И. Грекова - Пороги
— Под какие такие доходы ты занимаешь деньги?
— А это уж мое дело. Может быть, я по ночам грузчиком работаю.
— По ночам ты не работаешь, а спишь. Утром в школу тебя не добудишься.
— Теперь уже и спать мне нельзя! И это называется воспитание! Юному организму необходим сон.
— Не паясничай.
— А ты не задерживай. Меня ждут. В последний раз спрашиваю: дашь?
— Нет.
— Ну и подавись своей десяткой.
— Паша!
Снизу раздался свист, и несколько голосов крикнули:
— Раз, два, три… Ушат!
— Что это значит — «Ушат»? — спросила Марианна.
— Моя подпольная кличка. Некогда мне с тобой. В общем, не жди.
И загрохотал вниз по лестнице.
Марианна продолжала свой тягостный путь наверх. Руки у нее дрожали. Снизу доносилось греготание. «Грегочет какая-то тварь» — это Помяловский, «Очерки бурсы». И Паша с ними. Ключ бился, не попадал в скважину. Вошла. Та самая, отдельная, двухкомнатная, которой так радовались тогда с Юрой. Юры нет. Паши нет. И винить некого, сама виновата во всем.
Заглянула в кухню — там остатки какого-то пиршества. Бутылки, окурки, грязная посуда. Из крана течет вода. И не завернули… Начала мыть посуду. Мыть и ставить. Мыть и ставить. За стеной прогрохотал лифт. Напрасно пешком поднималась, надо было подождать.
Каждая моя слеза заслуженна. Но Паша-то, Паша в чем виноват? Вырос без отца. Когда спрашивал: «Где папа?» — отвечала: «Папа от нас ушел». Среди его товарищей немало было таких, брошенных. Старалась дать ему побольше, чтобы не чувствовал себя обездоленным. Работала на полутора ставках, давала уроки… Хочешь магнитофон — пожалуйста. А ему ничего не надо было, кроме отца…
Вся беда в этом чувстве вины перед Пашей. Если бы не оно, воспитала бы его лучше. Хотя кто знает? Воспитание — всегда загадка. И мы, педагоги, ничуть не лучше умеем воспитывать, чем простые смертные. Где, где, когда я его упустила? Если бы знать! Впрочем, зачем знать? Другого сына у меня уже не будет.
Позвонили в дверь. Коротенький, робкий звонок. Неужели Паша вернулся? Не может быть! Нет, не он. Незнакомая женщина, щеголеватая, в импортных сапогах, шапка лисьего меха, из-под шапки желтые волосы.
— Марианна Андреевна?
— Это я.
— Меня зовут Даная. — Рука у гостьи была энергичная, маленькая, теплая.
— Раздевайтесь, проходите, пожалуйста. Только извините, у меня беспорядок.
Сказать про эту обстановку «беспорядок» значило ничего не сказать. Нагажено было экзотично, преднамеренно. Брюки переброшены через люстру, горшок с цветком опрокинут, корни жалобно высунулись в воздух. Мальчики забавлялись…
— Только что пришла с работы, — пыталась оправдаться Марианна.
— Ничего, я привыкла, — сказала Даная. «Значит, это у них семейное», — подумала она.
Сели. Марианна скрестила на коленях тонкие руки. Даная волновалась.
— Марианна Андреевна, я пришла к вам без приглашения. Адрес узнала в справочном. Нужно было позвонить по телефону…
— Номер переменился.
— Дело не в этом. Если бы я позвонила, вы бы мне наверняка отказали встретиться. А мне нужно было видеть вас обязательно.
— Пожалуйста, я вас слушаю.
— Дело в том… Ну, коротко говоря, дело в том, что я любовница вашего мужа.
— У меня нет мужа.
— Все равно, бывшего мужа. Мне необходимо с вами о нем поговорить.
— Почему со мной?
— Потому что вы его хорошо знаете.
— Допустим, что так. Знала, во всяком случае.
— Как вы думаете, способен он на дурной поступок?
— Странный вопрос. Пожалуй, способен. Но не на пользу себе, а во вред.
— Это вы хорошо сформулировали. Я тоже что-то такое чувствовала. Попутно еще один вопрос: вы когда-нибудь были брюнеткой?
— Никогда.
— Значит, этот вариант отпадает.
— Какой вариант?
— Неважно.
— Даная… А по отчеству?
— Просто Даная. Я еще моложусь. А вы?
— Даная, я не понимаю, что за странные вопросы. С Юрой что-нибудь случилось?
— Боже упаси. Ничего не случилось. Просто я его люблю, но не понимаю и хочу лучше его понять. Мне хочется разобраться, почему он несчастен. И как с этим бороться? Если бы я могла сделать его счастливым ценой отдачи другой женщине, я бы его отдала обеими руками, честное пионерское. Его горе прямо разрывает мне душу, это красиво сказано, но правда. Поэтому я к вам и пришла. Конечно, вы не можете обеспечить, чтобы он меня полюбил. Но помогите мне хотя бы понять его. Может быть, я к нему найду более удачный подход. Наш разговор, конечно, не похож на разговор двух соперниц. Если бы я была счастливая соперница, с моей стороны это было бы нетактично. Но я несчастная соперница… — Даная уткнулась лицом в ручку кресла и зарыдала. Марианна растерялась:
— Успокойтесь, выпейте воды. У меня есть сердечные капли. Дать?
Даная трясла головой:
— Не поможет. У меня сердце как у слона. И вообще плакать полезно. Это даже в одном научном журнале написано… — Она высморкалась. — Надо открывать… свои шлюзы…
— Ну, открывайте, я подожду.
Отплакавшись, Даная повеселела:
— А почему у вас брюки висят на люстре?
— Это не у меня. Это развлекался мой сын Паша с товарищами.
— У вас сын? Тоже для меня ново. Сколько же ему лет?
— Скоро семнадцать. В девятом классе.
— Похож на Юру?
— Что-то общее есть.
— Ведь Юра, строго говоря, нехорош. Красивы в нем только глаза и общая отвлеченность. Я иногда сама не понимаю, что я в нем нашла. Есть у нас в отделе Феликс Толбин. Он и Юра — это небо и земля. Феликс — буквально красавец. Зубы белые-белые. И особая такая улыбка — молниеносно возникающая и молниеносно пропадающая. Ну что бы мне влюбиться в него?
— Даная, вы меня извините, я хочу здесь хоть немножко прибрать.
— Не надо. Здесь хорошо. Нелепо. Эти брюки на люстре. Как раз под стать моему настроению.
— Вы курите? — спросила Марианна.
— Очень редко. После тяжелых переживаний. Мой кот Чёртушка, впрочем, не кот, а кошка, я его по инерции зову котом, — оказывается, очень любит есть окурки. Залезет лапой в пепельницу, вытащит окурок и жрет. Причем только окурки, целая сигарета его не интересует. Это явление меня так заинтересовало, что я даже утешилась в своем горе.
— А я курю.
— Давайте закурим. Будем считать сегодняшнюю встречу за тяжелое переживание.
— Только перейдем на тахту.
Перебрались на тахту, поджали ноги и закурили. Через час они разговаривали уже на «ты».
— Какие у тебя красивые ноги, — говорила Даная, — вечный предмет моей зависти. У меня ноги тоже ничего, прямые, но массивные, особенно сзади. В целом-то я смотрюсь. А как ты с ним познакомилась?
— На дне рождения у моей подруги. Танцевали. Юра тогда был очень красив, поразил меня с первого взгляда. Лицо какое-то летящее. Похож на архангела Гавриила, или кто у них там является к деве Марии.
— Я в архангелах не разбираюсь. Блондин?
— Светлый шатен. Рубашка нейлоновая, белая, тогда их только начинали носить. Без галстука, шея высокая. Я пришла на вечер с одним мальчиком, Витей, мы с ним собирались жениться, а увидела Юру — и все кувырком. Витя забыт, все забыто, только Юра, его глаза, руки… Крутили какую-то заграничную пластинку, называлась «Вечернее танго», Юра меня обнимал, и было слышно, как под нейлоновой рубашкой бьется его сердце, а я все падаю, падаю…
— Я это понимаю, во мне от него тоже все падает.
— Ну, теперь его и сравнить нельзя с тогдашним. Это была какая-то магия. Я подошла к Вите и велела ему немедленно уйти домой. Он ничего не понял, но послушался. Я осталась свободная, и мы с Юрой опять танцевали, а я все заводила ту же пластинку. Другие возражали, тогда в моде был рок-н-ролл, а танго пахло стариной, как теперь говорят, «ретро». И мы в этом «ретро» купались. Чудесный был вечер. Стали расходиться, Юра пошел провожать и на площадке лестницы, не доходя до моей коммунальной квартиры, сказал, что меня любит. Представь себе — черная лестница, кошками пахнет, и тут же его лицо, и эти слова… Будто прожектором все осветилось. Нет, словами это передать невозможно.
— Я понимаю. Именно магия. Я в кино видела, как факир заколдовывал кобру. Что-то общее, безусловно, есть.
— С факиром или с коброй?
— С обоими. Но больше с факиром. У меня к Юре тоже возникла любовь с первого взгляда. Увидела его глаза, одну бровь выше другой — и всё. Готова.
— Тогда у него брови были на одной высоте, — суховато сказала Марианна. — И глаза совсем другие.
— Почему ты от него ушла? Разлюбила?
— Я не ушла и не разлюбила. Ушел он, разлюбил он. А я просто споткнулась о другого человека. Нестоящий был человек. Натерпелась я от него — дай боже.
— А другие потом у тебя были?
— Бывали.
— Любила ты их?
— Нет. Впрочем, одного, пожалуй, любила. Много меня старше. Ничего не вышло: женат, дети, внуки, и у меня Паша…
