Норман Мейлер - Берег варваров
— Ну что, пойдем?
— А давай.
Как щенки, дерущиеся из-за кости, мы наперегонки потянулись к звонку и нажали кнопку.
Я стоял молча и старался успокоить дыхание.
Я не слышал, но скорее чувствовал, как где-то там за дверью рубежи защиты падают один за другим.
Наконец до моего слуха донесся звук шаркающих шагов, и над нашими головами в квартире под лестницей зажегся свет. Вскоре появилась и Гиневра. Она приоткрыла дверь — как всегда, оставив лишь маленькую щелочку — и уставилась на нас.
— Твою мать! — заорала она во весь голос. — Какого хрена вам, козлам, нужно?
Невзирая на крики, Холлингсворт оттолкнул Гиневру к стене и ворвался в квартиру. Она бросилась вдогонку и повисла у него на плечах, осыпая градом ударов своих весьма увесистых кулаков.
— Да кто вас сюда звал, как у вас только наглости хватает! — орала она на нас обоих.
Судя по интонациям Гиневры, она не на шутку перепуталась и защищалась скорее от отчаяния, не рассчитывая всерьез оказать сопротивление ворвавшимся в ее квартиру мужчинам. Вообще, со стороны ее борьба с Холлингсвортом напоминала сцену в борделе: мадам тщетно пытается выставить из своего заведения последнего припозднившегося и здорово напившегося посетителя. Я и сам не понял, как мы втроем оказались в гостиной и остановились посреди комнаты, тяжело дыша и обмениваясь не самыми любезными взглядами.
— Твою мать, сукин ты сын, — продолжала повторять Гиневра.
Холлингсворт схватил ее за руку и в приказном тоне потребовал:
— Ладно, веди его сюда. Веди сюда.
— Кого вести?
— Давай не дури, веди сюда своего мужа. Я хочу, чтобы его все видели.
Только сейчас я понял, что Холлингсворт действительно сильно пьян. Он был бледен, пряди волос прилипли к его потному лбу, зато глаза сверкали, словно разогретые изнутри перегоравшим в организме алкоголем.
— Я сказал, веди его сюда! — прорычал он.
— Пошел вон отсюда! — прокричала в ответ Гиневра.
Холлингсворт с размаху ударил ее ладонью по лицу. Силы удара оказалось достаточно для того, чтобы женщина пошатнулась и рухнула спиной прямо в кресло. Ее халат распахнулся, открыв нашим взглядам пышное тело. Почувствовав себя и физически и морально раздетой, Гиневра на миг затихла и поспешно подобрала полы халата в приступе отчаянной скромности. Затем она прижала ладонь к щеке, на которую пришелся удар, и — замерла. Ощущение было такое, что она находится на грани обморока. С моей точки зрения, в такой ситуации она могла кричать, могла проклинать нас, могла плакать, могла, в конце концов, снова броситься на обидчика с кулаками. Но Гиневра, бледная как полотно, продолжала сидеть неподвижно.
— Прекратите это немедленно! — словно очнувшись, закричал я. У меня было ощущение, что я сам вот-вот расплачусь.
Появившаяся неизвестно откуда Монина потянула меня за руку куда-то в сторону. С ужасом созерцая то, что происходит в комнате, она направилась к двери, увлекая меня за собой.
— Я покажу тебе папу, я покажу тебе папу, — нараспев повторяла она.
Я понятия не имел, куда меня ведут. Гиневра и Холлингсворт остались у меня за спиной. По-моему, они так и смотрели неподвижно друг на друга — ни дать ни взять два диких зверя, готовых сцепиться в смертельной схватке. Выбора маршрута у меня не было: Монина привела меня прямиком в спальню. Перешагнув порог, она отпустила мою руку и стремительно перебежала в дальний угол комнаты. В ту же секунду оттуда послышался ее заливистый, похожий на звон колокольчика голосок.
— Это папа, а это дядя Лафет. Папа, дядя Лафет.
Человек, которому, как я понял, мне предстояло
пожать руку, находился в темном углу комнаты, но я почему-то сразу догадался, с кем меня собрались познакомить. Одного шага вперед ему хватило, чтобы оказаться на свету. Лоб его был покрыт испариной, а на лице застыла глуповатая улыбка человека, которого неожиданно налетевший противник застал со спущенными штанами. Сухо, без лишних эмоций он сказал:
— Ну вот, Ловетт, ребенок-то меня и выдал.
Глава четырнадцатая
Улыбка сошла с его лица. Губы поджались, и от виновато-глуповатого вида не осталось и следа. Глухим бесцветным голосом он сказал:
— Ну, раз уж вы нашли отца семейства, не пытайтесь больше превратить это самое семейство в бордель.
После этого мы оба некоторое время молчали.
— Маклеод, — словно выдохнул я наконец.
