Эрленд Лу - Лучшая страна в мире
Финляндия — благоустроенная страна, пишу я дальше; так сказано в «National geographic», и это хорошо, что она благоустроенная, так что я переписываю это к себе без смущения; итак, Финляндия — благоустроенная страна, заботящаяся о своем народе посредством тщательно разработанного законодательства, способствующего повышению жизненного уровня. Все трудящиеся в закрытых помещениях должны иметь доступ к дневному освещению, говорится в журнале, и я тоже пишу это у себя, и величина транспортных отчислений зависит от доходов лица, пользующегося услугами транспорта. В Финляндии все хорошо работает. Работают автоматы на улицах, туалеты, телефоны. Фарфор предприятий «Арабия», ножи и вилки завода «Фискарс», деревянные изделия из Африки, текстильные товары «Маримекко»… Снова «Маримекко»! Значит, автор «National geographic» тоже счел необходимым упомянуть о «Маримекко»; знай наших; на мне вон тоже надет свитер от «Маримекко»! Но там сказано, что все вышеперечисленное не только входит в перечень товаров финского экспорта, но является также зримым выражением финского национального характера, финского вкуса, стиля и настроений. Мотивы почерпнуты из текстуры морских волн, льда и гранитных скал. Последнее, то есть гранит, пришлось мне особенно по душе, за то что гранит так тяжел, так неизменен; наверное, в Финляндии очень много гранита, раз он упоминается в «National geographic», подумал я, и мысль о том, что там много гранита, отчасти примиряет меня с тем неприятным обстоятельством, что там так много воды, благодаря этому я начинаю более благосклонно относиться к Финляндии. Финляндия — это гранит, пишу я, и ради гранита всегда стоит выбрать Финляндию местом проведения своего отпуска; гранит служит нам залогом надежности, ведь мы, норвежцы, любим наш родной гранит и любим гранит в других странах; и тут я делаю себе заметку па память, что надо будет потом, если успею, посвятить отдельную главку финскому граниту; в этот момент вдруг звонит телефон, это Сестра, и, что характерно, она звонит именно в ту минуту, когда я в кои-то веки совладал с Финляндией, поставил ее на колени, Финляндия стала у меня как шелковая, и тут-то, конечно, мне звонит Сестра, она сообщает, что Бим окончательно сорвался и ей необходима моя помощь. Это очень некстати, говорю я, работа над текстом у меня в самом разгаре, я весь в работе по самую макушку, если так можно сказать, я насквозь проникся Финляндией, Финляндия просто фантастическая страна, я вижу это все ясней и ясней, статья из «National geographic» послужила для меня тем толчком, после которого свободно вылилось все, что я давно вынашивал в себе, но не мог выразить, сейчас бы мне только писать и писать, я наконец расписался; я пробую намекнуть, что Бим как-нибудь справится сам, но Сестра об этом другого мнения, она опять повторяет, что Бим окончательно сорвался и одной ей не справиться, поэтому надо, чтобы пришел кто-то, кого Бим уважает, и помог ей. Так, значит, Бим меня уважает? — спрашиваю я. Уважает, говорит Сестра. Он уважает любого, кого зовут Ньяль, но, кроме того, он еще уважает тебя за то, что ты показываешь такие выдающиеся результаты в компьютерной гонке, говорит она; я представил себе мои high scores[14], записанные в памяти его компьютера; только в одной гонке Бим, наверное, смог меня обыграть, в той, когда я вдруг очутился дома, остановился посреди пути и застыл как зачарованный оттого, что окрестности были так похожи на мои родные места, где стоял наш дом, которого уже нет, потому что теперь дом мой повсюду и нигде, и когда я вспоминаю об этом, то сразу вода начинает плескаться у моих ног, а сейчас меня притягивает Финляндия, потому что дело стронулось с мертвой точки и я, кажется, мог бы в считанные часы написать всю брошюру, но моя помощь потребовалась в другом месте, ко мне обратились как человек к человеку, а не как к брошюрописателю, и Бим вот меня уважает; уважает — это тебе не шутка, думаю я, это тебе не