Сергей Алексеев - Игры с хищником
Он очнулся оттого, что Рита лежала рядом на траве и щекотала его былинкой, водя по всему телу. Ночь была лунная, вода в омуте отсвечивала желтым, и Сычик разглядел, что она уже была одета, а он все еще лежал голым.
На миг показалось, что он потерял сознание и все, что он помнил, было сном.
– Оденься, замерзнешь, – как-то по-матерински проговорила Рита и подала ему одежду.
Сычик вскочил, торопливо оделся, хотя не чувствовал холода, охлопал карманы.
– Где-то был пистолет...
Рита рассмеялась, и ее смех над тихой лунной водой раскатился по всему Сычиному Гнезду.
– Твой пистолет у тебя! А этот я оставлю себе на память.
И покрутила «вальтером» в воздухе, удерживая пальцем за предохранительную скобу.
Он даже не сопротивлялся, потому что вдруг ощутил отвращение ко всему: к оружию, к Рите, к омуту и даже к лунному свету. Ничего этого не хотелось, и более всего отвратительно было то, что произошло. Однако он набрался сил и превозмог себя.
– Пойдем домой, – сказал решительно.
– Пойдем, Сыч, – согласилась она и взяла его под ручку.
Он высвободился.
– Я не Сыч.
Рита опять рассмеялась.
– Теперь ты Сыч! Как твой дед.
Он пошел вперед и за всю дорогу ни разу не оглянулся, но все время слушал, идет ли она, и когда убеждался в этом, становилось почему-то спокойнее.
Рита не могла рассказать подругам, что тогда случилось с ними; он даже не убеждал себя в этом, просто верил – невозможно. Однако после памятной субботы, словно по сговору, все начали называть его Сычом.
Отвращение длилось ровно до воскресного пробуждения, когда же он встал около полудня и вспомнил прошедшую ночь, его обдало жаром и неведомо откуда, словно запахом дыхания Риты, нанесло ощущение искристого, волнующего торжества.
Он едва дожил до вечера понедельника, купил кулек обещанных конфет, пришел к проходной фабрики и там затаился за Доской почета. Когда закончилась смена и девчонки повалили в общежитие, Сыч ощутил, как сердце подпирает голосовые связки. Рита появилась под ручку с подругой, видно, куда-то очень спешили. Он вышел из укрытия внезапно и напугал – девчонки взвизгнули, отскочили и сразу заругались:
– Сыч? С ума сошел! Чтоб ты...
И откровенным мужским матом, словно ледяной водой, окатили.
– Конфеты обещал – принес, – сказал Сыч. – Должок вернул.
– Какой должок? – Подруга завертела головой. – Как интересно!..
Рита походя взяла кулек и, даже не взглянув, потянула подругу прочь.
За эту неделю еще дважды бегал он к проходной, но больше не заговаривал при посторонних, провожал глазами и возвращался. Когда же пришел в третий раз, увидел, что перед воротами маячит еще один встречающий, военный в шинели без погон и с букетом цветов в руке. Сыч не обратил на него особого внимания – такие иногда торчали и возле фабрики, и возле общежития, но едва показалась Рита, как он бросился к ней, преподнес цветы, а она взяла его под руку и повела в сторону городского парка.
В первый миг ошалевший, Сыч встрепенулся и крадучись, не приближаясь, пошел за ними, ибо в тот миг ни о чем больше думать не мог. Рита и фронтовик погуляли по пустым дорожкам, затем съели мороженое и пошли в кино. Он дождался, когда закончится фильм, и, держась на расстоянии, проводил их до общежития. И тут они встали открыто, в круг света, и долго целовались, а Сыч жалел, что нет теперь пистолета и невозможно расстрелять фонари, дабы не видеть такого предательства.
И вот в субботу он взял с собой трех приятелей-фэзэошников и подался в Сычиное Гнездо. На сей раз танкисты приехали раньше девчонок, на гульбище играл баян, и пили не самогон, а чистый спирт, прямо тут же, на бревнах.
Сыча позвали в круг, налили немного в кружку.
– Давай с нами, Сыч! У нас сегодня праздник – вышел приказ о демобилизации! Мы и так год переслужили. Домой поедем!
Он выпил и не поморщился, и водой не запил, правда, губы заледенели. Потом пришли фабричные и начались танцы, какое-то особое, отчаянное веселье, а Сыч бродил поодаль от костра, в темноте, и ждал Риту. Она явилась с этим военным под ручку, как с мужем, и стала танцевать только с ним. Потом его позвали к себе танкисты, тоже налили спирту, завязался какой-то разговор, и Сыч тот час оказался рядом с Ритой.
– Пойдем поговорим? – И крепко взял за руку.
Она вырвалась. Сверкнула чернотой глаз.
– Чего надо?..
И в это время вспыхнула короткая, стремительная драка: схватились кавалер Риты и старшина-танкист. Били друг друга хлестко, сильно, умело, и никто по правилам не вмешивался. У танкиста вдруг горлом пошла кровь, верно, старая рана открылась. Он мазнул рукой, посмотрел на ладонь, затем выхватил пистолет и всадил в соперника три пули. Тот рухнул на землю, девчонки запоздало завизжали, кинулись врассыпную.
Танкисты же встали полукругом возле убитого, сняли пилотки, и тот, что стрелял, бросил пистолет, сплюнул кровь и попросил налить спирта...
Все это случилось осенью, а весной начались учения и танки разбили каменку в исходное состояние.
Вскоре Риту Жулину отправили учиться в Иваново, на курсы мастеров прядильного производства, и хотя Сыч знал об этом, но все равно ходил вечерами по городу, искал ее, стоял у проходной фабрики, когда кончалась ночная смена, или возле клуба, где зимой по выходным устраивали танцы. Иногда, увидев свет в окнах Риты, заходил домой, где его встречала только мать, поила чаем, беседовала и горьковато заключала, дескать, неровня она тебе по годам, мол, что же ты ходишь за ней как привороженный? Рита – девка взрослая, ей замуж давно пора, а тебе еще расти и учиться. Сыч все это выслушивал молча, как будто его не касалось, однако в следующий раз все равно заходил, потому что Рита обликом была очень похожа на мать.
Почти каждый день он писал письма в Иваново, но в ответ ничего не получал – оказалось, мать сговорилась с почтальонкой и не отдавала ему Ритины письма: они их вместе читали, а потом бросали в печку. А потом почтальонка разносила сплетни по всему городу.
Когда это выяснилось, Сыч, по сути, убежал из дома, сел «зайцем» в поезд и поехал в город невест – Иваново уже в ту пору так называли. На следующей станции его поймали контролеры и ссадили, так что дальше пришлось добираться на товарняках, в том числе и на крышах вагонов. Его сильно продуло, к тому же в глаз попал угольный шлак – составы тогда были еще на паровозной тяге, и в Иваново он приехал уже больной. Показываться в таком виде он не хотел, думал лишь поглядеть издалека, ибо всю дорогу мечтал появиться перед Ритой эдаким молодцем, в модной «москвичке», в белых бурках и кожаной шапке. Но Сыч ехал в фэзэошном суконном пальтишке и растоптанных солдатских валенках, скатанных на ельнинской фабрике, да еще простуженный, с распухшим красным глазом. Он затаился возле общежития и еще часа два мерз на ветру, прежде чем увидел ее, красивую, гордую, в плюшевой жакетке и, несмотря на холод, в чулках и высоких ботинках на каблучке. Увидел и не выдержал, окликнул:
