Александр Бялко - Изнанка
– Теперь надоть в контору, все оформить.
– Да-да, – подтвердил интеллигентный Триц, – в конторе вам выдадут свидетельство о праве на участок.
В администрации кладбища Сережа сразу исчез за какой-то из дверей, а Триц повел Пашу к кассе. Касса была закрыта. На ней висела табличка: «Клиенты! Перед захоронением заплатите в кассу». Пока Паша думал над философским смыслом написанного, в окошке кассы вдруг вспыхнул свет и оно раскрылось. За окном сидела толстая тетя:
– С вас двести рублей.
– Платите, платите, это официальная цена, – подбодрил Триц.
Паша отыскал в кармане две сотенные бумажки и просунул их в окошко.
– Распишитесь здесь и здесь, – потребовала кассирша.
Паша расписался, а взамен получил листок с черными траурными разводами и водяными знаками. Оформление было окончено. Окошко погасло и закрылось.
Триц спрашивал еще что-то про гроб, венки, размеры тетиной одежды. Паша что-то отвечал. Тоска нахлынула на него. Ему захотелось немножко прогуляться и подышать осенним воздухом. Когда Триц убежал по делам, Паша в одиночестве пошел проведать последний приют своей тети.
Осеннее солнце быстро садилось. Стояла кладбищенская тишина, так как во второй половине дня обычно никаких похорон не происходит. Паша дошел до места. Оно и вправду было хорошим. Немного постояв, Паша повернул назад. Навстречу ему неожиданно вышел Сережа с могильщиками. Быстро, на непонятном языке, хотя это и был русский, Сережа объяснил коллегам, что надо делать с могилой, а сам, закурив, подошел к Паше.
Паше не хотелось разговоров, он надеялся отговориться и пойти домой, поэтому начал первым. Он вспомнил про таблички и про то, что писала про директора Преганьки его тетя.
– У вас интересный директор кладбища, с чувством юмора.
– Да нет, обыкновенный. Вот раньше был – это да.
– Эти вывески при старом повесили?
– Да, конечно, при том, прежнем. Нынешний что, хороший, конечно, но и все, а тот был – это да. Человек был. – Сережа воодушевился воспоминаниями: – Вот ты, к примеру, когда младенцем был, в кроватке спал, как и я. А вот наш Иванович в детстве в гробу спал.
Паша очнулся от грустных мыслей и заинтересовался.
– Как это в гробу?
– А так! Мать у него работала в ритуальных услугах и его с собой брала на работу. А где там спать младенцу? Только в гробу. Постелет матрасик – и спи на здоровье. Так и провел все детство среди гробов и венков. С детства, так сказать, впитал. Потому всю нашу работу до глубины понимал. Мог и простым могильщиком копать, а мог и гравера заменить. Работа там тонкая! Кстати, и фамилия у него подходящая была – Могильный.
– А где он сейчас? – поинтересовался Паша.
– Здесь, здесь. Только теперь тихо лежит, не бегает по кладбищу.
– А где его могила?
– А нигде. Сам, как к этому делу близкий, не велел себя хоронить. Сжечь велел.
– В колумбарии?
– А ты не видал? – Сережа проникся к Паше каким-то дружеским чувством. То ли денег заработал на Паше и пытался его отблагодарить, то ли просто Паша ему понравился. А может быть, он узнал, что Паша журналист, и уважал его как человека пишущего. – Пойдем, покажу.
Они пошли в центр кладбища, где стояло здание колумбария.
– А как Иваныч одевался! Песня! Всегда в черном: и костюм, и галстук, и плащ был черный, и шляпа. У нас теперь шляп не носят, так он шутил, что это форма такая у него. Рассказывал нам, что один раз в жару надел гавайку и джинсы и поехал на дачу, так тут же его нашли – и к свежему покойнику. Он говорил, что со стыда чуть под землю не провалился, правда, родственники от горя и не заметили, но он с тех пор никогда свою форму не нарушал.
– Всегда в черном?
– Всегда! Хоть на пляже. Чудесный был человек! И жена у него француженка была.
– Настоящая?
– Из Парижа. Настоящей и не бывает. Нашел он ее там, когда по обмену был во Франции, еще при Брежневе. Всех на кладбище Пер ля Шез повели, цветы положить коммунарам, а его нет. Он в это время интересовался, как кладбищенский экскаватор работает – у нас тогда таких не было. А там дочка директора кладбища ему все и рассказала.
– Он что, языки знал?
– Какое там! Но говорил, что о своем кладбищенском деле на любом языке понимает. Они с женой как начнут – она по-французски, а он по-русски, – так прямо с ума сойдешь! А они понимают. Так что жена у него производственная была. Ласки ему не хватало, настоящей любви.
– А от чего же он помер?
– Видел могилу сына композитора Мылова?
– Конечно, при входе на дороге.
– Так вот с этого все и началось. Мылов этот приходит и говорит, чтобы могила была на проезжей части дороги, прямо на ходу. А Иваныч – ни в какую. Кричали страшно! В конце Иваныч говорит: «Пока я директор Спасо-Преганьковского, такого не будет». Мылов ушел и дверью хлопнул. А наутро приказ: снять Могильного с должности директора. Вот так! Могилу Мылову вырыли, а Иваныч заболел и вскоре помер. Мы уж его всем кладбищем, как могли, обустроили, сейчас увидишь. Такие нынче композиторы, кого хочешь в гроб вгонят!
Они зашли в здание колумбария. Стены в полутьме пестрили именами и фамилиями, втиснутыми в стандартные ячейки, как в разделе объявлений в газете. Сережа подвел Пашу к нужному месту. Под прах Иваныча было отведено сразу несколько ячеек, а за витринным стеклом стояла огромная урна, больше похожая на футбольный кубок.
– Правда, красота? – спросил Сережа.
Паша застыл, как парализованный, глядя на урну. Сережа уважительно решил, что Паша любит красоту и понимает, как работник газеты. И решил помолчать. Но Паша смотрел не на кубок. Рядом в стандартном отделении было написано не как у всех – Иванов, Петров, Сидоров, – нет, там было написано: «Зине Чернота». То есть кому, а не кто там лежит. Тем более Зина Чернота сейчас точно лежала в морге, а не здесь. Паша разволновался. Вместе с Сережей они молча вышли из колумбария, и сторожиха закрыла за ними двери на ночь. Паша пожал Сереже руку, и тот побрел по аллее, туда, где в сумерках кто-то все еще рыл могилу. Паша же отправился домой с твердой решимостью прийти сюда в будний день с отверткой.
На следующий день похороны прошли как положено. Сначала – в морг. От советского сервиса не осталось и следа. Все сотрудники были тихи, аккуратны и вежливы. Никаких неожиданностей не было. Если и возникали маленькие заминки, то их мгновенно исправлял Триц. Береза исчезла бесследно. Не только корней не осталось в яме, но любопытный Паша даже опилок нигде не нашел. Он и сам начал сомневаться, была ли береза.
На поминках немногочисленные родственники и сотрудники говорили хорошие слова про тетю Зину. Сидя в ее квартире с рюмкой водки, Паша почему-то вдруг ясно вспомнил, как однажды явился сюда вечером без звонка – забрать как раз ту самую курсовую работу про Пушкина, и, к своему удивлению, обнаружил, что тетя была не одна. Она пила водку из этих же рюмок с незнакомым ему мужиком в черном костюме. Паша выпил с ними и побежал дальше, никакого значения этому событию не придав. Теперь, обнаружив «почтовый ящик» в колумбарии, он посмотрел на тот случай по-другому. Действительно ли тетя Зина была незнакома с директором Спасо-Преганьковского кладбища, как она написала в записке?
Утром следующего дня, вооружившись большой отверткой, он отправился на кладбище. Все здесь шло своим чередом: проходили похоронные процессии, дворники мели опавшую листву, никому не было дело до человека, вошедшего в здание колумбария. На всякий случай, наученный еще страхом советских времен, Паша взял с собой свидетельство о смерти Зинаиды Чернота, так что, если бы его даже застукали за вскрытием погребений, у него был документ, что это место его тети. Заржавевшие винты поддались не сразу. Несколько раз, оглядываясь по сторонам, Паша прикладывал к отвертке все свои силы.
Упорство всегда дает плоды, и старый винт со скрипом, обсыпая полку ржавчиной, поддался. Открутить другие было парой пустяков. За мраморной доской Паша обнаружил то, что и ожидал, хотя сокровища порадовали бы его больше. Там лежали бумаги. Паша быстро засунул их во внутренний карман куртки и, заметая следы преступления, смахнул ржавчину.
Могильщик-фантаст
Он быстро вышел из колумбария и пошел по знакомой аллее к свежей могиле тети. Сел на ближайшую скамейку у соседней могилы, достал бумаги. Среди них было несколько рукописных листков из тетради, два листка, напечатанных на машинке, и одно старинное письмо на желтой бумаге, написанное, наверное, еще гусиным пером, судя по готическим буквам, на немецком языке. Паша решил начать с тетрадных листков, потому что они начинались словами: «Дорогая Зина!» Немецкого он все равно не знал, а напечатанное интереснее читать дома. Положив все лишнее в карман, Паша разложил первый листок. Но прочитать ему не дали. К нему подошел могильщик в сапогах и форменной куртке.
– Пишешь? Писатель? – спросил он. – Здесь много писателей ходит. У своих кумиров вдохновение черпают. Кто у Сушкина, а кто и у поэтов, тут их много лежит, и прекрасные есть поэты.
