Амин Маалуф - Скала Таниоса
Что касается самого преступления, ни Гериос о нем не говорил, ни Таниос. Разумеется, они постоянно о нем думали, и тот, и другой, о том единственном выстреле, о залитом кровью лице, об ошалевшей лошади, рванувшейся вперед, таща за собой мертвеца, потом о торопливом, до потери дыхания, бегстве в долину, к морю и за море. За те долгие молчаливые часы они снова и снова куда как ясно видели все это. Но какой-то смутный, тягостный страх мешал им об этом заговорить.
Да и никто другой при них об этом не упоминал. Они бежали так быстро, что до их слуха не донесся ни один из голосов, кричавших: «Патриарх мертв, Гериос убил его!», они даже колокольного звона не слышали. Они прошагали не оглядываясь, не встретив ни одной живой души аж до самого Бейрута. Новость туда еще не дошла. Солдаты не рыскали по порту, ища убийцу. И путешественники на корабле, толкуя о последних событиях, обсуждали военные действия на Евфрате и в горах Сирии, покушение на жизнь сторонников эмира в одном друзском селении, потом позицию, занятую ведущими державами. Но о патриархе никто и словом не обмолвился. А на Кипре беглецы зажили затворниками…
Избавленный от каких бы то ни было отголосков своего деяния Гериос по временам доходил до того, что готов был усомниться в его реальности. Немножко похоже, как если бы он уронил наземь и разбил глиняную крынку, но не услышал звона.
И вот именно эта нестерпимая глухая тишина стала выводить их из себя.
У Гериоса появились странности в поведении. Все чаще и чаще он принимался шевелить губами, словно ведя с кем-то долгий немой разговор. А порой из его уст вырывались отдельные слова, внятные для слуха, но бессвязные. Тогда он вздрагивал и, оглянувшись на Таниоса, произносил с жалкой улыбкой:
— Я уснул, вот и заговорил во сне.
Однако его глаза все время оставались открытыми.
Боясь, как бы он не впал в помешательство, молодой человек решил, что пора вытаскивать его с постоялого двора.
— Никому не удастся проведать, кто мы. И, как бы то ни было, мы находимся на земле Оттоманской империи, ведущей войну против нашего эмира. Зачем же нам скрываться?
Поначалу то были короткие прогулки, настороженные, с постоянной оглядкой. У них не было привычки бродить по улицам чужого города, ведь ни один из них в глаза не видал других мест, кроме Кфарийабды, Сахлейна и Дайруна. Гериос не мог отвыкнуть держать правую руку все время приподнятой, как будто он готовился коснуться ладонью лба, приветствуя встречных, а взглядом он, как метлой, обметал лица всех проходивших мимо.
Сам он несколько изменил внешность, с первого взгляда его было не узнать. За прошедшие недели он пренебрегал своей привычкой коротко подстригать бороду, а теперь решил ее сохранить. Таниос же между тем избавился от своей, а заодно и от сельского колпака, предпочитая обматывать голову платком из белого шелка, поскольку боялся, как бы седая шевелюра не выдала его. Оба купили себе камзолы с широкими рукавами, какие приняты среди торговцев.
Нужды в деньгах они не испытывали. В тот же момент, когда он взял ружье из замкового сундука, управитель прихватил и кошелек, некогда им туда припрятанный — собственные сбережения, ни пиастра сверх того. Он рассчитывал оставить кошелек жене и сыну, но впопыхах унес с собой, припрятав в одежде. Честно накопленные золотые, все до одного высокой пробы: менялы Фамагусты умиленно ласкали их пальцами, прежде чем выдать за каждый по полной пригоршне новеньких монет. Для Гериоса, трудолюбивого и не склонного к мотовству, этого хватило бы, чтобы прожить безбедно года два-три. Срок, позволяющий дождаться, когда откуда-нибудь забрезжит луч освобождения.
Их прогулки, что ни день, становились и длиннее, и беззаботней. Однажды утром они набрались такой дерзости, что зашли в кафе. Это местечко они приметили еще в первый день своего приезда на остров: там, внутри, люди так славно, от всего сердца веселились, что наши два беглеца вошли туда, втянув головы в плечи от смущения и зависти.
Кафе Фамагусты не имело никакой вывески, но его было видно издалека, даже с палуб кораблей. Его владелец, тучный весельчак грек по имени Элефтериос, восседал в дверях на плетеном стуле, вытянув ноги на мостовую. За спиной хозяина располагалось его основное орудие труда — жаровня, на которой постоянно дымились три-четыре кофейника и откуда он к тому же добывал огонек, чтобы разжигать наргиле. Ничего больше там не предлагали, разве что чистой воды, горло промочить. Если кто-нибудь желал отведать лакричного или тамарискового сиропа, ему приходилось звать уличного торговца, хозяин на это не обижался.
