Сергей Солоух - Рассказы о животных
И Валенок смотрел на него сверху из окна третьего этажа, и слышал в ухе спокойный голос Алки, и улыбался:
– Все хорошо. Настя была. Свежий батон приперла из универсама, еще горячий, и сливочное масло. Анжеро-Судженское. Жар батона буду тебе сохранять собственным телом, а вот масло, придется засунуть в холодильник…
А за полоской парка, за рекою, там, где ночь съела скалы и деревья, роились, словно ночные пчелы, огоньки. И клумбы пахли медом. Почти что счастье.
Тем удивительнее яркость и дикость сна, от которого ничего не осталось, кроме огня и ужаса. И звука упавшего балкона. Где, что? На столике в спартанском узком номере пищал и выл брелок сигналки. А контрапунктом ему был целый хор автомобильного нытья и визга за окном.
Среди внезапной какофонии, припав к стеклу, он ничего вначале не мог понять и разобрать. «Лансер» был цел. И рядом с ним, вокруг, не изменилось ничего за два часа вязкого, потного сна. Бордовая компактная «шестерка» справа, а слева длинный, приплюснутый серебряный металлик «марка II» с вареником скругленной задницы, высунутым на дорогу. Шестерка, как и два часа назад, молчала, а «марк» на пару с «лансером» орал, моргая всеми сразу фарами. Еще одна машина вспыхивала молниями чуть дальше, в середине спящего ряда. И ничего. Ничего в ряд вклинившегося, воткнувшегося, въехавшего. Да что за черт?
И тут Игорь его увидел. Явно нетрезвый человек в белой рубашке качался посреди проспекта Комсомола. Бодал башкою ночную пустоту и разводил руками сиреневый свет фонарей. А за ним, за его дальним, левым плечом белое соединилось с красным. Вот что упало, как оторвавшийся балкон хрущевки. На той стороне дороги «тойта премио» по самые свои передние колеса мордой вошла в багажник новенькой «октавии». Удар был такой силы, что праворучка еще метра полтора тащила по асфальту тонну европейского металла, пока не ткнулась в темную задницу старенькой «вектры». Несчастная эта «вектра» не в такт машинам здесь, у гостиницы, внизу, надрывно верещала и что-то кому-то телеграфировала фарами. Звала на помощь.
И не напрасно. Два полуодетых типа уже неслись скачками вниз по ступеням широкого крыльца «Югуса». В шизофреническом, неверном свете фонарей, среди парализующих, мозг выносящих вспышек аварийных габаритов Игорь увидел в руках того, который летел первым, биту. Блестящую бейсбольную кувалду. И понял: сейчас случится самое ужасное. У него прямо на глазах убьют человека, пьяного идиота, разом разбившего три тачки. Свою и две чужие.
Но он не дался. С поразительной, необъяснимой ловкостью эта бессмысленно и тупо еще минуту тому назад качавшаяся посреди дороги тень, нырнула под ноги свирепо набегавших, и начала кататься между ними, отчего посыпавшиеся сверху жестокие удары ложились как попало, руки, ноги, плечи, а головы и не было как будто бы у извивающегося, дробящегося, сворачивавшегося и разворачивавшегося на асфальте ужика с белой приметной отметиной. Игорь почувствовал неудержимый, неумолимый приступ тошноты, кинулся в узкий пенал сортира и там, как Алка, рухнул на колени перед холодной белой вазой.
Когда с мокрым от ледяной воды лицом, с испариной, с дрожащими руками Валенок снова подошел к окну, внизу, на месте боя уже были местные менты. Неместные, два гостя «Югуса», лежали на земле с наручниками на запястьях, а негодяй в разорванной белой рубахе шатался между ними, глумливо скалился, самодовольно то вскидывая над головой, то упуская трофейное орудие убийства. Биту.
– Пидора! – орал он на всю улицу, затихшую, переставшую дико визжать и вспыхивать, лишь только дрожавшую тихонечко, нежно двоившуюся от едва-едва начавшегося смешения сирени фонарей с рассветным серебром. – Пидора!
Игорь свалился на кровать, закрыл лицо руками и попытался разъединить в сознанье день и ночь. Реку с зеленым островом, серые скалы с птицами-деревьями, все то, что он любил во снах и наяву, отрезать от крови, железа и людей, которых не хотел ни знать, ни понимать, ни видеть. Пытался и не мог. Не мог, потому что с некоторых пор, с какого-то проклятого момента любимое и ненавистное стали неразделимы.
* * *Примерно месяц спустя после очередного ТО механик показал Валенку отметину на заднем бампере. Что-то, какой-то кусочек стекла или металла, перелетев дорогу в ту междуреченскую ночь, рикошетом прошелся, чиркнул справа в самом низу.
