Александр Мильштейн - Пиноктико
— Знаете, почему вы не смогли делать эту интереснейшую работу? — сказал герр Зоммерфельд.
Я пожал плечами. Я ведь уже всё сказал, мне хотелось выйти, хлопнув дверью, но опять-таки из уважения к дяде Феликсу я не хотел скандалов, к тому же герр Зоммерфельд подарил мне тысяч десять — пятнадцать в виде пособия, которое мне теперь предстояло получать… За это я должен был выслушать его…
— Потому что у вас нет абстрактного мышления! — сказал герр Зоммерфельд почему-то торжествующе… Как будто он был не начальник, увольняющий подчинённого, а врач, поставивший трудный диагноз…
Да, и в этот момент… Или через несколько минут — в течение которых герр Зоммерфельд не раз вздевал вверх указательный палец — после того, как называл очередное, полностью отсутствующее у меня, свойство…
Там были: усидчивость, трезвый образ жизни — и такой же взгляд на вещи… Социальное самосознание, когнитивный унисон, коллективный унисон, и просто — здоровый сон… То есть спать надо по ночам, а не днём… Порядочность, логика, дедукция, индукция, ёмкость мышления…
И так он постепенно дошёл до моей позы, процесс аннигилирования моей сущности перешёл с головного мозга на спинной, то есть с психики — на соматику…
— Как вы сидите? Уже по тому, как вы сидите, с вами всё ясно… Никто вас никогда бы не взял на работу, если бы вы на собеседовании так сидели, как вы сидели, когда вы сидели…
Вот, и в этот самый момент я почувствовал, что герр Зоммерфельд меня стирает — как какую-то устаревшую ненужную программу, медленно, чтобы растянуть удовольствие, по одному файлу, меня остаётся всё меньше и меньше…
А он всё говорит и говорит… В какой-то момент я просто исчезну — понял я, — растворюсь в воздухе…
Да нет же, это уже случилось, понял я ещё через секунду, ведь герр Зоммерфельд явно беседует… с самим собой! Меня уже нет в его кабинете, меня нет…
И тут — довольно-таки явственно ощутив своё отсутствие — я вспомнил, что был же точно такой эпизод…
Или с точностью до наоборот… Что в матлингвистике, впрочем, совсем неплохая точность…
В детстве я вовсю прогуливал школу… Объяснить, почему я это делал, я не мог даже самому себе, не говоря уже о других — вопрошавших меня взрослых…
Ну не приводили меня ноги в школу, и всё тут… Они сами по себе куда-то шли — мои ноги, я гулял ими по городу, а руками играл в торговых центрах — там можно было бесплатно играть — на игровых приставках к телевизорам…
Когда однажды я подобным образом прогулял подряд целый месяц, Ахима вызвали в школу и так там пропесочили мозги, что Ахим — в это трудно поверить, если знать о степени «любви» этого шестидесятника к пенитенциарной системе вообще… И своеобразное, скажем так, отношение к церебральной — в частности…
Но директор школы так промыл ему мозги, что Ахим повёл меня к детскому психиатру!
Директор поставил такое условие, чтобы я оставался в гимназии…
Мы пришли с отцом в большой праксис, там принимали сразу шесть или семь детских психиатров или психологов, я точно не помню, как их следовало величать, — из дальнейшего ясно, что это и не так важно…
В регистратуре нам сказали, чтобы мы шли по коридору в такой-то кабинет, ну мы туда и пошли…
Ахим сказал, чтобы я подождал у двери, вошёл в кабинет и вышел минуты через две-три, показал мне жестом, что меня там ждут…
Я вошёл, дверь за мной закрылась…
По-моему, я даже успел сказать «здрась»… Прежде, чем заметил, что в кабинете никого нет.
Я думал было выскочить за дверь, спросить Ахима, что это значит?
Но что-то меня остановило, может быть, присутствие тайны… Это звучит высокопарно… Na und?
Надо к тому же учесть, что я был ребёнком, мне было лет десять — двенадцать… Я решил, что доктор решил поиграть со мной в прятки…
Я обошёл письменный стол — там тоже никого не было, никто не сидел там на корточках, поджав голову, нет-нет… Я резко обернулся… И увидел, что на кожаном диване сидят всего-навсего… две нелепые куклы в цветастых дырндл (баварских платьицах)…
А под диван вообще невозможно было залезть, он был без ножек…
В книжном шкафу стояли толстые серые книги, на корешках у них были одни только цифры…
Правда, в комнате была ещё одна дверь… Она не поддавалась, я решил, что психиатр в неё и вышел — в подсобное помещение…
И я отошёл от двери… И сел на стул, стоявший перед столом, за которым, повторяю, никто не сидел…
И в комнату никто не входил…
И я тоже — не выходил из комнаты…
Я провёл полчаса, не меньше… Отец не заглянул ни разу… Ахим сидел за дверью и читал очередной роман Хандке или слушал в плейере свой любимый краут-рок[65], а может, и то и другое…
А я сидел в кабинете невидимого психиатра, наполняясь почему-то покоем… Мне кажется, что я повзрослел в тот момент или даже постарел… Стал «старше ста столетних стариков…», как говорил «проклятый» поэт…
Выйдя через полчаса из кабинета, я ничего не сказал Ахиму…
Он снял наушники и тревожно сказал: «Ну как?»
— Всё в порядке, — сказал я, — пошли домой.
— Подожди, мне разве не надо поговорить с врачом? — спросил он.
— Нет, — сказал я, — доктор сказал, чтобы мы просто шли домой, вопрос улажен, в школу он сообщит, что мы у него побывали… Всё теперь будет о’кей, Ахим.
— И ты не будешь теперь прогуливать?
— Нет, — сказал я, — не буду.
Ахим весь расцвёл…
— Слушай, а знаешь… — сказал он и вдруг осёкся…
— Что? — спросил я.
— Да нет, ничего…
— Ну что?! Я так не люблю, когда не договаривают…
— Ничего-ничего… Я просто хотел сказать, что тебе подарит на день рожденья Керстин… Но передумал, пусть это будет сюрпризом…
— Нет, теперь ты должен сказать! — пристал я к отцу, и он что-то такое мне сказал, что мне и подарили — телеприставку для игр, но… Сейчас мне кажется, что отец в тот момент чуть не признался мне… Если не во всём, то, по крайней мере… чуть-чуть не выдал, какое прозвище у меня было в младенчестве — с лёгкой руки дяди Феликса…
И вот почему я, значит, прогуливал школу…
Но отец ничего такого не сказал… Он выдал большую «тайну» — что Керстин, его тогдашняя спутница, подарит мне на день рожденья новую приставку…
И вот я теперь всё это вспомнил, хотя ситуация была прямо противоположная: в пустом кабинете сидел мой начальник, а меня там уже не было, потому что герр Зоммерфельд последовательно растворил меня — начав с моих мозгов и закончив развязанными шнурками — в воздухе, как в ванне с соляной кислотой, и теперь сидел один в своём кабинете и говорил сам с собой…
Мне кажется, что он и сейчас там сидит, и продолжает перечислять, чего у меня нет, и раскладывает эти недостающие мне — для того, чтобы быть настоящим человеком, — звенья по полочкам, вместе с папками документации… тогда как я лежу дома и смотрю в потолок, если не составляю буквы…
На следующий день я пришёл на работу только для того, чтобы забрать некоторые вещи и подписанные герром Зоммерфельдом бумаги, связанные с моим увольнением…
Пожав руки поочерёдно всем коллегам, я приблизился к кассе, соединённой с моим — или теперь уже не моим — компьютером, довольно ласково щёлкнул её по тач-скрину и пошёл к выходу… Помню, что когда я был уже в дверях, эта тварь громко сказала: «Auf Wiedersehen, Herr Eigner!» — так что я даже вздрогнул…
Примерно через полгода после этого (я возвращаюсь к запискам после долгого перерыва, так что все эти месяцы, недели, дни — теперь уже точно условные) я встретил в трамвае своего бывшего сотрудника… Его звали Петер… Он увидел меня первым, встал с сиденья и радостно пошёл мне навстречу, раскрывая руки для объятий…
— Grüß dich![66] — сказал он. — Очень рад тебя видеть!
— Servus[67], — довольно сдержанно ответил я…
— Я же говорил, что мы ещё встретимся!
— Да? Я думал, что мне это сказала говорящая касса… Но в любом случае: я рад, что увидел тебя, а не её… Хотя, может быть, они скоро уже будут повсюду? Как там дела у Зоммерфельда?
Петер два раза махнул рукой — как будто перебросил невидимый мячик назад — через плечо… И сказал:
— Забудь. Я ещё там числюсь, но занимаюсь, в основном, другими делами, и вовсе не там… И об этом я и хотел с тобой поговорить.
— Мне нужно ещё какое-то время восстановиться морально, прежде чем приниматься за новую работу, — сказал я.
— Подожди, подожди, ты же не знаешь, о чём я…
Выслушав его предложение, я сказал:
— Но Петер… С чего ты решил, что я вообще могу что-то рисовать?
— Потому что я видел! — сказал он. Мы с ним уже прошли по Театинерштрассе, пересекли Одеонзплац и попали в кафе «Шуманс»…
Петера там знали, и, несмотря на отсутствие свободных мест, мы простояли совсем немного — у стойки, после чего приветливый официант предложил нам места за квадратным столиком…
