Сергей Алексеев - Хлебозоры
Ухватила его Варвара и давай тянуть. Как уж тянула, откуда такие силы взялись — не помнит. С горем пополам опросталась кобыла, ожила немного, а на ноги встать не может. И жеребенок — горячий, мокрый и живой лежит на снегу, примерзает — пар столбом. Скинула Варвара полушубок, покрыла им жеребенка и подняла на руки. Не понеси, так околеет и пропадет живая душа. Так они и шли по ледянке до самых Великан: впереди Варвара с жеребенком, сзади кобыла. У обеих уже сил нет, ноги разъезжаются, а идут. Если Варвара упадет и отлеживается, то и кобыла ложится; если кобыла свалится на бок, то и Варвара рядом с ней. И добрели-таки до конного двора. Жеребенок только одно копытце отморозил. Мягкое оно было, желтенькое, как молодая репка. Варвара дорогой уж и шаль сняла, ноги жеребенку обернула, а все одно не уберегла. Правда, копытце хоть и отболело, и слезло, как слезает ушибленный ноготь, но потом новое отросло. Через два месяца, весной, жеребенок на ноги встал.
А Варвару конюх в теплой хомутовке до самого вечера отогревал, в тулуп укутывал, горячее питье давал. И будто отошла она, согрелась, разве что иней на волосах так и не растаял.
Пришла Варвара домой — тетка Васеня лежнем лежит, в избе не топлено, пар изо рта, недолго и картошке в подполе замерзнуть. Истопила Варвара печь, нажарила драников, накормила, напоила будущую свекровь, но сама и поесть не смогла, уснула на полатях.
И казалось ей потом, что спала она долго, до самой весны, пока на ноги не встала, потому что все кругом происходило как во сне. За это время пришло тетке Васене две похоронки, чуть ли не в один день — на мужа и сына. Пока Варвара спала, тетка Васеня обоих оплакать успела и к пробуждению будущей сношки успокоилась, разве что говорливая стала, словно думать и молчать ей стало не о чем.
Тогда Варвару первый раз и обманули — скрыли похоронку на Василия. Даже если бы и не скрыли, вряд ли Варвара поверила бы. Василий-то говорил, в обозе не убивает. Да и почему его убить должно? Вон сколько мужиков взято, всех-то разве убьешь? К тому же Василий — парень битый, в драке ловкий. Какому хочешь фашисту навешает. Если бы с ним что случилось, Варвара бы почувствовала, сердцем услышала. Ведь тетка Васеня-то почувствовала, когда мужа убили. Именно в этот день утром она и слегла (высчитала потом, когда похоронку получила). Что руки мозжило — дело привычное, а вот что красный огонь в глазах полыхал, такого еще не было… Варвара же, очнувшись от болезненного сна, ничего такого не ощущала. Наоборот, весна кругом была, черемуха зацветала, и бабы несли с Божьего озера целые ведра березового сока.
Однако нашелся в Великанах добродетель: кто-то из женщин не стерпел и рассказал Варваре о похоронке. Прибежала она к тетке Васене вся в слезах, но с надеждой в глазах.
— Матушка! Люди говорят, Васю убило! Врут же, врут, матушка?!
— Знамо, врут, — подтвердила та. — Ты их не слушай. А Василий живой. Самого убило, и похоронка была, верно. Так что с нашего двора войной взято. Теперь Василию целый век отпущено жить. Война кончится — придет как миленький. Тогда и оженим вас, окрутим и живите с богом!
— А письма? — спохватилась Варвара. — Неужто писем не было?
— Пока дак не было, — вздохнула тетка Васеня и тут же взбодрилась: — Немного погодя и напишет, поди, куда денется? Торопиться нам некуда, подождем! А людей не слушай, из зависти болтают.
Как-то раз пришла она из лесу — светится от счастья, заластилась, заворковала с будущей свекровкой, бросилась по хозяйству хлопотать, в руках все горит.
— Что это с тобой, Варюшка? — спросила тетка Васеня.
Варвара засмеялась, покраснела и вдруг призналась:
— Письмо от Васи получила! Какой-то человек встретился мне и подал. Васиной рукой писано! Поклон вам, матушка…
Тетка Васена поначалу так и обмерла — голова кругом! Едва с собой совладала и спрашивает:
— Где письмо-то? Дай почитать? Или уж сама прочитай.
Варвара смутилась, глаз поднять стесняется.
— Не велел он показывать… Там все про любовь писано.
А сама руку на груди держит, будто там письмо спрятано. Тетка Васеня не поверила, однако ночью, так и не уснув ни на миг, тихонько встала и всю одежду Варвары прощупала, каждый шовчик проверила, под подушку рукой слазила — пусто. Присела на постели возле Варвары, всплакнула бесслезно и неожиданно замерла, прижимая ладонью рот: будущая сношка и во сне улыбалась так, что светилось во тьме ее лицо…
С тех пор и пошло — что ни неделя, Варвара письмо получает. А потом и вовсе чуть ли не каждый день. И сама пишет ночами на кусках старой шпалеры, пишет и прячет, чтобы потом тайком на почту снести. Тетка Васеня станет ее утром будить на работу — губы и язык в химическом карандаше. Видно, слюнила карандаш, чтобы слова крепче писались на бумаге, чтобы Василий наверняка прочитать смог.
Перед концом войны и потом, после Победы, начали приходить фронтовики. И снова кто-то пытался вразумить Варвару, дескать, убили твоего Василия. Вот же, вот, и война кончилась, победили наши, а если твой жених не идет, значит, сгинул. А она не верила, смеялась и отмахивалась:
— Довольно болтать-то! С нашего двора взято уж, так что Вася живой! Двоих мужиков со двора и война пожалеет, не возьмет. Отвоюет мой жених, да придет!
— Кончилась война! Кончилась! — говорила бабы и чуть не плакали.
— Что же вы меня обманываете? — сердилась Варвара. — Будто я не знаю…
А что ей было думать, Варваре? Она видела, что приходят в Великаны и Полонянку одни битые да калеченые мужики — однорукие, одноногие, слепые — те, кто для войны не годен. И если не возвращаются еще крепкие да здоровые, значит, воюют, добивают где-то фашиста треклятого. И многие тогда если и не думали так, то в какой-то степени обманывали себя, надеялись, и для многих тогда война и в самом деле не кончилась. Изредка, весной, когда расцветала черемуха по Рожохе, Варвара прибегала на берег и, притаившись в кустах, глядела на многочисленную в ту пору «инвалидную команду». Глядела и тихонько молила, чтобы и Василию тоже оторвало бы руку или ногу.
— Матушка! — нашептывала она потом тетке Васене. — Я ведь сильная, любую работу умею. Вот бы Вася калекой сделался да пришел, а? Я его прокормлю, матушка!
— Бог с тобой! — отмахивалась суеверно тетка Васеня. — Накличешь беду-то, что мелешь языком? Пускай здоровый приходит…
Мало-помалу она тоже начинала верить, что война еще не кончилась и единственный сынок ее жив. И к старости, рано одряхлев на тяжелой работе, она уже не сомневалась в этом; перед смертью, попросив воды, тетка Васеня вдруг спохватилась:
— Эх, табаку-то я нынче не посеяла! Каждый год по триста корней было, а нынче… Василий придет, и разу курнуть нечего.
Умирала она в своем уме и твердой памяти. Спокойно умирала, беседовала со старушками до последнего мгновения о всякой всячине, словно собиралась выйти ненадолго и скоро вернуться назад.
Когда на Божьем озере перестали готовить ружболванку, — а было это вскоре после Победы, — Варвара забеспокоилась, начала тормошить Степана Петровича, председателя сельсовета и всех уполномоченных, изредка наезжавших в Великаны, мол, куда, начальство, смотрите? Война идет, а ружболванку запретили. Вредительство! Вот напишу самому товарищу Сталину! Ее пробовали уговаривать, ссылаясь, что нет на Божьем хорошего леса, весь кончили, а потому в другом месте пилят.
— Как же нет? — возмущалась Варвара. — Кое-где колки стоят — будь здоров. Да и одиночные березки можно посшибать.
В одиночку она валила остатки белого леса, кряжевала его на чурки и колола, штабелюя ружболванку на берегу озера.
— Ничего, — подбадривала она себя. — Нынче плана на нее нет — завтра дадут. А у меня приклады уже готовые!
На нее махнули рукой. И только когда на Божьем появился лесник Леня Христолюбов, едва-едва сумел уговорить Варвару оставить последние березы на племя.
— Теперь, Варюшка, приклады на фронте не нужны, — внушал он. — Теперь другим оружием воюют. Атом придумали.
Заготовленная ружболванка пошла на топорища, на протезы или просто на дрова инвалидам. А Варвару Христолюбов оформил в лесничество и довел другой план — на черешки к лопатам и метлам. Она безропотно взялась за новую работу, с раннего утра до позднего вечера не уходила из леса. Летом еще куда ни шло, а зимой по пояс в снегу бродила, вытаскивая вязанки тальниковых веток и пучки осиновых жердей. Христолюбов ей коня давал — отказалась, мол, конь-то и на другой, тяжелой работе нужен, а я и так обойдусь. Хитрое ли дело — черешки да метелки? Как-то раз не выдержала, подошла к леснику с разговором.
— Что же это делается, Петрович, — зашептала. — Война кругом, а мы этакое дело пустое делаем? Какая же это помощь фронту? Ну, черешки к лопатам я еще понимаю. Метелок-то столько зачем? До метелок ли, когда война?
Христолюбов маялся и не знал, что ответить. Сказать — война давно кончилась, так про Василия спросит, про Василия сказать — не поверит. Однажды пытался втолковать — лишь засмеялась, дескать, кто убитый, на того бумага приходит. А на Василия не было, значит, живой Подожду еще, отвоюется и придет.