пустяк, а Сестра говорит, я буду век тебе благодарна, я-то знаю, что это просто речевой оборот, и ничто не вечно, даже благодарность, я так и вижу, как мы, быть может, сойдемся, поженимся, и разойдемся, и встретимся уже в суде, где будем делить имущество и детей, и от вечной благодарности ничего не останется и в помине, псе давно быльем поросло, а вместо благодарности осталась одна ненависть, но так нельзя — если так думать, то сам сделаешь себя одиноким, думаю я, надо помочь человеку, если и ты хочешь рассчитывать на чью-то помощь, и, даже если тебе за это никто не поможет, все равно надо помогать другим, думаю я, ибо так и надо думать, если ты человек, а я же человек, хотя и брошюрописатель — в первую голову брошюрописатель и носитель власти, но в то же время и человек — голенький, и одинокий, и бессильный, а пока ты человек, ты обязан помогать другому человеку, думаю я, и Финляндии моя помощь требуется меньше, чем Биму, потому что Биму нужна немедленная и человеческая помощь, тогда как Финляндии помощь требуется в том, чтобы ей побольше заработать на туристах, помощь в получении прибыли, так что, если бы я идентифицировал себя с белым человеком, я бы отправил Сестру куда подальше, хоть на кудыкину гору, но ведь я-то идентифицирую себя с индейцем, который живет в гармонии с природой и у которого всегда есть время, поэтому я не посылаю Сестру куда подальше на кудыкину гору, так как Финляндия может и подождать, а Бим, по ее словам, ждать не может, так что ладно, я еду, говорю я, сохраняю все написанное о Финляндии в памяти компьютера, сохраняю для верности дважды, записываю копию на дискету и прячу дискету в карман; хотел было сказать, что я проглотил дискету — сохранил все в памяти, записал на дискету и затем эту дискету проглотил, но так получилась бы бессмыслица, а нам нужен смысл. Бим скрылся за горами, за долами, так что ищи ветра в поле. Уже поздно ночью он тайком позвонил сестре с чужого мобильника, взятого без спроса, и шепотом сказал, что находится в рыбачьей хижине где-то в районе нижнего течения Гёйлы, то есть в центральной Норвегии, более чем в пятидесяти милях от дома, ему там плохо, но остальные ребята, те самые дружки, которые, по словам Сестры, забивают его голову разными глупостями, не хотят его отпускать домой, раз уж решили быть заодно, тем более что они угнали чужую машину и все такое прочее. Ну, так что там такое? — спрашиваю я Сестру. Если мне предстоит ехать за ним, то я хочу знать, что происходит. Сестра отбрасывает таинственность и рассказывает: бред всякий, вроде национализма и прочей чепухи насчет расовой чистоты и превосходства одной нации над другой — вот что там происходит. С некоторых пор Бим повадился ходить в эту компанию, а тут лопушка и захлопнулась, ведь Бим на самом деле не такой, говорит Сестра, его заманили; у Бима, конечно, бывают странные мысли и взгляды, и его нетрудно было поймать, но все-таки он не такой, просто начитался лишнего, и его нетрудно поймать, потому что сейчас ему нехорошо, с тех пор как случилось несчастье, он ходит сам не свой, а теперь вот позвонил, и Сестра истолковывает этот звонок как крик о помощи, он же попал в такую скверную среду, откуда просто так не уйдешь, потому что, если ты уходишь, это значит, что ты предал тех, кто остался, а предательства надо стыдиться, потому что у этих ребят в ходу такие понятия, как честь, и товарищество, и предательство, и измена, поэтому если уж ты туда вошел, то, значит, вошел, а тот, кто не с ними, тот против них; из этого я понял, что Бим прочно застрял в рыбачьей хижине на Гёйле и ему требуется немедленная помощь, и я говорю Сестре, что помогу ей и вытащу Бима и чтобы она не беспокоилась, я все улажу, а Финляндия пускай пока подождет, говорю я, потому что Финляндия не застряла в хижине на Гёйле и ей никто не засоряет мозги национализмом и тому подобными материями, а вот с Бимом все это происходит, так что Бима надо выручать, а Финляндия пока что перебьется как-нибудь без меня.
Я сажусь в машину и направляюсь на север, я поехал через Эстердаль, так выходит покороче, чем если ехать через Гудбрандсдаль, и, хотя Гудбрансдаль, строго говоря, интереснее, я еду через Эстердаль, ведь я не немец турист, я — норвежец и уже не раз ездил по обеим долинам на этой же машине; машина лихо мчится по дороге, она не украдена, не увезена на штрафную площадку и, можно сказать, находится в отличной форме, временами я немного превышаю дозволенную скорость, но это ничего — сейчас ночь, движение минимальное, иногда только попадаются тяжелые грузовики; говорят, без автомобиля остановится вся Норвегия, и на первый взгляд это звучит довольно убедительно, ведь Норвегия во всех отношениях страна экстремальных условий, включая даже географические, и для того, чтобы люди, живущие в сельском захолустье, получили сыр, и молоко, и сигареты, и пластырь, и все прочие предметы потребления, предназначенные как для повседневного, так и для долговременного пользования, мы должны перевозить по дорогам не малое количество товаров, без этого никак не обойтись, пока в нас сильна потребность в разнообразных вещах и мы хотим иметь эти вещи, в отношении вещей каждое поколение действует по одной и той же схеме: все хотят дать своим детям больше вещей, чем имели сами, и в результате получается очень много вещей, одна вещь тянет за собой другую и еще другую, и вырастает целая гора вещей, а по сути дела, получается полная чепуха. Потому что Норвегия и без машин ни на секунду не остановится. Норвегия продолжает двигаться в том же темпе, в каком она двигалась всегда, хоть с машинами, хоть без машин? периоды оледенения приходят и уходят, приходят и уходят люди, и тут не нужны никакие автомобили, Норвегия двигается и останавливается независимо от машин; ее движения не имеют ничего общего пи с какими машинами, а Норвежское объединение владельцев грузовых автомобилей все равно выпускает па-клейки, на которых написано, что без автомобиля остановится Норвегия. Спрашивается, зачем они это делают? Зачем, если сами знают, что это неправда, ведь они же отлично понимают: что бы мы ни делали, Норвегия не остановится, рассуждаю я риторически, как бы для упражнения, упражняться-то нужно, я ведь знаю ответ, но я упражняюсь в постановке вопросов, ибо в этом заключается задача СМИ, отчасти в этом и коренится их власть: умей ставить правильные вопросы, и ты на коне, такое вот несложное правило; как всегда, я два или три раза замечаю лосей, эта долина кишит лосями; если бы я был немецким туристом, я бы пришел в восторг, на заправочной станции в Альвдале я бы купил наклейки для автомобиля с изображением лося, но, как сказано, я — норвежец, и появление лося не приводит меня в такой восторг, да и вообще в настоящий момент мне не до восторгов, я слишком нервничаю, потому что я не из тех людей, кто привык выполнять такие поручения, такие опасные поручения, но я взялся его выполнить, потому что так попросила Сестра и потому что я желаю Биму лучшей судьбы, чем торчать в рыбачьей хижине на Гёйле с шайкой пустоголовых балбесов; может быть, я зря не обзавелся пистолетом, была же у меня такая мысль, думаю я, но тотчас же отбрасываю эту мысль как полную ерунду: это же ни в какие ворота не лезет — я, и вдруг с пистолетом! Полный бред. Мое дело — слово, изобразительный ряд, и пистолет тут ни с какого боку не годится.
