Альфред Дёблин - Берлин-Александерплац
А утром, перед тем как вставать, он сказал жене:
— Знаешь, Густа, пусть я не я буду, если еще раз наймусь к подрядчику на стройку. У меня было собственное дело, пока в трубу не вылетел, так скажи сама, разве это работа для человека, который был сам себе хозяин? К тому же, не успеешь наняться — тебя того и гляди рассчитают, стар стал. Почему бы мне, в самом деле, не поработать налево, фирма богатая, а? Видишь, парни-то какие ловкие? А кто нынче не словчит, тому крышка. Вот я что скажу. А ты как считаешь?
— А я тебе это давно уж говорю.
— То-то же. Мне бы, понимаешь, тоже хотелось пожить по-человечески, не отмораживать ноги на работе.
Густа на радостях обняла его, в порыве благодарности за все блага, которыми он ее наделил и собирался наделить вскорости.
— А знаешь что, старуха? — Тут Гернер ущипнул ее за ногу так, что она взвизгнула. — Ведь у нас для тебя, пожалуй, дело найдется.
— Бог с тобой!
— А я говорю, найдется! Небось скажешь, что можно и без тебя обойтись?
— Конечно! Ведь вас уже пятеро, и все такие сильные мужчины. (Сильные — это уж она сама убедилась…) Я даже постоять покараулить не могу, — продолжала она жалобно, — у меня, сам знаешь, расширение вен на ногах. Куда я гожусь?
— Боишься, Густельхен?
— Боюсь? С чего ты взял? А ты попробуй побегай с расширением вен. Такса кривоногая и та тебя обгонит. А если сцапают меня, то и ты попадешься, потому что я твоя жена.
— А чем я виноват, что ты моя жена? — Он снова с чувством ущипнул ее за ногу.
— Перестань, Пауль. Не возбуждай меня, пожалуйста!
— Нет, ты только подумай, мать, ты же совсем другим человеком станешь, если выберешься из этой плесени.
— Да разве мне самой не хочется? Еще как хочется — слюнки текут!
— Погоди, все будет, старуха, это еще что, так, пустяки, а ты вот послушай, повесь ухо на гвоздик! Знаешь, что я надумал? Я это дело обделаю сам, один.
— Как так? А другие? (Вот тебе и раз!)
— В том-то и штука, Густа. Мы и без них обойдемся. Знаешь, с компаньонами ни одно дело не выгорает, это уж старая история. Что, прав я или не прав? Так вот, я и хочу работать в одиночку. Нам сам бог велел — раз у нас квартира в первом этаже, а склад в нашем же дворе. Верно я говорю, Густа, или нет?
— Да ведь я ж тебе не смогу помогать, Пауль, у меня же расширение вен.
А вообще это ее и по другим соображениям не очень устраивало. Да, жалко. И „старуха“ с кислой улыбкой согласилась на словах, но в душе про себя решила: нет, нет и нет!
На следующий день служащие в два часа ушли со склада, а под вечер Гернера заперли там вместе с женой; часов в девять, когда в доме все затихло, он собрался было приняться за дело — самое время, пока сторож ходит у ворот. И тут вдруг — на тебе! В дверь склада постучали! Стучат… Как будто стучат, а? Кто бы это мог быть? Кто его знает — стучат, и все тут! Ведь некому ж стучаться-то! Склад закрыт. А стучат! Опять стучат. Супруги — ни гугу, забились в угол, не отзываются. Опять стучат. Гернер подтолкнул жену в бок.
— Стучат! Слышишь?
— Да.
— Что бы это значило?
А она, странное дело, ни капли не испугалась.
— Пустяки, — говорит, — не убьют же нас.
Нет, убить не убьют. Того, кто там стучится, она хорошо знает; он ее не убьет, нет, этот длинноногий с маленькими усиками, — пусть приходит, ей будет только приятно. И тут опять постучали, негромко, но настойчиво. Господи, да это же условный знак.
— Э, да он нас знает! Сдается мне, мать, что это кто-то из наших парней.
— Чего же ты молчишь?
Гернер петушком к входной двери. Откуда они узнали, что мы с женой здесь? Вот дела! А из-за двери шепот:
— Гернер, открывай!
Хочешь не хочешь — приходится открывать. Вот сволочи, свинство какое, так бы и расколотил все кругом вдребезги. Пришлось открыть. Так и есть, это он, ее кавалер, — длинный, с усиками, один. Гернер ничего не замечает, ему и невдомек, что жена выдала его своему кавалеру. Долг платежом красен! Завидев длинного, она просияла, не могла скрыть своей радости, а муж волком глядит, ругается…
— Чего зубы скалишь, а?
— Ах, я так боялась, что это кто-нибудь из жильцов или сторож!
Теперь скорей за работу! А там — делить добычу. Ругань горю не поможет. Этакое свинство!
Попробовал Гернер еще раз попытать счастья; старуху свою дома оставил — глаз у нее дурной! Но ночью снова стук! На сей раз пришли все трое, будто он их звал! Что ты с ними поделаешь — на своем дворе и то не хозяин! Попробуй сладь с этой шпаной. Лопнуло у Гернера терпение, совсем из себя вышел: ладно, думает, сегодня еще поработаем вместе, раз уж я с ними связался, но завтра — шабаш! И если эти сволочи еще раз явятся в дом, где я управляющий, и станут нос совать в мои дела, я моментально полицию вызову: ишь вымогатели, эксплуататоры проклятые!
Битых два часа трудились они не покладая рук. Все, что под руку попадется, волокут в квартиру Гернера: мешки с кофе, сахаром, коринкой. Обобрали всю бакалею подчистую, потом за ящики со спиртным взялись — вина, коньяки, настойки всякие. Перетащили чуть ли не полсклада. Мечется Гернер, злится, что все это не ему одному достанется. А старуха его успокаивает.
— Я же все равно, — говорит, — не смогла бы столько перетаскать, у меня ведь расширение вен. — А те все носят да носят, старик аж слюной брызжет.
— Расширение! Сходи в аптеку да купи себе резиновые чулки, а то экономию наводишь там, где не надо!
Но Густа не слушает. Она глядит не наглядится на своего длинного, и он тоже на ребят гордо посматривает. Знай, дескать, наших! Ведь все это дело он провернул! И бабеночка недурна.
Таскали они, пока из сил не выбились, а как ушли, Гернер закрыл за ними дверь, заперся и давай с Густой пьянствовать. Как говорится, с паршивой овцы хоть шерсти клок! Да и время нечего терять — надо успеть все перепробовать и, что получше, завтра же с утра сплавить какому-нибудь торгашу. Развеселился даже, дело стоящее. И Густа тоже довольна, как ни говори, а муж у нее хороший, ее ведь муж, не чей-нибудь, она уж для него постарается. Так они с двух часов до пяти утра всего перепробовали, да не как-нибудь, а с чувством, с толком. Надрызгались и завалились спать. Что и говорить, славная была ночка.
А около полудня — звонок! Звенит, надрывается. Но Гернеры и ухом не ведут. Куда уж им после такой попойки. А звонки не прекращаются, вот уж в дверь кто-то колотит — ногами, что ли? Наконец Густа очухалась, вскочила и давай тормошить Пауля. — Пауль, Пауль, стучат, иди открой. Тот еле глаза продрал: „Где? что?“ — но она живо растолкала его. Скорей, мол, скорей, ишь как стучат, того и гляди дверь разнесут в щепы! Верно, почтальон! Встал Пауль, натянул штаны. Только успел отпереть, как в комнату ввалились трое. Что за банда? Неужели ребята за товаром, в такую рань? Нет, не то!.. Это ж лягавые, сыщики из уголовной полиции! Ну на сей раз им долго разыскивать не пришлось. Они глаза вытаращили от изумления. Ай да управляющий домом, хорош! — на полу навалены целые горы краденого добра. Повсюду — в коридоре, в комнате, все как попало, вперемежку: мешки, ящики, бутылки, солома. Комиссар говорит:
— Такого свинства я в жизни не видывал!
Ну, а Гернер? Ему говорить нечего. Стоит молчит! Уставился на лягавых. Мутит его еще к тому же. Кровопийцы, сволочи, будь у меня револьвер, я бы живым не дался. Неужели ж всю жизнь гнуть спину на стройке, а господа будут денежки загребать? Эх, дали бы хоть винца глотнуть… Ничего не поделаешь, надо одеваться. „Успеете, дайте хоть подтяжки пристегнуть!“
А жена его нюни распустила, хнычет.
— Ах ты господи, мы ничего не знаем, господин комиссар, мы ведь порядочные люди, это нам, верно, кто-нибудь подкинул, вот все эти ящики, потому как мы крепко спали, вы и сами видели, вот кто-нибудь и сыграл с нами такую штуку! Не иначе, кто-нибудь из нашего же дома, господин комиссар! Пауль, что же теперь с нами будет?
— Все это в полиции расскажете.
— Это, значит, и к нам ночью воры забрались, старуха, — вмешивается в разговор Гернер. — Верно, те же самые, которые склад очистили, а нас в полицию тащат.
— Вот все и расскажете там или потом на следствии.
— Не пойду я в полицию.
— Не пойдете, свезем.
— Боже мой, Густа, я же ни звука не слыхал, как к нам воры забрались. Спал как убитый.
— Да ведь и я тоже, Пауль.
Густа хотела было под шумок достать из комода два письма, от длинного, да один из агентов заметил.
— Ну-ка, покажите-ка! Или нет, положите обратно. Обыск потом проведем!
Она в азарт вошла.
— Что ж, ваша сила… постыдились бы врываться в чужую квартиру!
— Ну, кончай разговоры, пошли!
Тут Густа и начала ломать комедию — на мужа не смотрит, голосит, катается по полу, — пришлось ее силой тащить. А муж ругается на чем свет стоит, вырывается, кричит:
— Не смейте женщину оскорблять!
Что же это творится? Грабители настоящие скрылись, вымогатели проклятые, а его, бедного, впутали в эту грязную историю!