Клиенты сидели на табуретах, а завсегдатаи пользовались правом играть в тавлу, точь-в-точь так же, как это делали в Кфарийабде и вообще в Предгорье. Часто посетители играли на деньги, но монеты переходили из рук в руки, их никогда не выкладывали на стол.
В единственное кафе родного селения, то, что на Плитах, Гериос никогда не заходил, разве что, может быть, в отроческие годы, в любом случае лишь до поры, когда поступил на службу в замок. И тавла никогда его не интересовала, равно как и прочие азартные игры. Но в тот день они с Таниосом стали следить за партией, что разыгрывалась за соседним столом, да так увлеченно, что хозяин кафе принес им в четырехугольной коричневой коробке из потрескавшегося дерева точно такую же игру. И они принялись метать кости, шумно передвигать шашки по доске, щелкать по ней пальцами, браниться и обмениваться саркастическими замечаниями[5].
К собственному изумлению, они хохотали. А ведь не могли вспомнить, когда смеялись в последний раз.
Назавтра они пришли туда очень рано, чтобы занять тот же стол; и послезавтра все повторилось снова. Гериос, по-видимому, полностью излечился от меланхолии, воспрянул куда быстрее, чем мог рассчитывать Таниос. Он даже начал обзаводиться приятелями.
И вот однажды посреди партии, вызвавшей бурный спор, к ним подошел человек, извинился, что заговаривает так бесцеремонно, но дело в том, объяснил незнакомец, что он, подобно им, родом из Горного края и сразу узнал местный выговор. Он назвался Фахимом, в его лице, а главное, в форме усов сквозило некоторое сходство с шейхом. Его селение, добавил пришелец, зовется Барук, это в самом сердце страны друзов; те края славятся своей враждебностью к эмиру и его союзникам, но Гериос, все еще настороженный, представился под вымышленным именем и сказал, что он, мол, торговец шелком, здесь проездом вместе с сыном.
— Я, увы, не могу сказать о себе того же! Не знаю, сколько еще лет минует, прежде чем я смогу вернуться в родной край. Всю мою семью истребили, а дом сожгли. Я сам только чудом спасся. Нас обвинили в том, что мы устроили засаду на египтян. Моя семья была ни при чем, но дом наш, на беду, стоял у въезда в селение; трех моих братьев убили. Пока людоед жив, мне Предгорья не видать!
— Людоед?
— Ну да, эмир! Такое прозвание дали ему его противники, а вы разве не знали?
— Вы говорите, противники?
— Их сотни, христиан и друзов, они рассеяны повсюду. Они поклялись не знать отдыха, покуда не свалят его. — Туг он понизил голос. — Даже в окружении людоеда они есть, и в лоне его семьи. Они везде и действуют потаенно. Но скоро наступит утро, когда вы о них услышите, они восстанут с оружием в руках. И вот тогда я вернусь в страну.
— А что там слышно новенького? — помолчав, спросил Гериос.
— Убит один из ближайших советников людоеда, патриарх… но про это вы, конечно, уже знаете.
— До нас доходили разговоры об этом убийстве. Это, без сомнения, дело рук противников.
— Нет, это сделал управитель шейха Кфарийабды, некто Гериос. Как рассказывают, почтенный человек, но патриарх причинил ему зло. Они его до сих пор не поймали. Говорят, он скрывается в Египте, тамошние власти разыскивают его, чтобы выдать. Ему бы тоже не надо показываться в тех местах, пока жив людоед. Но я слишком разболтался, — спохватился тот человек, — да еще и прервал вашу партию. Продолжайте, прошу вас, а я потом сыграю против победителя. Не обольщайтесь, я опасен: в последний раз, когда я проиграл партию, я был еще желторотым юнцом.
Эта похвальба в духе поселян окончательно разрядила атмосферу, и Таниос, которому игра поднадоела, охотно уступил пришельцу свое место.
В тот самый день, пока Гериос бурно разыгрывал свои первые партии в тавлу с Фахимом, который вскоре станет его неразлучным другом, в жизни Таниоса произошел так называемый «случай с апельсинами», на который источники ссылаются лишь косвенно, хотя мне представляется, что он имел решающее значение для его дальнейшего пути и также, смею предположить, предопределил его загадочное исчезновение.
Стало быть, Таниос покинул обоих игроков и отправился в караван-сарай, намереваясь сделать кое-какие перестановки в своей комнате. Входя в дом, он открыл дверь и в проеме увидел женщину, судя по повадке, молодую, на ее голову было наброшено покрывало, край которого она загнула так, чтобы он скрывал нижнюю часть ее лица. Их взгляды встретились. Юноша вежливо улыбнулся, и ответная улыбка мелькнула в глазах незнакомки.
