Вера Колочкова - Слепые по Брейгелю
— Ага, подскакивай. Все, Слав, некогда мне, котлеты горят безбожно… Пока, завтра жду!
Когда спустилась с кастрюльками вниз, Луша вышла ее встречать в прихожую. Признала за свою, вильнула хвостом.
— Сейчас, погоди, я тебе овсянки дам… А хозяин еще спит, да? Ладно, пусть спит. Или погуляем сначала? Где твоя сбруя? Ну, как это называется? Поводок, ошейник?
Ни поводка, ни ошейника в прихожей не оказалось. Прошла на кухню, поставила сумку с кастрюльками на стол, продолжила поиски. Ага, вот оно все хозяйство, на подоконнике. Еще бы разобраться, как это нацеплять…
Пока разбиралась, взгляд упал на красивый глянцевый пакет с изображенной на нем счастливой собачьей мордой. Знакомая морда, мелькала одно время в телевизионной рекламе… А, вот оно что, это ж и есть Лушина еда, наверное! А она ей овсянку вздумала предлагать! Хозяин-то заранее о еде позаботился, пакет нехилый, килограмма на три точно потянет…
Гуляли недолго. Луша торопливо сделала свои дела, потянула ее обратно к подъезду. Понятно, там хозяин один… Соседка с пятого этажа, войдя за ними в подъезд, поздоровалась, удивленно покосилась на Лушу, но вопросов задавать не стала. Хорошая тетка, тактичная, спасибо ей. Не то что Лена. Уж та бы с вопросами так пристала — живая бы не ушла.
Павел лежал в той же позе. Она наклонилась, прислушалась: дышит вроде. Ровно, спокойно.
Взгляд упал на забытую ампулу на столе. Поднесла к глазам, прочитала тихо, по слогам — бу-пре-нор-фин… Судя по названию, очень сильный анальгетик. Маме, помнится, что-то подобное кололи. Значит, действительно все серьезно… Но все равно, сознание не желало принимать правду, тормозило страхом неприятия. В висках молоточками забило. И голова заболела…
— Ладно, Луша, я пойду. А ты давай, спать ложись. Ой, я же про кашу забыла… Зря варила, что ли? Пойдем, я тебе и каши положу, и твоей рекламной еды, что захочешь, то и съешь. Пойдем…
Луша послушно потащилась на кухню, но есть ничего не стала, проскулила тихо — извини, мол, не хочу. И снова вернулась в комнату, распласталась около дивана.
— Ладно, лежи. Я позже еще зайду. Может, твой хозяин моим угощением не побрезгует.
Еще трижды за этот вечер она ходила туда-сюда. Дома не сиделось, не лежалось, бродила от стены к стене в беспокойстве. Двадцать минут ходьбы — и снова вниз, с ключами от чужой квартиры.
В очередной раз, уже за полночь, остановилась у двери, закопошилась с ключами, и дверь вдруг сама открылась. За дверью Павел, отступил на шаг, улыбнулся:
— Заходи, добрая моя самаритянка. Я правильно понял, что мы после моего хамского поведения успели перейти на «ты»?
— Да… Вроде бы так.
— Сильно я тебя напугал? Ты уж извини, неловко получилось. Ну, заходи, чего мы в дверях-то… Поговорить же надо. После всего, что я с тобой сотворил, я просто обязан тебе все объяснить. Хм… А смешно звучит, ага? Почти как обязан жениться…
Она вдруг засмущалась, хохотнула неловко, проходя мимо него на кухню. Села на стул и затараторила вдруг, словно желала отчитаться:
— Я Луше тут овсянку сварила, но она есть не стала… И погуляла с ней, недолго, правда. А сколько полагается с ней гулять? Наверное, на ночь тоже выводить надо? И еще… Вот тут… В этой кастрюльке бульон, а в этой — котлеты… Вы бы поели, Павел. Наверное, разогреть надо, остыло уже.
