны и укрыла одеялом.
– Сейчас молоко вскипячу!
Взяла кастрюльку, бутылку молока и вышла. Постель была мягкая и теплая, но Сыча начало колотить от озноба. Он сжался в комок, пытаясь согреться, и девицы заметили это, одна подсела рядом, пощупала голову.
– Выпей вермута. – И поднесла горлышко бутылки к его губам. – Он от всех болезней помогает. Ну, давай... Тебя как зовут?
– Сергей, – сквозь зубы выдавил он.
– Давай, Сережа... Пока молоко не вскипело. Один глоток... Тебе сколько лет, мальчик?
– Восемнадцать, – соврал он.
– Ну вот, уже можно! На-ко глотни!
– Ему аспирину надо, – заметила другая и стала рыться в тумбочке. – Где-то был...
Он уже хотел отхлебнуть из бутылки, но тут вбежала Рита – принесла термометр.
– Не давай вина! – как-то ревниво и строго заявила она. – Сейчас молоко вскипит.
– Хуже не будет, – попыталась воспротивиться девица, однако отошла от кровати. – Водки бы с перцем...
Рита нащупала под одеялом его подмышку и осторожно всунула градусник.
– Нельзя ему, рано. Он совсем еще мальчик...
– Я бы не сказала! – игриво заметила та, что искала аспирин. – Симпатичный у тебя братик, Ритка!..
– Посмотри, чтоб молоко не убежало, – попросила та и села рядом, чуть придвинув Сыча к стене. – А что у тебя с глазом?
– Уголек попал, – внезапно ощущая тепло, сказал он.
– Уголек?
– Шлак из паровозной трубы. – Сыч распрямился и прижался к Рите. – Я на крыше ехал...
– Миленький мой! – по-матерински пожалела она. – Сейчас достану...
И, склонившись к его лицу, прикоснулась губами к глазу, и он ощутил ее язык между век – горячий, трепещущий. И тот час уловил знакомый и щемящий запах дыхания.
– Рита, – прошептал горлом. – Я люблю тебя.
Она не услышала или не захотела это слышать, потому что отняла губы и сказала строго:
– Тихо, не шевелись!
И снова ее мягкий, какой-то переливающийся язык погрузился в глаз.
В тот миг ему хотелось, чтобы это никогда не кончалось...
Но Рита через минуту отпрянула и сняла с языка маленькую крошку.
– Вот! – проговорила радостно. – Достала! Сейчас твой глазик заживет.
– Все равно болит, – прошептал Сыч.
– Может, еще осталось? – Она опять склонилась, дохнула ему в лицо и раздвинула языком веки.
Он замер, затаил дыхание и испытал вечность.
– Нет, – уверенно проговорила Рита. – Все чисто!
– Царапает и жжет.
Она загадочно улыбнулась – уловила его хитрость.
– Это кажется... А слезы у тебя такие соленые.
Оставшаяся в комнате девица смотрела на них с оторопелым изумлением.
– Ну, Ритка! – сказала наконец. – Ты даешь!..
А Рита вновь просунула руку под одеяло и вынула градусник.
– Батюшки!.. Температура сорок один градус!
– Может, фельдшера вызвать? – испугалась девица.
– Не надо! – Сыч привстал и схватил Риту за руку. – Само пройдет. Мне лучше... Только ты не уходи никуда.
– Сейчас будем сгонять, – решительно заявила Рита. – Галь, пробеги по комнатам, найди уксус.
– Зачем?..
– Увидишь, иди!
Та нехотя исчезла за дверью, на короткий миг они остались вдвоем, и можно было повторить то, что вырвалось непроизвольно, когда она доставала из глаза соринку, но горло пересохло и склеилось. Поэтому он сказал одними губами:
– Я тебя люблю.
– Молчи, мальчик, – прошептала она радостно, и в огромных глазах ее почему-то показались слезы. – Я знаю, знаю, молчи...
– Мать с почтальонкой договорилась... И твои письма не давали...
Наверное, она хотела сказать что-то обидное, дескать, ты еще подросток, не самостоятельный фэзэошник, но в это время в комнату заскочила девица Галя, и поэтому Сыч услышал лишь обрывок начатой фразы:
– Потому что ты еще...
– Уксус нашла! – сообщила Галя, глядя на них с настороженным любопытством.
Рита налила в миску воды, добавила уксуса из бутылки, после чего намочила в растворе полотенце и откинула одеяло.
– Сними майку и трусы, – велела она. – Сейчас сгоним.
Он повиновался, и в тот миг даже не ощутил чувства стыда или неловкости, возможно, потому, что в ее голосе слышалась материнская требовательность, а возможно, от высокой температуры уже начинался бред. Он осознавал, где находится, однако реальность виделась как сквозь заплаканное от дождя, отпотевшее стекло; и напротив, то, что хранилось в памяти, вставало сейчас ярко, объемно и осязаемо. Он видел, как Рита протирает его тело мокрым полотенцем, ощущал резкий запах уксуса, и при этом казалось, что они опять на берегу мельничного омута, а над ними лунная ночь и больше никого нет во всем мире. Из настоящего он слышал ее голос, вернее, одно только произносимое слово:
– Перевернись...
И снова погружался, теперь весь, с головой, во что-то горячее, желанное и трепещущее, как ее язык в глазу. Сыч переворачивался то на спину, то на живот, слушал ее руки и сквозь вездесущий кисло-терпкий дух уксуса отчетливо ощущал запах ее дыхания. В тот миг было все равно, что девица Галя стоит, бессовестно смотрит на него и чем-то восхищается.
– Братик у тебя, Ритка!.. Где мои семнадцать лет!
Потом пришла вторая, с молоком, тоже встала, вытаращилась, и кастрюлька в ее руках продолжает кипеть, источая пар.
Он еще помнил, как, обжигаясь, пил это огненное молоко с золотыми кружочками масла, помнил, как с работы вернулись еще три девушки – соседки Риты по комнате; кажется, еще осталось в памяти, как все они вместе зачем-то подняли его на руки, и Сыч обвис, совершенно обескураженный и беспомощный. Оказалось, Рита в это время перестилала постель, бросая на пол мокрые от пота простыни.
