Нагаи Кафу - СОПЕРНИЦЫ
— Да, это точно был братец Сэгава из дома Хамамурая. Можно позавидовать! Интересно, куда они пошли?
— Давай спорить. Я завтра попробую позвонить сестрице Комаё, как будто ничего не знаю. И если это правда был он, Хамамурая, я приглашу тебя в кино.
— Ладно. Если проспорю, то в кино приглашаю я. Только подожди-ка! Если это был братец Сэгава из дома Хамамурая с другой гейшей, то это же ужасно! Сестрица Комаё может и нас заподозрить, уж лучше ей не звонить…
— Верно. Так, значит, теперь у господина Сэгавы есть сестрица Комаё и еще кто-то — кто же?
Комаё невольно затаила дыхание, чтобы услышать, что ответит та, которой был задан вопрос, но все напрасно — разговор был, видимо, прерван стремительно подъехавшим автомобилем. Обе гейши, стоявшие как раз возле решетчатой двери одного из чайных домов, еще с улицы крикнули хозяйке: «Добрый вечер!» — и вошли внутрь.
Комаё едва не потеряла разум. Она не понимала, что же именно произошло, что было до и что после, но несколько случайно услышанных слов лишили её покоя. Нужно попробовать связаться по телефону с чайным домом «Куцува», куда, как сказал ей сам Сэгава, он отправился, нужно проверить, там он или нет… Если это обычная встреча, то пусть даже там узнают её голос, в том не будет никакой неловкости. Почему же она раньше не догадалась? Комаё едва ли не бегом бросилась прежней дорогой назад в чайный дом «Гисюн» и сразу схватилась за трубку телефона в конторке. Конечно, она постаралась, чтобы по крайней мере голос её был спокойным:
— Чайный дом «Куцува»? Прошу прощения за причиненные хлопоты, но нельзя ли позвать к телефону господина Сэгаву?… Кто говорит? Это… это говорят из дома господина Сэгавы.
Она некоторое время подождала, но ответа не последовало. В раздражении она продолжала настойчиво кричать в трубку, пока, к несчастью, не отключили линию. Служанка О-Маки, которая была рядом и не могла больше все это выносить, взяла трубку и снова позвонила туда вместо Комаё.
На том конце провода ответили:
— Теперь он, наверное, уже должен быть дома.
О-Маки не стала продолжать расспросы и уверять, что такого не может быть, поскольку звонок как раз из дома Сэгавы.
В отчаянии Комаё предположила, что Сэгава, может быть, сказал, что пошел домой, а сам собирался все-таки заглянуть в «Гисюн». Она еще немного подождала, но уже очень скоро часы пробили двенадцать. Тут уж Комаё вскочила и принялась открыто звонить от своего имени. Мол, господина Сэгаву в доме «Гисюн» ждет Комаё, и поэтому… После того как её опять заставили ждать неслыханно долго, последовал ответ, что Сэгава определенно вернулся к себе домой в Цукидзи. Комаё чувствовала, что сходит с ума. Она позвонила ему домой в Цукидзи, но и там его не было.
Теперь уже было совершенно непонятно, куда подевался Сэгава Исси. Во всяком случае, в полночь все чайные дома должны были закрывать свои ворота. Служанка О-Таки, которой, конечно же, было жаль Комаё, закрыла только одну створку ворот и стояла на улице, нарочно приговаривая, словно сама себе: «Он уже вот-вот будет здесь». И тут невесть откуда появился низенький человек в европейском костюме. Он, видимо, был изрядно пьян и, шатаясь, едва не повис на О-Маки. Она испугалась и хотела поскорее закрыть ворота, но пьяница был проворнее:
— Эй, эй, прошу подождать! Я, это… у вас тут нет госпожи Комаё?
— О, да это же наш вчерашний гость… Простите меня, пожалуйста! Хи-хи-хи!
— Да, это я, Ямаи.
Едва успев произнести собственное имя, опытный Ямаи быстренько скинул обувь и бросился наверх, не дожидаясь, пока ему скажут, что комнат, мол, к сожалению, нет…
19
ЯСУНА
Прошло два или три дня, и в газете «Мияко Симбун» появилась нескромного содержания публикация на полторы колонки под названием: «Неистовое сердце Комаё».
«На концерте гейш осенью прошлого года нам было показано „Безумие Ясуны”, весной нынешнего года — „Сумидагава”, и оба раза искусное изображение сцен безумия принесло громкий успех гейше Комаё из дома „Китайский мискант". Она прославилась на весь район Симбаси, так что не осталось ни единого человека, который бы о ней не слышал. Вечером в день премьеры у неё увели её милого и ненаглядного, актера из дома Хамамурая, и она прождала до зари, не смыкая глаз в любовном томлении. Вот так закончилась её страстная любовь. Ведь она не глиняная кукла, не могла же она снести все это молча, спокойно, не ревнуя, — вот и бросила под ноги свой веер для танцев и в безумии его растоптала».
