Геза Сёч - Лимпопо, или Дневник барышни-страусихи
Комментарии
1. О языке страусов. (Заметки автора-переводчика)
В заключение — несколько слов относительно самого языка страусов. Грамматический строй этого языка не знает ни достаточно четких различий между прошедшим, настоящим и будущим временами, ни привычной триады подлежащее — сказуемое — дополнение. Можно сказать, что субъект высказывания, авторское «я» в речи страусов, до конца не отделены от вещей и событий мира. Таким образом, сознание говорящего как бы склеивается с предметом, неразличимо сливается и отождествляется с ним. Сказанное можно представить примерно так, как обстоит в некоторых человеческих языках в первом лице единственного числа — мы говорим: пью, бегу, пишу, — и эти формы включают в себя действующий субъект (я пишу, я сплю). А иногда, как, например, в венгерском, такое возможно и во втором лице: látlak, szeretlek, várlak (я вижу тебя, я люблю тебя, я жду тебя). В индоевропейской семье языков едва ли найдется еще один, в котором одна словоформа могла бы в себе сконцентрировать одновременно и действующее лицо, и само действие, и другое лицо, на которое это действие направлено.
Кто-то может из этого заключить, что язык страусов — родня венгерскому. Однако тот лингвистический гений, который у венгров проявляется в сиротливо единственной этой глагольной форме, у страусов порождает целую вакханалию подробностей и взаимосвязей, поражающих алогичностью и богатством. Все, что сразу охватывает их взгляд или восприятие, их язык не дифференцирует. Страсть к конкретному, единичному, сиюминутному, частному сочетается у них с полным отсутствием склонности к обобщениям, способности создавать понятия, символы и идеи.
Так, страусы не знают множественного числа и, похоже, даже не догадываются, что в мире что-то может быть «сосчитано», то есть поставлено в один ряд с другими подобными же вещами, иными словами, отнесено к некоей категории. Все сущее для них уникально и единственно в своем роде. («Два страуса» — выражение бессмысленное. Есть один страус и, рядом, еще один. И это не то же самое, что два страуса. Точно так же не может быть трех страусов, а может быть только один страус, еще один страус и еще один страус.) Сходство внешних признаков — еще не достаточная причина, для того чтобы растворять индивидуум, или хотя бы индивидуальность какой-либо вещи, в фиктивной категории множественного числа, этом абстрактном плавильном тигле всего и вся. Таким образом, выражения вроде «два страуса» или «две клетки» для них совершенно непостижимы — по их мнению, речь всегда может идти только об одном страусе, иногда в сочетании с еще одним страусом, опять-таки необъединимым с другими и ничего общего с ними не имеющим. (Но ведь я — это я, а не «два»!) Точно так же и с клетками — каждая из них является особой, конкретной, обладающей собственной сущностью клеткой; вполне допустимо, что у них есть и общие свойства, но это не повод, чтобы две клетки считать одной (точнее, одну — двумя). То есть эти общие признаки невозможно объединить, как невозможно дважды съесть одно яблоко, или «съесть его еще раз», ведь это яблоко опять будет уникальным (а значит, единственным), хотя и другим.
Взять хотя бы первую фразу этих записок: «И чего мы здесь ищем, на этой ферме?» Действительное содержание этого глагола в оригинале: искали/ищем/будем искать. То есть — чего мы ищем (уже сколько времени, с каких давних времен) и, поскольку, как надо думать, ситуация эта не изменится, (неизвестно, до каких еще пор, как необозримо долго) будем искать. Таким образом, для перевода в данном случае больше всего подошла бы форма глагола несовершенного вида, выражающая действие, переходящее из прошлого в будущее.
Подобно тому, как в китайской письменности используются не буквы, а символы, или иероглифы, означающие целое слово или понятие, так и грамматические конструкции в языке страусов отличаются такой гибкостью и пластичностью, что любая ситуация может быть выражена особенным, нестандартным языковым клише. Складывается впечатление, будто грамматическая система времен, наклонений, спряжения и склонения обладает в их языке такими резервами, которых вполне достаточно, чтобы отобразить любое, какое только можно представить, жизненное положение.
Самая главная сложность для любопытствующего постороннего заключается в том, что строительными элементами языка страусов являются вовсе не буквы какого-нибудь алфавита. Речь их складывается не из звуков и даже не из слогов, а из слов и особого языкового связующего материала, поддающегося не морфологическому, а в лучшем случае разве что фонетическому описанию.
Таким образом, языковая репрезентация конкретных жизненных ситуаций происходит не с помощью привычных схем, шаблонов и парадигм. Фраза типа «выла собака», как неконкретное высказывание, абстрактное сообщение, в этом языке, пожалуй, вообще невозможна. На страусином в этом простом высказывании будут содержаться указания на место (у забора), время (ночью, при луне), продолжительность (коротко, долго), на объект и цель (на кого и зачем выла), на способ (тихо, во всю глотку) и т. д. и т. п. Человеку, который захочет понять и использовать этот язык, он подарит ошеломительный опыт острого, зоркого, насыщенного, естественного и спонтанного восприятия событий во всей их неповторимой сложности, текучести и динамике, и фантастические впечатления от протекающей прямо на глазах жизни.
Нет в этом языке и предложений — его конструкции бесконечно ветвятся и растекаются, проникают друг в друга, поражая непосвященного немыслимыми семантическими интерференциями. Если взять для сравнения шахматы, то логика этого языка напоминает не прямолинейные перемещения ладьи, а скорее ходы конем. Можно сказать, «ход конем» — это способ мышления страусов. А также их речи.
Какое-то время меня завораживала задача передать язык страусов во всей его фантастичности, как текучий, нерасчлененный на фразы поток с его недоступными человеческому разумению грамматическими конструкциями и неслыханными оборотами. Но потом я понял: текст подобного рода мог бы стать интересным, с точки зрения философии языка, документом, и даже в стилистическом отношении принес бы кое-какие открытия, сделанные в процессе волнующей лабораторной работы, но все это так осложнило бы чтение, что терпение любезного читателя лопнуло бы на первом абзаце. (Вернемся-ка к упомянутой выше начальной фразе. Если интерпретировать достоверность как буквализм, то фразу эту я должен был бы перевести приблизительно так: «Кто же некогда породил и порождает поныне страуса именно в этом месте, дабы он был еси, есть и будет здесь?»)
Вот почему, выполняя просьбу издателя, я отложил буквальный перевод и создал внятный обычному человеку вариант (вспоминаю свое детское чтение: Перевел и переработал для юношества Тивадар Синнаи). Много ли в нем искажений? Пожалуй, не больше, чем в переводах с русского языка, в котором совсем нет артиклей, — тем не менее «Преступление и наказание» и «Войну и мир» переводчики всего мира без зазрения совести перелагают на свои языки таким образом, что всяческих der, die, das, a, the, le, la, il, les, las и los в этих переложениях как песку морского.
Примерно так поступал и я. С нескрываемой гордостью упомяну также, что по ходу дела я дошел до того, что местами начал передавать даже некоторые огрехи, допускаемые Лимпопо (и другими), разумеется, отдавая себе отчет в том, что всякий другой переводчик наверняка облек бы оригинальный текст и заложенное в нем послание в совершенно другую словесную оболочку.
С учетом сказанного и прошу вас читать этот текст.
2. Об отдельных словах, выражениях и реалиях (Заметки венгерского издателя)
Крепость Ф. (гл. 3 и др.) — укрепление, крепость, город по соседству с местом действия.
Странным образом как в предисловии автора, так и в записках страусов этот город, расположенный неподалеку от фермы, обозначается именно этой начальной буквой. Конечно, издательство может заблуждаться, но все же считает нужным обратить внимание читателей на розенкрейцеровский роман герметика Генриха Ноллиуса[28], автор которого пишет в своем предуведомлении:
Есть на Востоке замок, который одни называют замком счастья, или Фортуны, другие же — замком мудрости. В замке этом природа явлена нам без покровов тайн, и небесные и земные сокровища вечной мудрости также можно здесь созерцать совершенно свободно.
Разумеется, мы не утверждаем, что страусиная ферма находилась прямо под стенами этого замка. Но коль уж мы взяли в руки роман, процитируем некоторые места, например, следующие слова из авторского предисловия:
Мир, всецело погрязший в скверне и мерзости, осознал, что истинную жемчужину, скрытую под убогим вретищем, дано узреть только глазам души.
