Николай Никандров - Путь к женщине
Настя жалуется:
– Мало горчицы Одесса принесла. Раз-два помазать ветчину – и нету.
Густо мажет горчицей, с громадным аппетитом ест.
Шибалин, повеселевший, смеется:
– Что вы, что вы, Настя! Горчица такая крепкая!
Настя пьет без конца, крякает за каждой рюмкой, как мужчина, близкими, приятельскими глазами глядит на Шибали на:
– Знаете, гражданин… Перец, горчица, хрен, соленые огурцы – это моя болезнь… И селедки тоже… Жаль, селедок не захватили…
Сиротливо подошедшей Осиповне наливает вина:
– Пей, Осиповна!
Осиповна к Шибалину с подчиненным лицом:
– За ваше здоровье!
Выпивает, отходит за спину Шибалина, делает Насте ка кие-то знаки.
Настя Шибалину:
– Гражданин, подарите что-нибудь Осиповне за платок, за то, что Одесса в ее платке за покупками бегала. Осиповна! Иди получи за платок!
Осиповна руками и глазами берет из рук Шибалина мелочь.
– Очень вами благодарна. Извиняюсь, поднесите еще стаканчик – и я уйду.
Настя подносит, она выпивает:
– Побольше бы таких гостей! Уходит.
В это время раздается хриплый алкоголический голос из-под земли, из левой лисьей норы:
– Манька-а-а!.. Одесса-а-а! Одесса подбегает, наклоняется к норе. Алкоголический голос хрипло ведет:
– Сбегай за папиросами…
Одесса берет у кого-то из темной норы деньги, сдирает с головы Осиповны платок и убегает.
Спустя несколько минут второй алкоголический голос из второй лисьей норы, из правой:
– Манька-а-а!.. Одесса-а-а! Сбегай, разменяй червонец так, чтобы было два по полтиннику…
Осиповна подбегает, услужливо кричит в зияющую тем нотой нору:
– Ей сейчас нету! Ушла за папиросами! Скоро придет! Тогда скажу!
Алкоголический голос в знак согласия протяжно хрипит под землей:
– Э-э-э…
Шибалин, хмелеющий, наполняется все новыми и новыми волнами большого хорошего чувства, сочувствия ко всем людям, в том числе и к Насте:
– Настя, пейте… Настя, ешьте… Поправляйтесь…
Настя:
– Спасибо, спасибо… А поправиться мне на самом деле надо бы… А то от такой жизни худаешь и худаешь с каждым днем…
С пьяненьким сожалением оглядывает себя, свое тело:
– Разве раньше я такая была?
Щупает свой затылок:
– Ишь зашеина как поменьшела!.. А раньше она вот такой толщины была!.. Раньше я кругом была толстая да красная, как наливная… А теперь?..
Обнажает одну ногу, поднимает, разглядывает, кладет ее на ногу Шибалина:
– Хотя я и теперь тоже еще ничего – против других… Правда, гражданин?..
Антоновна наставительно со своего места:
– Настька! Ты хоть и выпивши, а все-таки женщина и должна перед хорошим мужчиной стеснение иметь!
Настя продолжает с удовольствием прощупывать свою обнаженную ногу:
– А что я такого делаю?.. Девушки, которые очень худые, те, безусловно, должны перед мужчинами стеснение иметь… А я все-таки еще не до такой степени… Кое-что у меня еще есть…
Пьяно наваливается на Шибалина, трудно бормочет неповоротливым языком:
– Слушай, гражданин, что я тебе скажу… Живи со мной!.. Чем таскаться от одной к другой… Наймем в Сокольниках койку… Ты будешь на службу ходить, я буду хозяйство весть…
Шибалин весело хохочет. Настя, глядя на его смех:
– Ты не смейся, не думай, я не деревенская!.. У меня вся родня приличная: отец кучером ездит на шоколадной фабрике, мать домовая прачка, старший брат дамским парикмахером занимается!..
Шибалин сотрясается от здорового, беззаботного, детско го хохота, сидя при луне на кирпичах. Настя продолжает свое:
– Согласны?.. А?.. Все равно лучше меня во всей Москве никого не найдешь… Если ты с ног до головы оденешь меня во все новое, шикарное, я никогда тебе не изменю… Самое первое, самое необходимое для семейной жизни у меня уже есть: самовар, два утюга, помойка. Вот рубаха на тебе чистая, а я по запаху слышу, что она как следует не прополосканная… А если будешь со мной жить, все белье на тебе будет прямо кипельное!.. А пироги какие умею я пекти!.. Под праздник будем ставить свои хлебы…
Молодой франт в ярко-зеленом шарфе, с длинными, до колен болтающимися концами, в черно-белом клетчатом мод ном кепи входит в руины. Тоном повелителя:
– Настя!
Настя Шибалину тихо:
– Сказать, что занята?
– Нет, отчего же? Иди.
