Матвей Ганапольский - Улыбайлики. Жизнеутверждающая книга прожженого циника
Я старухе говорю: кому твое детское кафе нужно, давай кегельбан откроем – пиво там будет, девчонки.
А я буду собою кегли сбивать. Пусть деньги небольшие, но для твоего музея, да и занятие интересное.
А она, гадина, грозит, что если я еще раз в ее заповеднике всякие бесовские затеи буду предлагать, то она меня на бутерброды пустит – с сыром и колбасой.
В том самом детском кафе. Ты понимаешь, Сережкин – у них тут шайка. Массовый гипноз!
– Ладно, – я махнул рукой, – будьте тут, а я в избу пойду к Ягудиной на переговоры.
– Может, платок какой белый найти, чтобы она тебя на подходе в чего-нибудь нехорошее не оборотила? – забеспокоился Колобок.
– В жабу? – Я пожал плечами. – Не страшно, кто-то все равно поцелует.
– В налогового инспектора! – заржал беззубый Соловей с ветки. – тысячу лет поцелуя будешь ждать…
Я направился к лестнице.
– И не пей там ничего, – крикнул мне в спину Колобок, – козленочком станешь!..
В избе было темно.
Кот Василий дремал на широком подоконнике.
– Здравствуй, Баюн, – ласково сказал я.
Кот вздрогнул, но глаз не открывал.
– Неужели это ты – тот самый Баюн? Самый красивый и самый умный. Тот самый Баюн, который Пушкину стихи помогал писать…
Я протянул руку и осторожно провел по шелковой шерсти. Кот сжался.
– Пушкин – мой любимый поэт, – успокоил я кота. – Я из него много помню.
Василий Иванович открыл один глаз и удивленно посмотрел на меня.
– Без шуток, – сказал я наиболее убедительно. – Особенно я его стихи про зиму люблю. Помнишь: «Под голубыми небесами великолепными шатрами блестя на солнце снег, лежит».
Кот вздохнул, закрыл глаз и неожиданным баритоном холодно произнес:
– Коврами. У Пушкина снег лежит не «шатрами», а «коврами».
После чего повернулся к окну и окончательно потерял ко мне интерес.
– Минутку, мы это проходили в школе двадцать лет назад! – Я попытался оправдаться. – Кроме того, я вспомнил, у меня была ангина, и я болел…
Баюн грозно зашипел.
– Не мучайте кота – может поцарапать, – строго сказали из темноты.
Хозяйка сидела у окна.
Я бросил на нее взгляд.
Что-то неуловимо менялось в ней, пульсировало, жило своей загадочной жизнью.
Возможно, это дышали волосы – серебристые, собранные в смешной пучок и подоткнутые изогнутым гребешком.
А может, вздрагивали руки – маленькие, с узловатыми пальцами, так не идущие ее девичьей фигуре.
А может, это двигались петухи на вышитом переднике или плыла паутина морщин на лице – таком красивом и так похожем на лица всех матерей мира.
Я подошел к ней и, взяв ее руку – сухую и теплую, поцеловал.
– Простите нас, – сказал я тихо, – мы больше не будем.
– Будете, – строго ответила она.
– Да, – согласился я, зачем-то защищая все человечество, – будем. Вернее, еще некоторое время будем, но потом, постепенно, так сказать…
– Вы стали взрослыми – теперь вы знаете, что делать с ретрансляторами. Осталось выяснить, что делать со сказками.
– А что, с ними нужно что-то делать?
– «Народное творчество – часть экологии» – фраза нескладная, но справедливая – я ее где-то в журнале прочла, по-моему в «Науке и жизни», – старуха внимательно смотрела на меня. – Это был старый номер, из того времени, когда еще интересовались и народным творчеством и экологией…
Марья Ивановна пожала плечами.
– Я не против ретрансляторов, но моя работа и работа моих коллег – не картонная упаковка к ним, которую выбрасывают. Вы ощущаете себя таким, какой вы есть, потому что с незапамятных времен есть мы. Конечно, все понятно – у вас Интернет, глобализация. Да, понятно, мы в конкурентном поле. Но давайте честно конкурировать. Честно!.. Но для нас почему-то нигде нет места. Поэтому мы защищаемся, как в случае с вашим пропавшим экипажем. Знаете, как в ваших фильмах говорят: «Тут ничего личного». Вы просто мешаете нам работать.
– А что у вас за работа? – недоуменно спросил я.
– Мы снимся детям, – весомо сказала Марья Ивановна. – Непростая работа, поверьте. Не то приснится – они будут плакать. В свое время мы и вам снились, и вашему Диспетчеру. Мы – часть эпоса, часть литературы. Вам мало? Сейчас мы тут – это рядом с Землей – для нас три секунды лету. Это важно, потому что дети ложатся поздно, даже маленькие – те, кто наш контингент.
В избе совсем стемнело. Пахло травой и цветами.
Я уже почти не видел хозяйку, лишь слышал ее голос.
– Вы замечали, что сейчас держат в руках даже совсем маленькие дети? – продолжала она. – Нет, не погремушку, не книжку с картинками, а мобильный телефон отца. И Змей Горыныч – это для них не сказка, а игра в этом телефоне. Игра в три раунда: «Убей зверя». И ребенок жмет на кнопки и стреляет в него из гранатомета. При этом, он Горыныча никогда не видел и даже за ухом у него не чесал. Но какой Горыныч «зверь» – он же часть этого ребенка… Хотите, я зажгу свечи?
– Не нужно, так посидим, – мне не очень хотелось смотреть старухе в глаза.
– Понимаете, из-за Интернета все оказались в одном конкурентном поле, – продолжала она. – Но не все могут в этой конкуренции выжить. Что я могу противопоставить «Диснею». Ничего, потому что они вкладывают в сказки миллионы. А у меня все те же – мои бойцы да Пушкин. Кстати, вы мультфильм «Сказка о царе Салтане» давно видели?
– Почему, недавно. Смотрели с сыном новую версию в 3D.
– При чем тут «3D». Вы помните, когда он сделан?
– Точно не помню, по-моему, пару веков назад.
– Четыреста шестьдесят лет, – уточнила Ягудина. – И что, за четыреста шестьдесят лет у нас что-то сделали лучше?
Она встала и почти неслышно подошла к открытому окну.
– Я только защищаюсь, – твердо сказала старуха. – Мы как ненужная фауна – если исчезнем, то никто не заметит. Поначалу… Только потом будет поздно.
За окном неожиданно запели птицы. Вспыхнула радуга.
– Радуга! – пораженно воскликнул я. – Как странно.
– Странно не это, – уточнила Марья Ивановна. – Странно, что вы придумали сказки, чтобы потом всю жизнь гнать их из своего сердца…
Раздался грохот, и радуга вдруг взорвалась миллионами огней.
Водяной поднял огромный рог, затрубил и помчался по радужной дороге за горизонт – туда, куда уходила радуга.
За ним, плывя в воздухе, помчались русалки, за ними Лягушка в короне.
Из лесу выскочил громадный Волк. На волке сидел Царевич и неземной красоты девушка. Царевич целовал ее, а она краснела, хохотала и прятала лицо в шаль.
За ними гнался старик – ужасный, в развевающемся черном плаще с черепом. Старик ругался и махал клюкой.
За ним ехала печь, на печи парень играл на гармони. Рядом в Ведре сидела Щука. Парень, Щука и Ведро пели на три голоса.
На радугу вскочила «сладкая парочка» – Старик и Старуха. Не переставая браниться, они затащили на дорожку старое корыто. В корыте сидела Золотая Рыбка и говорила, что не все еще потеряно и семейная жизнь может наладиться даже в зрелом возрасте. Потом престарелая пара прыгнула в корыто, и оно помчалось по радуге с возрастающей скоростью. Старуха кричала Рыбке, чтобы она немедленно сделала ее владычицей морскою…
За ними шествовал Пудель. На нем – красивая девочка с бантом и деревянный мальчик с длинным носом. Девочка заостряла нос мальчишки заточкой для карандашей.
Свирепого вида мужчина плелся сзади, путался в бороде до земли, щелкал длинным хлыстом и требовал вернуться обратно в театр, обещая повышение зарплаты.
Над ними летели белые лебеди, неся на крыльях Королеву. Снежную Королеву с ледяным сердцем.
– Торопитесь, – кричала королева, – нужно вовремя встретить Кая – лед может растаять!..
Гномы, Оловянные солдатики, Золушки, Чиполлино, Хоттабычи, Карлик-нос, Злые Мачехи – все вдруг завертелось в водовороте и, почти неразличимое в деталях, понеслось по радуге лавиной.
– Дорогу! Дорогу!!!
Вдруг выскочил на радугу уродливый человечек, похожий то ли на птицу, то ли вообще черт знает на что.
Свистнул человечек страшно, задрожала радуга, взметнулись три столба дыма за лесом, и, расправляя крылья в полнеба, взлетел к звездам Змей Горыныч, изрыгая пламя…
– Куда это они? – спросил я потрясенно.
– Сниться, – сказала хозяйка. – У них сегодня много работы.
Радуга опустела и померкла. Стало тихо, как будто секунду назад и не было этого безумия. Радуга беззвучно висела в небе, как взлетная полоса, отпустившая в небо все самолеты. Теперь, видимо, она ждала их возвращения.
– Да, серьезно тут у вас все, – ошарашенно заметил я. – Настоящее производство.
– Да, – согласилась Марья Ивановна. – Это не тот случай, когда скажешь «Работа – не волк». Тут как раз волк – это и есть работа.
Она указала пальцем на поляну перед домом.
– А вот и мои юные практиканты. Вас, видимо, дожидаются.
Я вгляделся. Тесно прижавшись друг к другу, возле пенька стояли Варфоломеев-Колобок, Олевский-Соловей и Венедиктов-Волк.