Мне сразу же захотелось очень многое сказать ему — что я очень виноват перед ним, что я очень сожалею о том, что произошло, — но почему-то мне никак не удавалось заставить себя говорить. Я развернулся и молча пошел к двери в прихожую. Причем я был уверен в том, что Монина провожает меня взглядом, но при этом крепко прижимается к ногам отца.
На мгновение я задержался в гостиной. Холлингсворт уже ушел, а Гиневра так и сидела в кресле, вытянув руки и ноги, отчего ее поза казалась несколько неестественной. На побледневшей коже лица явственно проступал синяк — след от удара Холлингсворта. Выглядела Гиневра обессилевшей и беззащитной.
— Ну за что, за что мне все это? — негромко простонала она, глядя в потолок. Нос ее при этом так же торчал вертикально вверх. Я понял, что это зрелище — не для меня, и поспешил выйти из комнаты.
Второй раз за вечер я оказался у тех же железных перил на краю обрыва, с которого открывалась панорама на доки и пролив. Я довольно долго простоял там, прислонившись к железной опоре и разглядывая гавань с высоты птичьего полета. В это время в моем теле и мозге происходила сложная реакция — переваривание и усваивание выпитого алкоголя, впечатлений от нескольких часов, проведенных с Холлингсвортом, и чудовищного скандала в квартире Гиневры. Не стану рассказывать о том, как меня мутило, как ныли все кости и как кружилась голова, — есть что-то жалкое и комичное в подобных перечислениях. Достаточно сказать, что я чувствовал себя совершенно разбитым, а кроме того, я прекрасно осознавал, что с таким трудом выстроенная мною картина мира в одно мгновение разрушилась и что мне придется начинать все сначала.
Итак, Гиневра Маклеод.
Я стоял на краю обрыва и смотрел на отражение грязной луны в воде. Господи, неужели это было только сегодня, спросил я себя, вспомнив список новостей из утренней газеты. Где-то женщина убила своих детей, где-то было объявлено, что одна из голливудских звезд прилетает из Калифорнии в какую-то глушь, чтобы совершить обряд бракосочетания в деревенской церквушке на вершине какого-то там холма. На одной из крыш был найден и схвачен отощавший от голода мальчишка, сжимавший в руках заряженную винтовку. Курок нажат, и по улице разносится эхо выстрела. Я вполне мог представить себя на месте этого мальчишки. Более того, я его уже возненавидел, возненавидел за то. что он не то не выстрелил, не то промахнулся.
Тяжело и гулко ступая по еще мягкому после дневной жары асфальту я возвращался домой. По правде говоря, я не слишком удивился, увидев Маклеода на ступенях парадной лестницы. Он сидел с сигаретой в руке, положив локти на колени. Я кивнул ему в знак приветствия, внутренне надеясь, что он не станет задерживать меня. Больше всего на свете я хотел пройти мимо него, не начиная разговоров, подняться к себе в комнату и завалиться спать. Вскинув руку в воздух, Маклеод дал понять, что хочет поговорить со мной.
— Присаживайтесь, — сказал он, — поболтать не хотите?
Я покорно пристроился на ступеньке рядом с ним. Маклеод продолжал разглядывать фонари на нашей улице и сточную канаву, проходившую вдоль тротуара. Ощущение было такое, что он просто отдыхает после тяжелой работы, наслаждаясь вечерней прохладой, постепенно вытеснявшей со стороны порта дневную духоту. Несколько минут мы просидели молча.
— Публичные дома, — вроде бы ни с того ни с сего объявил Маклеод, — лично я нахожу их существование полезнейшим явлением. Вы, Ловетт, кстати, об этом никогда не задумывались?
— Нет.
— Рекомендую. Лично я насмотрелся на таких, как вы, валявшихся в стельку пьяными на полу в борделе. Есть что-то такое, какое-то особое желание, которое мужчина может удовлетворить только в публичном доме. Совокупление без какого бы то ни было эмоционального напряжения — для среднего человека с улицы это и есть удовлетворение желания в самом чистом виде.
Он засмеялся, глядя по-прежнему куда-то перед собой. Сигарета так и осталась при этом в уголке его рта. Судя по всему у него в голове в эти секунды выстроилась очередная логическая конструкция, и он. словно желая поправить самого себя, чуть поморщился и негромко сказал:
— Ладно, не обижайтесь. Давайте лучше прогуляемся.
Я послушно последовал за ним, стараясь подстроиться под его широкий шаг. Шли мы быстро, словно стараясь таким образом избавиться от преследовавшего нас обоих чувства неловкости. Вскоре мы оказались у Бруклинского моста. Маклеод, судя по всему, вознамерился пройтись по нему, и я покорно поплелся следом. С моря поднимался густой туман, сквозь который приглушенно мелькали неоновые вывески на крышах и освещенные окна в бизнес-центрах. Из гавани доносились гудки пароходов, и машины, проносившиеся в обе стороны по мосту, были бы совсем не видны в этой плотной пелене, если бы не зажженные фары.