— Во-первых, говори мне «ты», мы же решили. Какое уж тут выканье, если ты мою голую задницу видела? А во-вторых, конечно, поем. С удовольствием. Потом, позже. А сейчас давай поговорим.
Он сел напротив нее за кухонный стол, наклонился, потрепал по загривку пристроившуюся в ногах Лушу и вдруг произнес грустно:
— Вот куда ее потом, ума не приложу. Я ж не думал, что все так скоро начнется. Думал, успею в хорошие руки пристроить. Даже тебя тогда, под дождем, охмурять начал, помнишь? Рассказывать, что Луша влюбилась в тебя с первого взгляда. Думал, ты проникнешься.
— Так я, может, и правда прониклась?
— Да ни фига ты не прониклась, испугалась просто. Ты извини, что я тебя так, с уколом… Просто никаких сил уже не было терпеть. Слабак оказался. Наверное, перед смертью сильных и слабых нет, все одинаковы. Ну чего так смотришь? Страшно тебе, да? А ты не бойся. В конечном итоге все в плюс пойдет — зато уколы научишься делать. Хорошее умение, всегда может сгодиться. Семью лечить, например.
— А у меня нет семьи. Я одна живу. Дочка замужем, а муж меня только что бросил.
— Ну, я так и понял, в общем.
— То есть… Как это — понял? Что, у меня на лбу одиночество написано?
— И на лбу тоже. И в глазах. И вообще, вся твоя внешняя видуха полностью внутреннему переживанию соответствует. Но ты шибко не горюй, семья — дело наживное. Ты женщина красивая, одна не останешься. Кстати, на мою жену очень похожа…
— А у вас… Вернее, у тебя… Жена есть?
— Конечно, есть, куда она денется. У всех есть и у меня есть. Или я на женоненавистника похож?
— Нет, не похож… А где она? То есть… Я хотела спросить… Почему ее с вами нет? По-моему, в таких сложных обстоятельствах…
— Это ты про «вместе и в горе, и в радости», что ли? Ой, я тебя умоляю… Не надо, не люблю я этого пафоса. Все гораздо проще. Марусь. Можно, я тебя буду Марусей звать? А еще лучше — Махой. У меня в юности подруга была, Махой звали. Потом замуж вышла, в Америку уехала. Я ее помню… Никого особо не помню, а ее помню. В общем, ты Махой будешь. Согласна?
— Хорошо. Меня так еще никто не называл — Маха.
— Ну, вот и отлично. Так на чем мы остановились, Маха? А, да… Надо тебе объяснить, почему я здесь один оказался. Как ты говоришь, в сложных обстоятельствах. Один раз объясню, и дальше чтоб вопросов не задавала, договорились?
— Хорошо…
— Ну, если в трех словах… По легенде я муж-беглец, подлый предатель. Когда всю правду от врачей узнал, жене письмо написал — так, мол, и так, дорогая, ушел, не ищи меня. На звонки отвечать не буду, и ты мне не звони. Думай обо мне что хочешь, но прими как факт. Такой вот я благородный обманщик, Маха. Сам своим обманом горжусь.
— Ну и зря! Потому что это неправильно! Знаешь, как это горько, когда предают? Ты думаешь, ей легко было твое письмо читать, да?
— Думаю, нелегко. Но с умирающим возиться тяжелее. И поверь, я знаю, что делаю. Другого выхода у меня не было. Поверь на слово, в мелкие объяснения и подробности вдаваться не хочу.
— Но она жена, она обязана! По совести обязана! И вообще, почему ты за нее все решил? Может, вместе бы и преодолели болезнь.
— Не, Маха, это уже ни вместе, ни в одиночку не преодолеешь. Врач, который мне обследование проводил, он мой школьный друг. И всю правду мне сказал, все, как есть. А в чудеса я не верю. И семью тащить в это безобразие не хочу, права не имею. Куда я их притащу, в ощущение неприятия, в яму брезгливых эмоций? Не, если уж ты сам ослеп, то поводырем быть не можешь… Иначе как на картине Брейгеля получится. «Притча о слепых», видела?
