Эдуард Тополь - Кремлевская жена
Гостиничный коридор был пуст, если, конечно, не считать дежурной горничной – молодой крашеной блондинки с увесистой грудью. Раньше эта должность называлась «дежурная по этажу», но теперь в связи со сближением с Западом этих стукачек переименовали. Наша дежурная сидела в самом начале коридора за совершенно пустым столом и вязала, но, увидев, что я вышла из номера, замерла со своим вязаньем в руках и смотрела на меня в упор. Слева от нее была широкая мраморная лестница, а по обе стороны этой лестницы – двери лифта. То есть дежурная видела все: коридор, двери всех номеров, лестницу, лифт. Пройти тут незамеченной, а уж тем более вывести кого-либо насильно из номера и из гостиницы действительно немыслимо, этот Белоконь прав! Я подошла к дежурной, кивнула наверх, на шестой этаж:
– Буфет уже закрыт, наверное?
– Уж полчаса как закрылись. – Дежурная с острым любопытством поглядела на мой припудренный синяк. – Но буфетчица еще там. Попробуй…
– Спасибо… – И я поднялась на шестой этаж.
Там, как и на пятом этаже, справа от лестницы сидела за столиком дежурная горничная. А буфет был слева, как бы в алькове коридора. Но, конечно, плотная шеренга стульев зубасто отгораживала его от фойе, показывая, что буфет закрыт. За этой шеренгой пожилая толстушка в кремовом халате и сером фартуке влажной тряпкой протирала столики, смахивала мусор в ведро и, конечно, слушала радио.
«Суда над Чурбановым, зятем Брежнева и бывшим первым заместителем министра внутренних дел, ждали давно. Он обвиняется в получении более чем на полмиллиона рублей взяток только в одном Узбекистане. Пока шло следствие, молва разносила еще более фантастические подробности. Недавно стало известно, что арест наложен на чурбановские драгоценности и вещи…»
Увидев, что я иду по лестнице к буфету, буфетчица крикнула мне из-за стульчатой загородки:
– Закрыто! Закрыто вже!
Мягкое «вже» выдало в ней украинку, и я поспешила воспользоваться этим.
– Та може вы дастэ мэни хочь кэфиру? – сказала я по-украински. Она посмотрела на меня:
– А ты звидкиля?
– З Полтавы, – ответила я. – Добрый вечор…
– Та дичь вже! – сказала она, выключила радио и тоже, как дежурная на пятом этаже, с острым любопытством глянула на мой синяк. Этот синяк как-то сразу сделал меня своей для них – буфетчица, как и горничная, с ходу перешла со мной на ты: – Ото кто ж тоби у глаз засвитыв? Чоловик, мабуть?
«Чоловик» по-украински «муж», но мне не хотелось посвящать ее в свое семейное положение, и я сказала уклончиво, как отмахнулась:
– Та!.. А вы звидкиль?
– Я з Черновцив. Ты заходь. – Она убрала один стул из шеренги стульев, вытерла мокрые руки фартуком и пошла за стойку буфета, говоря на ходу: – Ты чула, шо у Черновцях рубиться? Диты волос лишаются – такая радиация писля Чернобылю, шоб воны сказылысь, оци хвизинi. А шо у Полтави? Шо ты исты будэшь?
Я слышала эти ужасные новости: в Черновцах лысеют дети дошкольного возраста, уже больше ста случаев! И хотя газеты призывают не паниковать и уверяют, что Чернобыль тут ни при чем, люди не верят, конечно, и вот уже два месяца вся Украина с ужасом ждет, где еще начнется такое…
– У нас пока тихо, – сказала я, разглядывая витрину буфета. Икра в баночках с биркой «Только на валюту», коньяк «Грэми» по двойной ресторанной цене – 27 рублей за бутылку, сыр, сервелат финский… – О, у вас и сервелат! – вырвалось у меня, и я сглотнула обильную слюну во рту. – Гарно живэтэ!
Сервелата я не видела уже года три и забыла о его существовании. Как я уже говорила, у нас в Полтаве давно продают населению только полтора кило мясных изделий на человека в месяц, а теперь, с приходом гласности, даже в милицию перестали привозить дополнительные мясные наборы. Только в кооперативных магазинах еще можно купить один-два сорта колбасы – по тройной цене, конечно. Но сервелат – нет, ни за какие деньги! А тут – пожалуйста! Вот что такое Москва!
– А утром вы колы видчиняетэсь? – спросила я, вспомнив, что завтра в семь утра у меня встреча в больнице Кащенко.
– У сим трыдцять… – сказала буфетчица.
– Ясно, – сказала я и заказала два бутерброда с сервелатом, два миндальных пирожных и два стакана кефира, чтобы половину этого заказа унести в номер на завтрак.
– А можэ ты й до дому сервелат визьмэшь? – предложила буфетчица, ставя мой заказ на столик. – Одну палку можу дать…
– А скильки стоить? – спросила я осторожно.
– Та скильки ж! Як завжды, – откликнулась она, отойдя в глубину буфета, к окну, где был кран с водой и раковина, полная грязной посуды. – Двадцать висим за палку…
«Сдохнуть можно! – подумала я. – Двадцать восемь рублей – моя трехдневная зарплата! То есть я должна три дня рисковать жизнью, охотясь за рэкетирами и автоворами, которые могут в любой момент и „перо вставить“, и пулю в спину всадить, и все – за палку сервелата!»
– Нет, спасибо… – вздохнула я, обсасывая ломтик моего любимого сервелата, как дети обсасывают конфету.
А буфетчица открыла в раковине воду и стала мыть посуду. За окном по-прежнему шел дождь и снизу, со школьного двора, мигал уличный фонарь – окна буфета тоже выходили во двор гостиницы.
Тут какая-то пожилая пара, явно иностранцы, вышли из лифта, увидели меня в буфете и обрадованно поспешили сюда же. Но буфетчица закричала им:
– Закрыто! Закрыто вжэ!
Они испуганно отпрянули, хотя вряд ли поняли, что она им кричит. Вздохнули и ушли в свой номер. А буфетчица, небрежно споласкивая посуду, сказала мне:
– Зараз начнется! До одиннадцати никого нэма, шастают по театрам, а за пивночь – уси до буфету! А мы в одиннадцать зачиняемся.
Чистую посуду (если считать, что это мытье делало посуду чистой) она складывала на подоконник, на подносы. Стаканы – донышками кверху, тарелки – горкой…
– Закрыть надо театры, – сказала я, подбирая с блюдечка последние крошки пирожного.
Она прервала мытье посуды, остро глянула на меня издали, проверяя, шучу я или всерьез, потом сказала:
– А то ж! Кому шутки, а кому… – И кивнула за окно. – Ты дывысь: дощ идэ, метро скоро зачиняется, а мэни аж до Измайлова ихать, а тоди щe автобусом, а тоди – пехом! Я тильки у два часа дома буду. И уся мокрая!
– Машину трэба купувать, – сказала я, поднося буфетчице свой пустой стакан в подстаканнике, тарелочку от бутерброда, чашку от кефира…
– А то ж! – опять сказала она, уже поддерживая мой серьезно-шутливый тон и смахивая эту посуду в раковину с мутной водой. – В тэбэ е машина?
– Пив-колеса, – сказала я. – Скильки з мэнэ?
– Два тридцать…
