Жорж Сименон - Три комнаты на Манхэттене. Стриптиз. Тюрьма. Ноябрь
— Расскажи подробнее.
— Что я должна рассказать?
— Где ты была, прежде чем добралась до нас.
— Сначала в Тулузе, где есть кабаре «Голубая мельница».
— Знаю. Ты там работала?
— Нет.
— Почему?
Она замешкалась с ответом, покраснела, стала нервно вертеть в руках черную, покрытую лаком сумочку, которая казалась совсем новенькой и никак не низалась с ее одеждой.
— Они меня не приняли.
— А ты не врешь, утверждая, что тебе девятнадцать лет?
— Я могу показать документы.
Пальцами, неловкими из-за лихорадочной поспешности, она с трудом открыла сумочку, к которой еще явно не привыкла, и протянула хозяину свое удостоверение личности. Месье Леон прочел вполголоса:
— Мадо Леруа, родилась тринадцатого мая… — Вот видите.
— Вижу. Ну а после Тулузы?
— Я села в поезд и отправилась в Марсель, где проработала одну неделю служанкой в баре.
— В каком баре?
— «У Фредди».
— Ты спала с Фредди?
Эмиль снова толкнул локтем Селиту, ибо месье Леон все больше смахивал на кота, играющего с мышью.
— Как вы догадались?
— Я знаю Фредди. А до того?
— Что вы хотите сказать?
— Сколько у тебя было мужчин?
Чувствовалось, что она отвечает совершенно искренне:
— Двое.
Селита почувствовала, что плечо Эмиля упирается в ее грудь, но не отодвинулась.
— Это Фредди тебе рассказал обо мне?
— Нет. Один из посетителей. А так как я уехала из Бержерака, чтобы заниматься стриптизом…
— Почему?
Сбитая с толку вопросом, она не знала, что отвечать.
— Ты, наверное, вообразила, что это совсем не трудно?
— Я думаю, что смогла бы…
— Когда ты приехала в Канн?
— Сегодня утром, ночным поездом. Я уже приходила в одиннадцать, но двери были закрыты. Я сняла комнату совсем рядом, в отеле «де Ля Пост».
— Сними платье.
— Прямо сейчас?
Он только пожал плечами. Новенькая посмотрела с беспокойством на двух женщин, которые, казалось, не обращали на нее никакого внимания.
— Ну что же ты ждешь?
— Ничего.
Она наконец решилась, поставив сперва на стол свою сумочку. Ей удалось изобразить на губах улыбку, и медленно, не сводя глаз с месье Леона, стала снимать свое черное платье через голову так, как она раздевалась бы в своей спальне.
— Через голову снимать не следует, лучше его спустить вниз. Женщина с задранными руками и лицом, скрытым в платье, — зрелище отталкивающее.
— Я не знала.
— Будешь теперь знать.
— Комбинацию тоже снимать?
Эмиль плотнее прижался к Селите, вроде бы для того, чтобы лучше все увидеть, а она сделала вид, будто не заметила его уловки.
Комбинация упала к ногам девушки. На ней оставались только бюстгальтер и маленькие трусики. Ее обнаженное тело выглядело белым как мел в красноватом полумраке ночного заведения. Это раздевание среди бела дня, когда через открытое окно доносился шум оживленной улицы, обретало какой-то непристойный вид. Селита почувствовала, что ей стыдно.
— Что не бреешь волосы под мышками?
— А это нужно?
— Конечно же, черт побери! Ну а теперь продемонстрируй свою грудь.
Кончики ее грудей были светло-розовые и казались гладко отполированными. Тяжело опершись о стойку, месье Леон имел вид скорее барышника, чем похотливого любителя голых женщин. Но Селита все же пробормотала:
— Какая свинья!
И она тут же отодвинулась немного от Эмиля, который, смутившись, не мог больше смотреть в зал так же увлеченно, как это делал до того.
— Ты можешь одеться.
— Я вам не подхожу?
— Я сказал тебе — одевайся. Ты прочитала афишу рядом около входа?
Поправляя бретельки комбинации, она молча кивнула.
— Каждую пятницу мы сверх нашей программы проводим сеанс любительского стриптиза. Ты придешь пода к десяти часам вечера и сядешь вот за этот стол.
Он указал ей место в глубине зала рядом с оркестром.
— Ты будешь вести себя как обычная посетительница. А когда наш трепач-конферансье обратится к тебе, ты встанешь неохотно, будто очень стесняешься. Поняла?
— А потом?
— Не беспокойся. Остальное касается только меня. Если все будет хорошо, я тебя возьму на работу.
Одетая, она производила впечатление скромной девушки из приличной семьи, и было немыслимо вообразить, что она только что спокойно, не моргнув глазом раздевалась.
— Благодарю вас.