Все это журналист написал в шутливом тоне, и каждая его фраза пародировала пьесу про безумного Ясуну «Ветви горной сакуры, до которых не дотянуться».
Разумеется, это была всего лишь газетная статья, в которой не разберешь, что правда, а что нет, но если бы только статья! Среди людей ветреной артистической профессии скандалы вовсе не редкость, и, поскольку это обычное дело, про сплетни, как правило, сразу забывают. Однако на этот раз, на удивление, вышло иначе. В банях, цирюльнях, служебных помещениях чайных домов, музыкальных классах — везде, где встречаются гейши, день ото дня слухи разрастались, рождая все новые слухи. Из квартала Симбаси люди нарочно ходили в театр ради Кимирю, и уже не осталось никого, кто бы на неё не взглянул. Представления в «Синтомидза» продолжали собирать полный зал, и незаметно время подошло к середине театрального сезона, но все равно то и дело слышалось: «Видела её? Я тоже!»
С самого дня премьеры Кимирю ежедневно можно было увидеть в каком-нибудь уголке театра: если не в ложе, то в коридоре или в артистической, если не в чайной, то в ресторане. После четвертого или пятого представления появился великолепный занавес, которого не было в первые дни спектаклей. На нем было вышито посвящение актеру из дома Хамамурая, а также имена пятерых гейш дома «Минатоя», начиная с Рикидзи. Занавес стали каждый раз опускать во втором действии, когда давали сцены из «Почтительных детей Японии».
Тем временем прошел неизвестно кем пущенный слух, будто бы весной будущего года, когда актер Сэгава из дома Хамамурая унаследует имя своего отца Кикудзё, он возьмет Кимирю в жены. Были даже люди, которые уверяли, что своими глазами видели подарки, сделанные по случаю помолвки. Были и такие, кто рассказывал, что брачное соглашение эти двое заключили уже давно, когда Кимирю была еще гейшей.
Этот последний слух казался всем очень правдоподобным, потому что только он позволял принять новость тем, кто считал чересчур скоропалительным превращение сплетен об интрижке в разговоры о женитьбе.
Когда эти слухи дошли до Комаё, она признала свое поражение. Для Сэгавы же эти слухи стали самым удобным оправданием, какое только можно вообразить. Потому-то между ним и Комаё ни разу не было разговора о том, правду ли, в конце концов, говорит молва или нет. Комаё всей душой уверилась, что это правда, и вне себя от горя проливала слезы обиды на мужское бессердечие. Мужчине нелегко было при каждой встрече выдерживать слезы и упреки, а она не слушала ничего, даже его оправданий. В конце концов он решил, что по горло сыт всем этим, и сбежал.
Зато его новая любовь, Кимирю, так была им увлечена, что не говорила ни единого слова поперек. Чем больше запутывались его отношения с Комаё, тем безоблачнее был роман с Кимирю. Однажды пара сидела в гостиной чайного дома «Куцува», и Сэгава сказал:
— Вокруг все только и говорят о том, что мы поженимся. О чем бы ни зашла речь — сразу про нашу свадьбу…
— Мне очень жаль. Вам ведь от этого неловко, да?
— Напротив, это, вероятно, большое беспокойство для вас. Простите же меня!
— Как так? Почему же это беспокойство для меня? Объясните, пожалуйста!
— Ну, когда о вас все говорят, то и на людях не появиться, верно?
— Вот и я о том же! Разве я не сказала, что мне жаль братца? У вас с госпожой Комаё было все так хорошо, и тут появилась еще я. Мне не будет прощения, если с ней теперь что-нибудь случится!
— Мы ведь условились не упоминать иероглиф «Кома»! Но в свете ходят удивительные разговоры… Мол, мы с вами давным-давно заключили уговор о женитьбе, еще в ту пору, когда вы были гейшей в доме госпожи Рикидзи. Якобы как раз тогда у вас появился патрон, он вас выкупил, и потому мы на некоторое время расстались. А госпожа Рикидзи — очень опасный человек! Ведь кое-кто из гейш спрашивал её, справедливы ли все эти слухи, и госпожа Рикидзи сказала, что все — совершенная правда! Ну, и я тоже говорю теперь, что все правда, потому что мне надоели бесконечные расспросы о том и о сем. И даже знаку «Кома» я сказал то же самое.
— И что же она на это?
— Я не знаю, ведь с тех пор мы не виделись.
— Удивительно все это, правда? Я совсем не понимаю, где кончается вчера и где уже сегодня! Отчего так случилось? Братец, скажите!
— Что же сказать?
— Братец! Не бросайте меня никогда, прошу вас! — Кимирю без всякой причины, как это свойственно женщинам, уронила слезу.
