Джей Рейнер - Доизвинялся
– Он изнасиловал по меньшей мере шесть домашних рабынь.
– Прошу прощения?
– Ваш предок. – Он указал на портрет. – Джордж Уэлтон. Он изнасиловал шесть домашних рабынь, которые родили семерых детей. Еще он, вероятно, виновен в одном-двух убийствах. – Сказано таким тоном, будто мы обсуждали историю стола. – Льюис Джеффрис. Приятно познакомиться. Я неуклюже положил мешки на пол, и мы обменялись рукопожатием. Я сказал:
– Да, ну, как семья мы несколько от него отошли. Меньше изнасилований и убийств.
Джеффрис медленно кивнул.
– Вероятно, к лучшему.
– На самом деле никаких изнасилований и убийств.
– Хорошо.
Столкнувшись с такими спокойствием и собранностью, я дал волю потоку пустых незначительных слов: как приятно с вами познакомиться; такая возможность выпадает лишь однажды; мне надо попросить прощения, покончить с той эпохой, тем шрамом на истории моей семьи, на нашей общей истории, если уж на то пошло, на всех нас, потому что рабство, о-о, такой ужас, да, ужасная вещь и…
– Это было извинение?
– Э… нет.
Я сделал глубокий вдох. И начал медленно объяснять: что просить о прощении за великое зло рабства буду за ленчем из традиционных блюд американского Юга, которые в качестве официального акта покаяния ему приготовлю. Для того и белый поварской халат. Я с энтузиазмом изложил меню: жареная курица, кукурузный хлеб с молочной подливой, габоу, фрогморская похлебка и моллюски. Лаймовый пирог Ки, пирог с начинкой из пеканов и макадамия в шоколадной глазури.
Льюис Джеффрис моргнул.
– Молодой человек, – торжественно и решительно сказал он, – неужели вы думаете, что мой народ завоевал себе свободу для того, чтобы есть эти низкосортные отбросы?
– Ну, я…
– Нет. Мы завоевали себе свободу не для того, чтобы есть эти низкосортные отбросы. Я ненавижу жареную курицу. Я ненавижу молочную подливу. И если федеральное правительство Соединенных Штатов Америки планирует приготовить мне ленч, я ожидал бы чего-нибудь поизысканнее фрогморской похлебки. – Он смерил меня взглядом. – Вы хотите, чтобы я поверил в вашу искренность, когда будете извиняться? Тогда вам лучше приготовить филе-миньон и запеченный фуа гра.[24] Вот путь к сердцу этого чернокожего.
– Хорошо.
– И еще у меня есть кое-какие соображения относительно вин.
– Разумеется.
– Но макадамию в шоколаде можете оставить.
– Дженни?
– Как дела?
– Хуже некуда.
– В смысле?
– Он не хочет фрогморскую похлебку.
– Так и не вари ее. Выброси фрогморскую похлебку. В меню есть другие блюда, которые…
– Нет, нет. Он ничего этого не хочет. Назвал низкопробными отбросами.
– А-а. – Пауза. Шипение статики в сотовом телефоне. – А чего он хочет?
– Это, скажем так, затруднительно.
– Насколько затруднительно?
– Очень затруднительно. Уровня «Лярусса».
– Ого!
– Вот именно. В Лондоне или в Нью-Йорке я за час или два, вероятно, собрал бы большую часть продуктов, но в этой глуши…
– Как по-твоему, он нам с провизией не поможет?
– Могу у него спросить. У него должны быть какие-то идеи. Но надо еще о винах подумать.
– О винах?
– Да. У профессора есть свои соображения по поводу вин. И поверь мне, в супермаркете таких не продают.
– Тут мне понадобится помощь, да?
– Пожалуй, да. Может быть, сумеем уговорить кого-нибудь одолжить нам Национальную гвардию. Она едва-едва потянет.
– Очень смешно.
– Просто пытаюсь разрядить напряжение.
Снова молчание, а потом:
– А с вином, пожалуй, не такая уж плохая идея.
– Дженни?
– Перезвони мне через десять минут со списком ингредиентов и любыми соображениями по поводу продуктов, которые сможешь вытащить из Джеффриса. Мне нужно сделать пару звонков.
– Дженни?
– Марк. У тебя список готов?
– Да.
– И ты думаешь, что сдюжишь? Ты и в самом деле сможешь это приготовить?
– Да, но придется превратить ленч в обед, раньше я не успею.
– Ладно, пусть будет обед. Но конечный срок все равно в шесть, к нему нужно успеть, чтобы мы смогли пустить ваше заявление в сети вещания. Для ВИПООН это важное событие, нам нельзя провалиться. В половине седьмого мы в прямом эфире.
– Понял, Дженни. Ранний обед. – Еще несколько секунд статики. – Как бы мне хотелось, чтобы ты была тут, помогала бы мне готовить.
– Знаю, Марк. Мне бы тоже хотелось. Но у меня просто нет убедительной извиняемости. – Дженни Сэмпсон: как всегда очаровательная, свихнувшаяся политиканша.
Повисло разочарованное молчание, потом она сказала:
– Список, Марк.
Когда я закончил и мы перепроверили детали, она скомандовала:
– Ладно, слушай, как будем действовать дальше.
Я выслушал и, когда пришла моя очередь говорить, сказал:
– Ты что, шутишь?
Она не шутила. За десять минут между этими двумя телефонными разговорами о наших проблемах известили Белый дом. Оттуда обратились в министерство обороны с просьбой предоставить нам все необходимое содействие, а там в свою очередь подняли на крыло четыре боевых вертолета «апачи» из Совместного центра подготовки армии США в Форт-Полке, в ста двадцати пяти милях от «Дубов Уэлтонов».
– На трех есть дополнительные внешние баки для дальних полетов, – сказала Дженни, точно знать спецификации тяжеловооруженных вертолетов входило в ее повседневные обязанности, – чтобы, если придется, они могли сгонять во Флориду или Техас и обратно. Горючего у четвертого хватит лишь до Нового Орлеана и к вам.
Все утро и полуденные часы теплое луизианское небо бороздили «апачи». Один пролетел на небольшой высоте прямо над нами, отчего задрожали оконные рамы, а журналисты смогли заснять хоть что-то для новостных каналов и тут же послали свои записи в прямой эфир. Вертолет направлялся в Сигроув-бич на северо-западе Флориды, к местонахождению ресторана «Сэндорс», лучшего, по словам Джеффриса, заведения на всем юго-востоке. Там он повисел десять минут, поднимая огромные облака жалящего песка и собрав толпу зевак, которые стояли, задрав головы и прикрывая рукой глаза от солнца и пыли, пока при помощи лебедки на борт поднимали по два фунта лучшей говядины, рыбы и оленины. Потом он развернулся и пролетел двадцать пять миль до рынка морепродуктов в Дестэне, к югу от Найсвилля, чтобы забрать десяток жирных гребешков и моллюсков в раковинах.
Другой вертолет полетел из Форт-Палка на запад в Хьюстон, где завис над Центральным рынком, чтобы забрать кусок свежей, лишь вчера привезенной с фермы гусиной печени, один импортированный перигорский черный трюфель, пучок ростков аспарагуса и пакет ванильных коробочек, жареный калифорнийский миндаль и свежие, приготовленные вручную марципаны, деревенские куриные яйца, французское beurre Chivry[25] из Нормандии и горшочек непастеризованных полужирных сливок. Третий пилот, выжимая все возможное из своей стальной птицы, отправился еще дальше на запад, в Техас, чтобы забрать лучшее выдержанное говяжье филе для «турнедо Россини».[26]
– «Турнедо Россини»? Вам не кажется, что это немного…
– Старомодно?
– Просто спросил.
– Молодой человек, если вы в своей жизни создавали блюдо, столь почтенное и полезное для здоровья, как «турнедо Россини», можете отмахиваться от него, как от устаревшего. До тех пор…
– Нет проблем, профессор Джеффрис. Я добуду говядину.
Четвертый вертолет добрался до Нового Орлеана, где лениво повисел в воздухе над «Виноторговцем Французского квартала» на улице Шартрез, пока служащие магазина выкапывали бутылки: «Монраша Домэн ле ля Романэ Конти» тысяча девятьсот восемьдесят девятого к закускам, «Шато Д'Икем» тысяча девятьсот двадцать первого – к десерту, и манерное «Шато Петрюс» – к основному блюду. Об эрудиции Джеффриса свидетельствовало то, что в его устах выбор этих вин прозвучал случайным и спонтанным, точно это были просто тройка его любимых напитков, взятых из гораздо более длинного списка, а не троица лучших вин двадцатого столетия, чьей суммарной стоимости хватило бы, чтобы купить небольшую виллу на побережье.
«Апачи» уже направлялся назад в «Дубы Уэлтонов», когда Дженни сообщила мне плохие новости. Джеффриса я нашел в его заставленном книгами кабинете на первом этаже, где он смотрел репортажи о военных маневрах по каналам новостей.
– Приятно видеть, что вы прилагаете усилия, – сказал он, не отрывая глаз от экрана.
– Всемерные. Разумеется. Одна проблема. Мы не смогли достать бутылку «Шато Петрюс» сорок седьмого, поэтому заменили ее на сорок шестой.
Он поглядел на меня с жалостью.
– Даже мальчик, который чистит у меня бассейн, знает, что «Петрюс» сорок шестого грубое, как проселочная дорога. Оно старое, не более того. Точь-в-точь пожилой избиратель, забывший, как его зовут. – Он постучал себя пальцем по седеющему виску. – У которого не все дома. – Повернувшись к экрану, он начал нажимать кнопки, перескакивая с Си-эн-эн на «Фокс», на Эм-эс-эн-би-си и обратно. – Это должен быть сорок седьмой год. – Я повернулся уходить. – Или сорок пятый. Я много не прошу.