— Не за что. Значит, не позже десяти.
— Да.
— И не опаздывай.
— Не опоздаю.
В тот момент, когда она уже приподнимала бархатный занавес, чтобы выйти на улицу, месье Леон окликнул ее и сурово спросил:
— А у тебя есть на что поужинать?
Она обернулась и еще раз покраснела.
— Я ни в чем не нуждаюсь.
— Сколько у тебя осталось денег?
— Двести франков.
— Возьми вот это, как аванс.
Он протянул ей пятьсот франков. Она молча опустила ассигнацию в сумку.
Эмиль уже отошел на цыпочках. Селита вновь поднялась наверх, чтобы взять свою сумку, а когда, спустившись, проходила по залу, месье Леон стоял уже за стойкой бара, пытаясь расслышать по радио результаты скачек.
— Где ты была?
— Там, наверху. Я приходила починить мою испанскую юбку.
Он подозрительно посмотрел на нее, ибо они хорошо изучили друг друга и он уже привык к ее лжи.
— Сегодня вечером будет новенькая, — объявил хозяин, как бы проверяя ее.
— Тем лучше, а то все это уже становится монотонным. Танцовщица?
— Нет, только стриптиз.
— Ее наняла мадам Флоранс?
Конечно, было подло с ее стороны лишний раз напомнить ему, что настоящим хозяином заведения был не он, а его жена, которую все звали мадам Флоранс.
Он ничего не ответил, но если бы их не разделяла стойка, наверняка отвесил бы ей пощечину. Такое уже случалось. И все же он был не в состоянии обходиться без нее. Да и сама Селита, разве могла она с легким сердцем обойтись без Леона?
Сейчас Селита сердилась на него и даже ненавидела из-за того, что ее начинали терзать опасения и тревоги всякий раз, когда появлялась какая-нибудь новенькая. Подобные чувства испытывала и мадам Флоранс.
Она вышла, не попрощавшись, и проделала в обратном направлении путь к площади Командант Мария, где они жили с Мари-Лу. Наведя порядок в квартире, ее подруга возлежала на канапе и делала себе маникюр.
— Сегодня вечером будет новенькая.
— Кто?
— Да совсем никто. Девчонка, прибывшая утром на поезде.
— С ней будет, как с другими.
Уже не в первый и, конечно, не в последний раз проводились подобные пробы. Некоторые выдерживали всего один вечер. А одна вдруг ударилась в панику и в момент, когда нужно было выходить на сцену, убежала и заперлась в туалете.
Большинство же хотели во что бы то ни стало перещеголять профессионалок, и делали это так неуклюже и до такой степени непристойно, что публике становилось не по себе. Две или три продержались несколько дней. Одна совсем юная итальянка через неделю уже обосновалась в апартаментах отеля «Карлтон».
— Ты ее видела?
— Да.
После паузы, во время которой Мари-Лу водила пилкой по ногтям, толстушка спросила тихим голосом:
— И это все?
— Что ты хочешь сказать?
— Я удивляюсь, что ты не говоришь о ней никаких гадостей.
— Спасибо.
— Не за что.
Обе хорошо знали друг друга.
В восемь тридцать вечера они надели платья, в которых танцевали с посетителями, когда не были заняты на сцене, и побуждали их заказывать выпивку. Потом пробрались на своих высоких каблуках сквозь толпу мимо освещенных витрин. Для большинства прохожих день уже закончился. Многие из них парами или семьями входили в кинотеатры.
«У Жюстина» — в баре-ресторане на Рыночной площади — они увидели сидящих за столом Кетти и Наташу, которые тоже жили вместе в одной квартире.
— Спагетти, Жюстин! — объявила Селита, проходя мимо стойки, обитой цинком.
Они ужинали здесь почти каждый вечер, и их хорошо знали постоянные посетители ресторана: торговцы из близлежащего квартала, водители тяжеловозов, прибывшие к ночи на рынок мясники и крестьяне, которые на своих грузовиках привозили на продажу продукты.
Новости на сей раз сообщила Мари-Лу:
— У нас новенькая.
Любопытно, что все посмотрели на Селиту, будто она непременно должна быть в курсе дела.
— Ну и какая она? — поинтересовалась Наташа.
И Селита процедила сквозь зубы:
— А такая, что сможет занять место одной из нас. Чье именно, мы скоро увидим.
На улице теперь покрапывало, мокрая мостовая слегка поблескивала. И поскольку тротуар был не широким, они шли парами, как скромные школьницы, опустив глаза и не произнося ни слова. Когда в девять тридцать они вышли на улицу, где находилось кабаре, вывеска «Монико» еще не была освещена. И тем не менее какой-то мужчина неопределенного возраста, приникнув к стеклянной витрине, рассматривал фотографии при свете уличного фонаря.
