Альфред Андерш - Занзибар, или Последняя причина
Пройдя несколько километров, он подумал: какой отличный лес! Такого леса он никогда не видел. Под деревьями лежали огромные серые валуны, порой встречались упавшие стволы, было много ручьев и маленьких прудов в низинах, попадались заболоченные луга, и совершенно не было тропинок; только однажды юнга пересек какую-то дорогу и решил, что эта дорога ведет к Скиллингу. По другую сторону дороги лес был точно таким же и бесконечным, и у юнги было чувство, что он еще много дней может бродить в этом лесу. Я вырвался, подумал юнга. Потом он вышел к большому серо-серебряному озеру и стал размышлять, обойти ли озеро слева или справа. И тут он обнаружил хижину, вернее, настоящий рубленый дом, а перед ним — лодку. Он подошел к хижине и дернул дверь, она была открыта. Вот это да, подумал он, вот это страна: здесь двери остаются открытыми. Он огляделся, в хижине имелось ложе из мехов и шкур диких животных и камин, а на полке — тарелки, сковородка и кастрюли. Все это, судя по всему, долго не было в употреблении.
Он вышел из хижины, отвязал лодку и осторожно поплыл по озеру. Он забросил свой шнур с приманкой и через две или три минуты поймал двух больших голавлей. Рыбины были серебристо-коричневые и выглядели гораздо свежее и нежнее, чем морская рыба, и юнга подумал: ямогу оставаться здесь сколько у годно, если никто не появится. Он повернул лодку назад и снова вошел в хижину, там приготовлены были даже дрова, он развел огонь в камине, повесил над огнем котелок с водой, и когда вода закипела, бросил туда выпотрошенную рыбу и дал ей повариться. Она оказалась безвкусной, потому что не было соли. Тем временем уже стемнело, он вычистил котелок и загасил огонь, потом он сел перед хижиной и подумал: я вырвался, все получилось просто здорово, я в Швеции, несколько дней поживу здесь, а потом схожу куда-нибудь, заявлю о себе и скажу, что я политический. А уж потом все пойдет как по маслу, и возможно, я попаду в Америку и на Миссисипи, или на Занзибар, или в Индийский океан.
Было очень тихо, один или два раза он услышал, как плещется рыба, он совсем не чувствовал усталости и решил вернуться к берегу моря и посмотреть, отплыл ли Кнудсен. Только когда Кнудсен уйдет, подумал он, я буду по-настоящему свободен. Он легко нашел дорогу, между стволами деревьев был рассеянный свет, он снова вышел на пустынную дорогу, а оттуда было уже недалеко. Сквозь лесную чашу он увидел дом, потом море, и, прячась в кустарнике и среди валунов, он подобрался к воде и стал наблюдать. Мостик, словно старая лента, лежал на черной воде.
Юнга увидел, что катер еще на месте. Чуть дальше море было голубым, темно-голубым и холодным под серым бесформенным небом без звезд. Катер почти не двигался, он был черный и тихий, он ждал. Юнга видел, что Кнудсен сидит на палубе, на бочке с водой и курит.
Выйдя на мостик, юнга уже не оглядывался назад, на лес. Он не спеша подошел к катеру, словно ничего не произошло.
Рыжая. Роман
Die Rote
Пятница
Современный композитор пишет свои произведения, опираясь на правду.
Клаудио Монтеверди. Совершенства современного искусства Венеция, 1605Скорый поезд и созерцание дома. — Причины перехода от мажора к минору. — Внезапное решение некой дамы в кафе «Биффи» в Милане. — Интерпретация «Бури» Джорджоне. — Свет, исходящий от рафинированных людей. — Сирена «Монтекатини».
Франциска, ближе к вечеру
На перроне Центрального вокзала было сухо, сухо под темными нагромождениями из стекла, дыма и бетона, но скорый поезд на Венецию был абсолютно мокрым, значит, всего несколько минут назад его привели сюда из дождя, из серости дождливого послеобеденного времени; отправление в 16.54, стало быть, через пять минут; в вагоне было холодно, так что Франциска положила на занятое ею место только перчатки и снова вышла на перрон, чтобы согреться, но вместо этого она еще больше продрогла под сильным январским ветром. Наверное, я все-таки беременна; ей было очень холодно, несмотря на пальто из верблюжьей шерсти; она сунула свою коричневую сумочку под мышку и спрятала руки в карманы пальто. Сигарета, первое, что я сделаю, когда поезд тронется я закурю сигарету. Она наблюдала, как в дымном воздухе крытого перрона испаряется влага со стенок вагона, у которого она стояла, как остаются маленькие мокрые островки, грязный конденсат, внезапно превращающийся в какую-то желтую пленку, поблескивающую при свете уже зажженных фонарей. Если бы сейчас появился Герберт, если бы он пришел за мной, я бы, наверное, оставила свои перчатки в вагоне и пошла бы с ним. Если бы он сейчас пришел, это означало бы, что мы, возможно, в последний момент все-таки нашли бы какой-то модус вивенди. Какая же я иногда трусливая. Миланский Центральный вокзал был темным местом, особенно под январским дождем в серый предвечерний час; вход в него образовывали гигантские колонны из пористого камня; Франциска вышла из трамвая и быстро вбежала в здание вокзала, к которому то и дело подъезжали, останавливаясь на мгновение, и тут же уезжали такси; наверх можно было подняться на эскалаторе, в это время он еще не был переполнен. Франциска стояла за худой маленькой старушкой, которая в четырех изношенных, залатанных хозяйственных сумках тащила множество тяжелых пакетов и бутылок; хищная птица, сующая корм в открытые ненасытные клювы, бедная, старая, истощенная, с зорким взглядом; наверху она сразу исчезла в толпе, вытекающей из прибывшего поезда; Франциска подошла к кассе и спросила, когда отправляется ближайший поезд.
— Куда?
— Куда-нибудь.
Кассир какое-то время молча разглядывал ее, потом обернулся, чтобы посмотреть на часы, и сказал:
— Скорый в Венецию. Без шести минут пять.
Венеция. Почему Венеция? Что мне там делать? Но ведь это как рулетка, я поставила на зеро, и выпал какой-то цвет. «Куда-нибудь» означало зеро. Выпала Венеция. Видимо, не было такого места, которое называлось бы «ноль».
— Хорошо, давайте до Венеции!
— Туда и обратно?
— Нет, только туда.
Она посмотрела на ручные часики. Без тринадцати пять. Венеция ничуть не хуже любого другого места, Герберт никогда бы не подумал, что я могу находиться там. Скорее всего, он решит, что я вернулась в Германию и жду его дома.
— Четыре тысячи шестьсот, — сказал кассир и пододвинул к ней билет.
Франциска протянула ему пять тысяч лир. Это слишком дорого. Поездка в Венецию стоит слишком дорого.
Отдавая ей сдачу, кассир сказал:
— Доплату за скорость вы внесете в поезде.
Ей стало страшно. Какой-то миг она раздумывала, не вернуть ли билет. Я могу выбрать что-нибудь поближе, Турин например, и поехать обычным поездом. Но под взглядом кассира она молча взяла билет.
— Перрон номер семь, — вежливо сказал кассир.
Иностранка. «Куда-нибудь». Такие, как она, сумасшедшие или шлюхи, или то и другое одновременно. Иностранка, которая готова ехать «куда-нибудь» и у которой достаточно денег, чтобы оплатить скорый поезд в Венецию. Четверть моей месячной зарплаты. Сумасшедшая шлюха. Как развеваются на ветру ее волосы. Рыжая. Ни одна итальянка не допустит, чтобы ее волосы так развевались. Он посмотрел ей вслед, восхищенно и похотливо.
Внезапно вспыхнувший свет фонарей превратил серый вечер, лежавший где-то снаружи, за пределами крытого перрона, в нечто темное, что, однако, еще не было ночью. Громкоговорители объявили, что прибывает экспресс из Рима. Когда Франциска снова поднялась в вагон, скорый поезд уже двинулся, мягко и необратимо, словно в нем раскручивалась какая-то невероятная пружина, пружина, которая и в самом деле через несколько минут заставила поезд полететь по рельсам словно снаряд. Быстрая езда восхитительна. Иногда я вела «Порше» Иоахима со скоростью сто шестьдесят, когда мы ездили в театр, вечером, на автобане между Дортмундом и Дюссельдорфом. В первые минуты, когда поезд еще только набирал скорость, она неподвижно сидела на своем месте, погруженная в стремительный полет этой стальной стрелы, бесшумно и мягко, как шелк, прорезавшей вечер. Если бы у тебя были дети, ты бы не ездила так быстро, всякий раз говорил Иоахим, когда мы шли на большой скорости. Ничего подобного, отвечала я, точно так же. Кроме того, детей у меня нет. Вы же мне их не делаете. Вы такие осторожные. Как раз в тот момент, когда из ее воспоминаний исчезло разъяренное лицо Иоахима, вошел проводник. Он проверил ее билет и сказал:
— Differcnza classe е supplemento rapido[6].
Пока он выписывал дополнительные билеты, она озабоченно ждала, какую он назовет сумму.