– Да чепуха, пластмасска, что ей станется? – сказал механик.
И Игорь согласился. Ничего.
* * *Не то чтобы не пить. Не пахнуть старался Игорь. Вообще. Но особенно, принципиально, как мусульманин из Прокопьевска, Усят и Барачат, избегал любого соприкосновенья с алкоголем, когда Алка держалась. Однако в этот корпоративный новогодний праздник принял немного. Никакой отговорки не мог придумать, все видели и знали, что на работу Валенок приехал на такси. С утра оставил «лансер» на станции менять лобовое, расколотое еще в конце октября, по первом снежку, посыпанному плохо просеянным песочком. Камень со встречной. Больше месяца, после того как заявился в страховую, ждал новое, и вот теперь очень не хотелось с этими длинными гуляньями так и кататься с дурацким крестом трещин до середины января. Есть очередь на двадцать пятое – согласился на двадцать пятое.
– Вот молодец, – поздравил Запотоцкий, по-своему, как надо, интерпретировав известие о том, что Игорь без колес, – сегодня у меня все будете в отделе продаж друг с другом пить на брудершафт. Крепить командный дух, а то что-то ослаб, такое ощущение. Не дело.
– Я с Игорем Ярославовичем всегда… – быстро сказал Бобок, Борис Евгеньевич Гусаков, и даже посмотрел шефу в прямо глаза. Чего не делал никогда, но тут вопрос был жизни и смерти.
И Запотоцкий ухмыльнулся:
– Борис Евгеньевич, – с ласковым недоумением пожал плечами, – а как же Андрей Андреевич, с ним тоже надо целоваться иногда, по-русски, троекратно, по-мужски. Мы же не немцы тут какие-нибудь. Все свои…
Бобок напрягся. Сегодня утром он как раз в очередной раз жестко сцепился с Одной второю таракана. Большой проект интернетизации школ города, который в администрации с полгода тому назад перехватил Запотоцкий и отдал Полтораку, похоже, действительно понизил продажи Бориных буквально хлебных для него карточек разового доступа. В Южносибирске школьники массово стали переходить на даровую школьную связь.
– Ну вот, – не упустил случай Полтаракана-Полтора рака прокомментировать тенденцию. – По-братски не хотел делиться, Боря, крысятничал, Бобан, а жизнь-то видишь, как точки расставляет…
– Да я тебе расставлю, я так тебе расставлю и точки, и запятые, что вместо морды, рыжий ты фуфлан, будет у тебя один вопросительный знак, а в жопе… в жопе восклицательный… – немедленно понесся по кочкам Боря, и только чудом не дошло до настоящего контакта. В кабинет внезапно заглянул непрошенный главный бухгалтер и своей постной физиономией и постными вопросами довольно быстро остудил пыл невезучего придурка Гусакова.
Теперь же, в кабинете генерального, нашелся дипломат Потапов.
– По-русски, по-нашему, – заметил он, с легкой, ироничной рассудительностью, – нашим продажникам никак нельзя, Олег Геннадьевич.
– Эт почему?
– А разная весовая категория.
Все рассмеялись. Бой Пата с Паташоном, Тарапуньки со Штепселем окончательно принял вид глупейшей шутки. В реальной жизни решительно невозможной из-за своей комической, нечеловеческой нелепости.
Боря остался в дураках и, жалкий, лишь как всегда косил глазами, блинчики быстрых взглядов время от времени пускал поверх недружественной атмосферы, не поднимая головы, не шевелясь. Пытаясь только безуспешно вычислить, кто заложил его начальству в очередной раз.
А Полторак сиял, прямо смотрел на всех и сразу, всем своим масляным, каким-то непристойно подхалимским видом демонстрируя готовность целоваться с кем угодно. На брудершафт и просто по команде генерала. В знак вопросительный и восклицательный. Куда угодно. Но не потребовалось…
После планерки Боре пришлось еще раз теперь уже самому подняться к главбуху и после этого срочно уехать. К шести часам на праздничные общие посиделки к накрытому в клиентском отделе на первом этаже широкому столу он не вернулся.
И может быть от этого, оттого что Борю Гусакова унесла его нелегкая, вечная и неизменная, а Полторак слинял безо всякого принуждения, по своему обыкновению, ловко, как кубик сахара в стакане чая, просто исчез, распался, растворился, оставив только пошлый привкус, без контуров и цвета, сам Валенок остался. Прибился к компании системщиков, людей Потапова, и выпил с ними одну пачку белого испанского вина на шестерых, потом еще одну, а когда завели музыку и молодые люди кинулись скорее перехватывать бухгалтеров, не встал и не ушел. Вдруг повернулся к оставшемуся в уголочке Шейнису и задал вопрос под металлический грохот бумбокса, всем посторонним и ненужным заложивший уши:
