Дина Рубина - Больно только когда смеюсь
И вот так его однажды приволокли, отмыли, усадили в кресло… гримируют… Через час — выход…
— А… шо сёдни… их-рам? — еле ворочая языком, спрашивает трагик.
– «Гамлета», Николай Лексанч! — отвечает гример.
— Да — а? А… Гамлета… хто… грат?
— Да вы, вы, Николай Лексанч!
— Да-а-а?! М-м… м-можно на пьеску взглянуть?
Притаскивают ему текст пьесы… Он долго смотрит на разворот страниц… пытается сфокусировать взгляд… морщит лоб… Наконец, произносит уважительно-удивленно:
— О-о-о, а пьеска-то… в стихах!
Кроме того, я всегда заговариваю с первым встречным-поперечным, и немедленно перехожу на язык этого встречного, включая жестикуляцию, интонации, даже тембр голоса. Это — актерство, которое сидит в печенках. В незнакомом городе, или после долгого отсутствия очень люблю разговаривать с водителями: выясняю, как говорит моя мама «ситуацию на местности». Таксисты — это настоящий кладезь самых разнообразных сведений! Я разговариваю со всеми таксистами во всех странах. Я же писатель, оборотень, Арлекин, шулер и шут — мне интересно всё понять, влезть в чужую жизнь, пощупать ее с изнанки. Для меня это хлеб насущный, соль земли, моя любовь: персонажи.
В последнюю по времени поездку в Москву я за одним водителем даже записала: «Девчонки пригородные, вон, по вокзалам промышляют. На хлеб-то надо наголодранить». — «А родители как отпускают?» — спросила я. Он заметил: — «А что родители… Они сами из куля в рогожу переворачиваются».
Причем, точно знаю, от какого человека извлеку «материал», а какого даже трогать не надо. Я это чувствую, как вампир чует свежую теплую кровь.
Иногда срабатывает метод общения «от обратного».
Однажды после записи на «Эхе Москвы» я стою на Новом Арбате, ловлю машину. Возле меня останавливается автомобиль:
— Сколько?
Я говорю:
— Голубчик, я не знаю сколько, это вы мне должны сказать.
И он от этого «голубчика» и моего, якобы, абсолютного идиотического доверия, сначала оторопевает.
— Не, ну… какая ваша цена-то?
— Ей-богу, не знаю. Двести?
— Садитесь!
— Вот спасибо, голубчик!
Сажусь, и он, уже контуженный этим моим «голубчиком», уже слегка размягченный, тут же начинает делиться размышлениями, рассказывать, какая тяжелая жизнь, какой город тяжелый, и проклятая эта, вот, милиция!
— Понимаете, дерут ведь страшно, без зазрения совести, и рука руку моет, и как вот это называется, есть такое слово…
Я говорю: «Коррупция?»
— Точно! Как вы сказали?
— Коррупция.
— Вот эта коррупция, да, ну вы ж понимаете, ты станешь чего-то доказывать, а он заберет права, и всё, вроде ты чего-то не подписал… Потом — что еще творят? Раскопают какой переулок, — а я туда всю жизнь заворачивал, — вчера, по привычке сунулся, а там в кустах — «кирпич».
— Как — в кустах?
— В кустах поставят «кирпич», чтоб, значит, не видно. И мент сидит в засаде. А ты по привычке туда зарулил. Ну, забрал он права, и всё. Иди к адвокату. Я иду к адвокату, а это 40 тыщ, ионе сговоре с этим адвокатом. Как вы сказали слово-то… которое?..
— Коррупция.
— О, коррупция! Или, опять же, вот, моя сестра сдаёт комнату в квартире. А мент приходит, как по часам. Дай ему…
— Что ему дать?
— Ну, как же? Те, которые комнату снимают, менту отстегивают.
— За что?
— Он их крышует…
— Зачем?
— Крышует, говорю.
— Понятно…
— А теперь — что? Ежли они бузят, пьянка там, или громко музыку включили, ему ж теперь не пожалуешься, он же их крышует… Как вы сказали, слово называется?
— Коррупция.
— ТАК ЧТО У ВАС СВОИ ОСВЕДОМИТЕЛИ, СВОИ ИСТОЧНИКИ ИНФОРМАЦИИ?
— Я просто знаю, за какой конец нити потянуть, чей роток развязать.
Ведь кто-то может три часа безостановочно рассказывать всю свою жизнь, и я не возьму ни слова: обыденная вязкая тусклая речь… А другой произнесет две-три фразы… — и это блеск, веер павлиньего хвоста. Пир души!
Картинка по теме — байка Натальи Рапопорт.
«Все-таки, что замечательно в Москве — передвигаться иностранцу очень просто. Особенно, когда иностранец по-русски мало-мало разбирает. Выходишь на дорогу, поднимаешь руку, останавливается машина, — езжай, куда надо.
Как-то опаздывала я на встречу, поймала машину и еду, довольная — авось успею!
Водитель, мрачный такой молодой человек вдруг говорит мне:
— Вы не думайте, что едете в обыкновенной машине…
Я удивилась:
— А что такого необыкновенного в твоей машине?
— А я вожу председателя избиркома Жириновского.
— Да ну! Ишь ты… А Самого-то видел?
— Ви-и-дел, — говорит. — Он в прошлом годе в ресторане день рождения отмечал, я помогал подарки в машину складывать. Огромные такие часы с боем — тяжелые! — занес с трудом. Оборачиваюсь — сам стоит. Подает мне бумажку в сотню долларов.
— Что-то, — говорит, — рожа твоя мне знакомая.
— А я, — говорю, — вожу председателя твоего избиркома.
— А сам за меня будешь голосовать?
— Да на хрена, — говорю, — ты мне сдался!..
Тогда он достает еще одну сотенную!
— А сейчас, — спрашивает, — голосовать будешь?
— Сейчас подумаю…
Парень сделал коротенькую, но весомую паузу, и кивнул: — Откройте бардачок!
Открываю бардачок, там лежат две сотенные долларовые банкноты.
— Вот, — проговорил удовлетворенно, — не меняю. Берегу… Надо беречь, понимаешь: все ж реликвия — сам Жириновский подарил!
— А голосовать-то за него… Голосовал?
Он усмехнулся и протянул: — Да на хрена он мне сда-а-лся…»
— ТО ЕСТЬ, ВЫ НАСТАИВАЕТЕ НА ПРИНЦИПЕ «ИЗ ПЕСНИ СЛОВ НЕ ВЫКИНЕШЬ»?
— Понимаете, выкинуть, конечно, можно все, что угодно. Особенно, когда человек — а я таких встречала, — ни при каких обстоятельствах, даже в нужном контексте не выносит звучания «крамольного» слова.
