Юрий Домбровский - Собрание сочинений в шести томах. Том первый
— Мужик дельный, а черт его знает, что в башке у него завелось.
Но если не самая идея, то ее общая направленность не прошла даром. Его мысль стала работать в этом направлении.
Поймать Пугачева — вот чем можно заинтересовать сейчас гражданских и воинских начальников края: они все — и глупые, и умные, энергичные и бездеятельные, — все клюнут на эту приманку.
Какая огромная армия наемных убийц, отравителей, лазутчиков направляется каждый месяц в лагерь Пугачева! Сколько денег тратится на подкупы!
Поймать Пугачева!
На этой мысли делали карьеру, и не было ни одного губернатора, военачальника или просто мелкого судейского чиновника, который так или иначе не действовал, не думал, не мечтал об этом.
Решил действовать и Серебряков.
Когда Максимов сообщил ему о пребывании Державина в Казани, он немедленно собрался и поехал. Особых надежд на успех он не возлагал, однако неожиданно ему повезло. В Казани клюнуло, теперь дело было только за Дюпиным.
VIIIВсю дорогу Дюпин молчал и думал. Только у самого скита он несколько оправился, пригладил волосы, перепоясался, одернул полушубок, привязал лошадь к дереву, пошел по знакомой тропинке, важный, молчаливый, сосредоточенный.
В лесу было тихо. Только тяжелый снег лежал ноздреватыми сугробами, и из него торчали вывернутые корни, какие-то коряги, и кое-где виднелась желтая, вязкая земля.
Около самой избушки снег лежал завалом, и к двери вела узкая, аккуратно протоптанная тропинка.
Дюпин перекрестил лоб и несколько раз осторожно стукнул в дверь.
— Аминь, — раздался из-за двери глухой, скрипучий голос.
Дюпин вошел.
Старец, стоя около печки, вынимал из нее горшок, покрытый тарелкой, густо примазанной тестом. Увидев Дюпина, он бросил на него искоса быстрый, внимательный взгляд и продолжал возиться около печки.
Дюпин молча сел на лавку. Так он мог просидеть, не шелохнувшись, целый день.
— С чем бог принес? — спросил наконец старик, не выдержав молчания.
Дюпин откашлялся.
— Чать, сами знаете, — сказал он несмело.
Старик ничего не ответил. Нахмурив белые лохматые брови, он поставил горшок на загнеток и, взяв нож, стал аккуратно скалывать растрескавшееся тесто.
— Все по тому делу? — спросил он через несколько минут.
— По тому.
— Так, — старик несколько минут безмолвно работал ножом. — А что ж, начальство приехало? — спросил он, отрывая тарелку. Из горшка пошел густой, пахучий пар.
— Приехало, — ответил Дюпин.
— А Серебряков тоже?
— И Серебряков, отец.
Старец, держа в одной руке тарелку, посмотрел в дымящееся нутро горшка.
— А как начальника зовут? — спросил он, осторожно отставляя горшок.
— Господин подпоручик Державин.
— Так, так, — сказал старец, его маленькие хитрые глаза быстро обшарили фигуру Дюпина.
— О чем же он говорит?
— Разное, отец, говорит. Говорит — Пугачева убить надо.
— Убить-то убить, это они все говорят. А как убить надо — не говорит?
— Говорит, отец.
Старец подошел к лавке и сел рядом с гостем.
— Так, значит, надо ехать? — спросил он.
— Надо, отец.
Старец подумал с минуту.
— Ну, что ж, поедем, — сказал он. — Вот я лошадь свою покормлю, избу закроем и поедем.
Несколько минут они сидели молча.
— А как же твой начальник предлагает Пугачева убить?
Дюпин рассказал.
Старец Иов слушал, не перебивая.
— Хорош жук, — сказал он, когда дошел Дюпин до того, как Державин предлагает извести Пугачева. — Этот толк понимает, хотя, — перебил он сам себя, — они только этим делом и знают заниматься.
Несколько минут опять молчали.
— Деньги сулит? — спросил наконец старец Иов.
— Сулит, отец, — сказал Дюпин.
— Много сулит?
— Много, отец.
— Так, так. Молодой, да ранний. Ну что ж, поедем, посмотрим, что за Пугачев и как его брать нужно.
Весь следующий день провели в сборах. Старец съездил в ближайшую деревню и привез оттуда какого-то внука, румяного парня, подстриженного в скобку, с такими же быстрыми, как у старца, глазами. Он целый день водил его по горнице, сенцам, чуланам. Поднимал крышки каких-то горшков, разрывал какое-то тряпье, объяснял, где что лежит и что нужно сделать, чтоб хозяйство шло прежним порядком.
У Дюпина разгорелись глаза, когда старик раскрывал кладовые, полные снеди, вынимал сундуки из-под нар, поставцы с полок.