– А как же ты?
– Я все равно другую жду.
– А то смотри… Это свой человек… Служит в…
Она говорит Шибалину на ухо, где он служит.
– …Так что он мог бы какие-нибудь полчаса подождать, если ты хочешь пойти со мной…
– Нет, нет, Настя. Иди.
Достает кошелек, дарит ей несколько монет.
Франт прохаживается в стороне, с нетерпеливым видом марширует. Приостанавливается, смотрит вбок через плечо, капризно:
– Нас-тя!
Настя благодарит Шибалина, прощается, прячет день ги, бежит, пошатывается, торопится съесть на ходу еще одно пирожное:
– Иду, иду! Подходит к франту:
– А долг принес?
Делает шаг назад, стоит, упирается, не хочет идти за ним в пролаз:
– Тебя спрашивают: долг принес?
Франт молча бьет ее по шее, она кричит, он бьет еще, схватывает ее за шиворот, пригибает к земле, ударяет коленом в зад, она пролетает впереди него в пролаз.
XXII
Ванда – очень красивая, в кроваво-красной широкополой шляпе, тонкая, воздушная благодаря лунному освещению, является из города в руины, гордо шествует по залу, точно дела ет смотр своим войскам, замечает на куче кирпича Шибалина, приостанавливается, вопросительно улыбается ему, он делает ей легкий утвердительный кивок головой, тогда она смело идет прямо к нему. Глядит на бутылки, на бумажки, игриво:
– Пировали?
Шибалин приготавливает для нее место возле себя:
– Да. Подсаживайтесь. Берет бутылку:
– Тут еще осталось глотка два. Наливает ей.
Она с наслаждением выпивает:
– Шла и думала: где бы рюмочку выпить?
Маленьким нежным ртом ест пирожное, искоса скользит по фигуре Шибалина красивыми испытующими глазами. Шибалин наполняется волнением:
– Я еще в прошлый четверг вас заметил. Вы были тут с каким-то важным военным. Я тогда же решил встретиться с вами.
Ванда закусывает остатками:
– Встретиться недолго.
Осматривает качество его платья, обуви, шляпы.
– А вы что… где-нибудь служите?
– Нет.
– Чем-нибудь торгуете?
– Тоже нет.
– Как же так?
– Так. У меня свободная профессия.
– А-а, знаю.
Вздрагивает, перестает жевать:
– Почему вы так пронзительно на меня смотрите? Не смотрите так!
Шибалин мякнет, льнет к ней, обнимает за талию.
– Ваше имя?
– Ванда.
– Это настоящее или псевдоним?
– А вам не все равно?
Конечно, не все равно.
– Опять! Опять уставились на меня! Ну чего вы на меня так смотрите!
– Смотрю я на вас, Ванда, и думаю: как вас, такую яркую, такую интеллигентную, до сих пор никто из мужчин не прибрал к рукам?
– Мне нету счастья.
– Вы, пожалуйста, не удивляйтесь и не обижайтесь, если я буду расспрашивать вас, Ванда… Я слишком заинтересовался вами еще тогда… Скажите, Ванда, вы когда-нибудь любили?
– Надо иметь каменное сердце, чтобы не любить. Любила.
– Ну и что потом?
– Надо иметь мертвое сердце, чтобы оно не сдвинулось. Разлюбила.
– Это было когда?
– Давно.
– Вам сколько лет?
– Старая уже. Двадцать четыре. И больше ничего не буду рассказывать… Не люблю, когда расспрашивают! "Как", да "когда", да "почему", да "с кем в первый раз", да "с кем во второй"!..
– Противно!.. Если больше познакомимся, тогда при случае еще можно будет рассказать. А так – нехорошо. У вас есть курить?
– Пожалуйста.
Они закуривают, продолжают беседовать…
XXIII
Первый приличный гость, уже немолодой, в больших заграничных очках с круглыми стеклами в роговой оправе, заходит в руины, как к себе домой.
К Шибалину.
– Извиняюсь. К Ванде:
– Ванда, не знаете, Фрося свободна? Антоновна с своего места:
– Занята! Занята!
Первый приличный подходит к Антоновне:
– А скоро она освободится?
Антоновна:
– Нет. Не скоро. На квартиру взяли. На ночь. На извозчике приезжали. Какие-то богатые. Тоже в очках. Наверно, иностранцы.
Первый приличный в нерешительности стоит, раздумывает:
– А Настя?
– Настя, та скоро должна освободиться! Садитесь. Посиди те тут пока на камушке. А что, разве в театрах уже окончилось?
Гость:
– Да. Как раз сейчас разъезжаются.
Садится на тумбочку из кирпичей.
Второй приличный гость усиленно прячет лицо в поднятый воротник летнего пальто и под широкие поля шляпы. Глядит на Антоновну узенькой щелочкой между полями шляпы и краем воротника:
