Владимир Познер - Одноэтажная Америка
И потом задумчиво молчал до самого нашего мотеля.
* * *Довольно много лет тому назад, в Калифорнии, я познакомился со Степаном Пачиковым. Степан по национальности удин — считаю важным довести это до вашего, читатели, сведения, поскольку удины столь же древний народ (их упоминает Геродот в V веке до н. э.), сколь малочисленный (Степан любит рассказывать о том, что он готов дать доллар со своей подписью любому человеку, который знает, кто такие удины: пока что он отдал за все время всего два доллара).
Невысокого роста, плотного телосложения, несколько носатый, Степана более всего отличают его глаза: в них можно увидеть удивительное сочетание ума, мудрости, сострадания, печали, понимания…
Степан — компьютерщик, еще в советское время он создал в Москве свою фирму «Параграф», был приглашен в США, где «задержался». Заметьте, не иммигрировал, но просто стал работать, потом, поняв, что проводит больше половины своего времени в США, позвал жену с детьми. С тех пор — кажется, с 1992 года — они живут в США. Свою фирму Степан продал весьма удачно, стал человеком более чем обеспеченным, создал новую фирму и работает над новым проектом. Степан — один из множества русских программистов и компьютерщиков, которые переехали в Силиконовую Долину — так называется этот район, где еще в 1934 году был изобретен первый компьютер.
Понятно, что нас интересовала русская иммиграция; она многочисленна и чрезвычайно разношерстна: на Восточном побережье США, в Нью-Йорке, точнее, в местечке Брайтон-Бич, живут в основном выходцы не из Москвы и Санкт-Петербурга, люди не особенно образованные, скажем, не интеллектуальная элита.
На Западном побережье и в особенности в Сан-Франциско и прилегающей к нему Силиконовой Долине живут бывшие москвичи и петербуржцы, выпускники МИФИ, мехмата, физфака, люди блестяще образованные, люди с деловой жилкой. Их уехало из СССР, а затем из России сотни тысяч, и это реальная потеря.
В отличие от тех иммигрантов из России, с которыми встречались Ильф и Петров, нынешние совершенно не думают о возвращении на родину. Та так называемая первая волна была вынуждена бежать, она не приняла революцию, она рассматривалась новой властью как враг, а с врагами поступали круто; эта иммиграция чаще всего прозябала, ностальгировала и совершенно не чувствовала себя дома. Кроме того, она в обязательном порядке учила своих детей русскому языку — собственно, мой отец был таким ребенком, и в его окружении все говорили по-русски блестяще, даже те, которые родились за границей.
Нынешняя эмиграция, за исключением буквально нескольких конкретных людей, не была вынуждена уехать, не бежала от кого-либо, она уехала, как мне кажется, безо всякого сожаления, она Россию не любила. Ее дети, как правило, либо говорят плохо по-русски, либо не говорят вовсе (о том, чтобы писать и читать, не может быть и речи). Нынешняя по большей части бравирует тем, что, мол, «мы — американцы!», хотя они американцы лишь постольку, поскольку имеют американский паспорт.
Иммиграцию Западного побережья роднят с иммиграцией Восточного побережья лишь немногие, но, на мой взгляд, принципиально важные черты:
— Расизм. Они выходцы из СССР и России, плохо относятся к чернокожим, латиносам и прочим «цветным».
— Консерватизм, граничащий с реакционностью. Они голосуют за республиканцев, они горячие патриоты Буша, войны в Ираке, они поддерживают идею нанесения ядерного удара по Ирану, они против каких-либо государственных социальных программ, направленных на помощь малоимущим.
— «Антирусский» рефлекс. Я имею в виду их абсолютное нежелание согласиться с тем, что в России происходит или может происходить хоть что-что хорошее, их страстное желание обличать Россию, винить ее во всех грехах. Иногда это производит комическое впечатление, но чаще меня, признаться, раздражает. Вместе с тем «антирусский» рефлекс вовсе не мешает им приезжать в Россию, чтобы заработать немалые деньги.
Нарисованная мной картина, конечно же, не является абсолютной, кроме того, она слишком черно-белая, все это я понимаю, но в целом, но в плане имеющегося вектора картина точна.
Вместе с тем я далек от мысли винить кого-либо за то, что он уехал.
Почему осел в Америке Степан Пачиков? Да потому, с одной стороны, что в СССР он был на заметке у КГБ и немало настрадался от доблестных рыцарей меча и щита; а с другой, потому что в Америке он обнаружил простор для своей деятельности, не надо было заниматься тяжелой, изнурительной и мелочной борьбой с чиновниками, никто не требовал от него взяток, он обнаружил, что в определенном смысле все зависит только от него, от его способностей и, может быть, самое главное, он почувствовал себя в безопасности. Нет, не в том смысле, что никто не нападет на него, не украдет его детей, не в смысле отсутствия жуликов и прочего криминала, а в том важнейшем смысле, что его защищает закон, что, в отличие от подавляющего большинства российских граждан, он не боится полицейского, чиновника, власти, против которых он бессилен, которые могли бы с ним делать все, что хотят и от которых у него не было бы никакой защиты.
Это относится ко всем бывшим соотечественникам, с которыми мне довелось разговаривать.
Например, к Науму Гузику, человеку, заработавшему миллионы (он сам не знает, сколько у него денег), эмигрировавшему в 1972 году.
— Понимаете, — говорил он мне, — я женился в России на немке, ну и начались неприятности. Я не мог получить работу, потому что занимался высокими технологиями, а жена-немка была противопоказана. Вот я приехал сюда и понял, что здесь есть правила, есть законы, они работают, ты понимаешь, на каком ты свете.
То же самое, хотя чуть по-другому, сказал Макс Левчин, которого родители привезли еще совсем мальчиком.
— У нас было на все про все семьсот долларов, — рассказывает он. — Но я учился, закончил хай-скул, поступил в университет штата Иллинойс, специализировался по компьютерной линии, создал небольшой бизнес, потерял все деньги, которые были, потом второй раз повторил пройденное, а потом с приятелем создал программу оплаты покупок по Интернету.
Программа эта называется «Пейпал», Левчин с партнером продали ее компании «Е bay» за полтора миллиарда долларов.
— Если есть идея, если ты способен ее воплотить, тебе никто не мешает, здесь полный простор, делай что хочешь.
— Вы сразу почувствовали себя дома? — спросил я. Левчин задумался, потом сказал:
— Я не уверен, что я себя дома чувствую и сейчас…
Однако он не собирается переезжать.
Еще одно: почти вся иммиграция за всю историю Америки — за исключением самой ранней, бежавшей от религиозного преследования — не имела идеологической мотивации. Люди приезжали в поисках лучшей жизни, имея при этом в виду прежде всего вопрос материальный. Русская иммиграция — исключение из этого правила. Идет ли речь о самой первой волне конца XIX — начала XX века, бежавшей от антисемитизма и политических преследований, о тех, кто бежал от большевиков после 1917 года, о тех, кто ушел вместе с немцами в конце сороковых, или, наконец, об эмиграции семидесятых-восьмидесятых, главным стимулом была идеология, нежелание жить в соответствии с существующими порядками. До сих пор в России принято говорить, что они уезжали «за колбасой». Это не так.