Видимо, старец Иов думал ехать надолго.
С Дюпиным он не говорил вовсе. Только к концу второго дня, когда уже улеглись спать, он вдруг спросил Дюпина:
— А скажи — ты дюже жадный?
Дюпин смолчал.
Старик покачал головой.
— Вижу, жаден, глаз у тебя нехороший, озорной. Ах, как нехорошо. Погубит тебя жадность. Уж гладили тебя раз ребята, чуть живого оставили, и опять берешься не за свое дело. Из тебя такой же воин, как и коровий лекарь. Сидел бы лучше дома да богу молился. А то, чать, кроме «отче наш» и никаких молитв не знаешь.
Утром третьего дня они выехали из скита.
До тридцатой версты старца провожал тот самый молодой парень, которому он оставил свое хозяйство.
— Ты понимаешь, Павел, — говорил старец, — как будут какие известия, так сразу и твори, как я тебе наказывал. Никого не бойся, сие дело из всех дел важнейшее. Понял?
Парень качал головой.
Потом опять ехали молча.
Старец сидел в телеге, правил лошадьми, вздыхал и крестился. Уже около самого села он посмотрел на Дюпина и еще раз покачал головой.
— Зря ты не в свое дело суешься, — сказал он. — Ах, как зря. Ну, пусть бы Серебряков с Герасимовым ехали, да головы позакладывали, они молодые, воины. А тебе что — жизнь надоела?
— Ничего, отец.
— Ничего! — прикрикнул старик. — То-то ничего! Я не тебя, дурака, жалею, а твою семью. У тебя изба полна ребят, а ты вон за какие судные дела берешься.
В этот день старец переночевал у Серебрякова и к Державину не пошел.
О деле они не говорили.
IXНа другой день и произошел первый разговор Державина со старцем Иовом. Когда Дюпин обещал привезти ему раскольничьего пустосвята, он представлял себе кряжистого широкоплечего старика, с длинной зеленоватой бородой, косматыми ноздрями и быстрыми юркими глазами. Таких старцев он встречал среди раскольников без счета, с таким он и готовился к разговору.
Но Дюпин неожиданно вернулся с худеньким старичком, очень аккуратно одетым, живым и голосистым. Войдя в горницу, он моментально обшарил глазами ее стены, задержался на висящем оружии, украдкой заглянул даже за ширмы и только потом, как будто только что заметив Державина, почтительно и вместе с тем развязно, кивнул ему головой.
— Желаю здравствовать, ваше благородие, многие лета, — сказал старец и даже голову склонил набок.
— Здравствуй, — сказал Державин, не сводя глаз со старика. — Ты, значит, и есть старец Иов?
— Раб божий Иов, так зовут меня добрые люди.
Державин взглянул на Дюпина.
— Ну что ж, разговаривать будем? — спросил он.
И Дюпин кивнул ему головой, и опять все трое замолчали, разглядывая друг друга.
Державин заметил про себя ту необыкновенную легкость, с которой старик вставал, ходил, садился на табуретку. Казалось, он ни одну минуту не мог пробыть неподвижно. Так и сейчас, только он сел на лавку, как его пальцы быстро забегали по краю стола, приподнимая и ощупывая какие-то обрывки бумаги, мелкий сор, сломанные и погнутые гусиные перья.
— Так вот какое дело, отец, — сказал Державин. — Надо пробраться в пугачевское становище и все там по порядку узнать.
— Это дело мне понятное, — сказал старец.
— Будут вам на дорогу деньги даны...
— Без денег там ничего не сделаешь, — сказал старец. — Такое дело деньги требует, чтобы у людей совесть, страх и разум откупить.
— Приехать вам надлежит в станицу Берды и там распустить о себе такие слухи... — он мельком, но значительно поглядел на старца, — такие слухи, что вы приехали от старца Филарета, коий его, вора Емельку, однажды на царство благословил. Понятно?
Старик мотнул головой.
— Ну, а мне непонятно, как вы там управитесь, что скажете, каким путем пойдете.
— Да ай мы, батюшка, ваше благородие, сказать не сумеем? — сказал старец и усмехнулся. — Не таких орлов, как твой Емелька, вокруг пальца обводили, когда нужно было.
Державину очень не понравилось чрезмерное оживление старика.
Он снова нахмурился.
— Ну, а например, — сказал он, глядя на старца, — вот я — Пугачев, а ты — посланный ко мне. Вот я сижу на троне и на тебя смотрю, а ну ж, что ты мне, старец Иов, сказать можешь?
Прошла только одна секунда, но наружность старца вдруг совершенно изменилась. Он стал ниже ростом, наклонил к земле маленькую, злую голову и, искоса глядя на Державина, запел:
