Мордехай Рихлер - Кто твой враг
— К чему ты клонишь?
— Норман, ты — мой единственный друг. Единственный человек, чья судьба меня заботит.
— Не ходи вокруг да около.
— Я, можно сказать, живу не своей жизнью.
— Карп!
— Как на беспристрастный взгляд, — спросил Карп, — я хожу уж очень по-женски?
— Не очень.
— Но поставить себя я не могу, ведь так?
— Что случилось?
— Что, если твой брат Ники погиб не на маневрах? — спросил Карп.
Усталость с Нормана как рукой сняло.
— Что, если он погиб в драке, по случайности? — сказал Карп.
— Карп, отдай письмо.
— Какое письмо? Не юли. Мне пришло письмо от тети Дороти. Ты его вскрыл. Карп, отдай письмо.
— Не было письма.
— Тогда какого…
— Не хотел бы я оказаться на твоем месте.
— Ты о чем? — упавшим голосом спросил Норман.
— Потому что Эрнст не виноват. Я знаю все. Твой брат сам на себя это навлек.
— Навлек что?
— Эрнст убил его.
— Моего брата? — сказал Норман. — Ты уверен?
— Целиком и полностью.
Норман схватил Карпа за плечи, тряханул.
— Кто тебе это сказал?
— Она.
Норман отпустил его.
— Она знает?
Карп кивнул.
— Карп, ты спятил. Я тебе не верю.
— Они могут убежать, — сказал Карп. — Что ты будешь делать?
Норман, перескакивая через три ступеньки разом, рванул вниз. Карп потрусил за ним.
— Ее нет дома, — сказал Карп. — Она еще не скоро вернется из школы.
— Где Эрнст?
— Погоди. — Карп вынул ключ. — Вот, держи.
В комнате все осталось на своих местах. Они не убежали.
— Я убью его. — Норман потряс кулаком перед носом Карпа. — Убью гаденыша своими руками.
Карп пососал палец. Плотоядно улыбнулся.
— Убью нациста, — вопил Норман.
Карп свел ладони вместе.
— В таком случае Салли достанется тебе, — сказал он.
Норман налетел на Карпа.
— Ну да, — сказал Карп, — ты что, не хочешь, чтобы она была с тобой?
Норман со всего размаха влепил Карпу пощечину.
— Карп, лучшие люди погибли. Выжили только прихвостни, подлые прихвостни вроде тебя.
Норман повалился на кровать, лежал, не раздеваясь.
Убью его, думал он, убью, и все тут.
Опорожнил карманы пиджака — решил утром отнести костюм в химчистку. Лег и тут же заснул глубоким, беспробудным сном.
Часть третья
Норман проснулся вскоре после полудня — голова болела, что-то смутно тревожило. Что-то более неприятное, чем дурной вкус во рту, но что его тяготит, определить он не мог. Он встал — очень осторожно так, словно не был уверен, что вставать разрешено. Но он находился не на авиабазе. И не в больнице. А в своей комнате, в Хампстеде. Напольные часы, письменный стол, книги, даже прожженные сигаретами дырки на ковре — все ему знакомо. Он надел чистую рубашку, костюм, тот, который собирался отнести в химчистку, сунул в карман десять бумажек по одному фунту. Прочее содержимое карманов оставил на столе.
Вышел из дому и направился к Суисс-Коттеджу. Что-то не давало ему покоя. Но что бы это ни было, он чувствовал: стоит завернуть за еще один угол — и вот оно, все равно как светлячки, за которыми он гонялся в детстве. Но он завернул за один угол, за другой — ничего: там так же шел дождь.
В метро Норман заподозрил, что за ним следят. Он восемь раз кряду прочел плакат, призывающий купить жене «Ивнинг стандард»[123]. Кто-то — не иначе как собрат-холостяк, — зачернил жене на плакате зубы. Услышав грохот подходящего поезда, он вскинулся. Ведь меня вполне могли столкнуть под поезд, подумал он. Он сел в вагон для некурящих. Пассажиры понаблюдательней заметили, что он не запасся газетой. По их улыбкам Норман понял: им тоже ясно, что ему, в отличие от них, ехать некуда.
Норман повертел в руках очки.
Вышел на Оксфорд-Серкус, пересел на два вагона ближе к головному. Очнулся он, только когда поезд прибыл на «Ватерлоо». Там он добрел до авиавокзала. Купил «Ивнинг стандард» и расположился неподалеку от лестницы, по которой выходили прилетевшие пассажиры. Газета спокойствия не придала, и он перекочевал в бар. Громкоговоритель резким, почти неженским голосом объявил, что произвел посадку самолет из Цюриха. Вот тут-то Норман понял, что потерял память. И поразился. Ерунда какая-то, подумал он. Норман видел, как после очередного объявления одни — все прислушивались к громкоговорителю — снова усаживались поудобнее, другие вскакивали и куда-то спешили. Он не знал, что следует делать. Ждал, когда выйдут пассажиры.
Последней на лестнице показалась женщина с двумя мальчиками. Миловидная брюнетка, по всей видимости, француженка, жена какого-то чиновника, держала сыновей за руки. Младшему, светленькому, румяному бутузу, было года четыре. В свободной руке он держал оранжевый шарик. Их никто не встречал. Женщина поглядела направо-налево и решительно направилась к выходу, судя по всему, она была не разочарована, а раздражена, так, словно пусть ей самой публичное проявление чувств и не к чему, и она готова спустить мужу невнимание, даже неверность, но только не расхлябанность. Служитель кинулся ей помогать, и тут бутуз упустил шарик. Шарик неспешно поплыл вверх, бутуз захныкал. Норман шел за виляющим туда-сюда шариком следом, покуда шарик не застрял в углу потолка, тут он всполошился, подпрыгнул, стал описывать под ним круги. Чем громче плакал малыш, тем громче, хоть и вполне беззлобно, смеялись пассажиры. Когда Норман снова огляделся, женщина с мальчиками уже ушла. Норман взял служителя за руку.
— Послушайте, — сказал он, — как быть с шариком?
Служитель благодушно рассмеялся.
— Вы, наверное, считаете, что я шучу, но это не так. — Норман схватил служителя за плечи. — Как вы предполагаете достать шарик?
Служитель сбросил его руки.
— Полегче, папаша.
— Я задал вопрос и жду ответа.
По глазам служителя Норман понял, что тот оторопел.
— Извините. — Норман, смешавшись, отпрянул. — Я не хотел…
Отсыревшая одежда липла к телу. В баре он заказал виски с содовой.
— Три шиллинга шесть пенсов, сэр.
В кармане нашлись деньги — как нельзя кстати, подумал он и заплатил за выпивку.
— Минутку, — сказал он.
— Слушаю, сэр.
— Как бы вы определили по моему выговору, откуда я родом?
— Ничего нет проще, сэр. Вы — американец.
Поглядев в зеркало, Норман решил, что ему где-то от тридцати пяти до сорока.
— Сегодня были рейсы из Штатов?
— Заокеанские рейсы прибывают в Викторию, сэр. А это Ватерлоо.
В туалете Норман вывернул карманы. Ни бумаг, ни багажных квитанций. Девять фунтов с мелочью — больше у него при себе ничего не было. Он посмотрел на ярлык на пиджаке — «Микерс», с Пикадилли. Куплен в Лондоне, но по меньшей мере год назад. Судя по отражению в зеркале, он сегодня брился. И несколько успокоился. Значит, я брожу не так давно, подумал он.
Он вышел на улицу, сел в автобус, направлявшийся в Вест-Энд. Но сел не на той стороне улицы. И заметил это, лишь доехав до Клапама. Здесь левостороннее движение, обрадовался Норман. Это я помню. И пересел в автобус, шедший в противоположную сторону.
Поездка оказалась долгой. Бесконечно долгой. Всю ее первую половину автобус заполняла исключительно лондонская гольтепа. Приземистые, коренастые мужчины со скверными зубами, в замызганных, словно сросшихся с ними плащах. За окном было всё одно и то же — закопченное, угрюмое небо, дождь. Черные деревья, обочины и того черней. Здешних жителей насквозь пропитал дождь, подумал он, и они, похоже, совсем раскисли. От Клапама до Ламбета тянулись ряды невиданного убожества домишек. Коричневый, серый и бурый кирпич равно почернели от грязи. Из окна третьего этажа похилившегося, рассевшегося дома выглядывала розовая детская мордашка. Между лавчонками ютились облупленные пивные, в каждом квартале имелась по меньшей мере одна кондитерская — за ее мутной от сажи витриной красовались выцветшие пачки «Плейерз», — по-видимому, местные блюли себя и если и предавались порокам, то наименее вредоносным.
По мере приближения к Вест-Энду в автобус начала садиться публика почище с объемистыми портфелями. Но не около толстухи-гречанки. Чем сесть рядом с мусорщиком, лучше постоять. Эта публика была ростом повыше, чем рабочие, да и кожей побелее. В будущем им светило занять половину двухквартирного коттеджа и освободившуюся после покойника вакансию. Но не в «хорошем районе», нет, те районы предназначались для еще более рослых. Норман потер затылок. Его осенило: а ведь после сорока лет прислужничества и рассрочки, которой, казалось, не будет конца, один из тех, кто почище, обретет наконец свою половину коттеджа и тут-то и обнаружит, что в соседний коттедж размером побольше вселился мусорщик, от которого он воротил нос. Норман улыбнулся. Все утрясется, подумал он.
