Алессандро Барикко - Такая история
— Синьор Гардини. Мы ездили к синьору Гардини. У него еще была секретарша с деревянной ногой. А теперь вот он я, с такой же деревяшкой. Надо бы вернуться туда и показать ей…
— Помните, как туманным вечером вы пошли на прогулку?
— Смутно. Что я запомнил, так это ресторан — как-никак впервые обедал в таком месте…
— Может быть, вы помните, как ходили потом вдвоем кругами? Долгие часы в тумане, и вы все говорили, говорили…
— Нет, не помню — мы ведь тогда еще и выпили немного за успех…
— А Последний не забыл. Вы это знали?
— Как мы бродили в тумане?
— Вы гуляли, стали обходить какой-то квартал и вдруг заблудились.
— Может быть. Помню, как мы ночевали в гостинице «Дезео». Я — чего греха таить — подумал, что это бордель, и даже мелькнула у меня одна мыслишка…
— Вы знаете, а ведь Последний повзрослел за тот вечер.
— Может быть.
— Вы себе не представляете, сколько раз он мне об этом рассказывал.
— Может быть.
— Извините меня еще раз, я не хотела вас огорчать.
— Ерунда. Может, поговорим о чем-нибудь другом?
— Я не против.
— Вы богатая?
— Я взяла деньги, когда они сами плыли мне в руки. Удачно вышла замуж.
— За хорошего хоть человека?
— Да. Он ради меня на все готов.
— Вы любите его?
— Да. Думаю, что да.
— Любовь спасает.
— Да.
— Вы знаете, как можно проверить, любят ли вас? Я говорю только о настоящей любви.
— Никогда об этом не думала.
— А я думал.
— И что надумали?
— Мне кажется, это связано с ожиданием. Если человек готов ждать тебя, значит, любит по-настоящему.
— Тогда у меня все как надо. Мой муж положил на меня глаз, когда я была десятилетней девочкой. Тогда это было обычное дело. Он меня увидел, поговорил разок. Ему уже тридцать лет было. Пришел к отцу и попросил моей руки. И приготовился ждать. Он ждал двенадцать лет. Нет, больше — тринадцать или четырнадцать, не помню точно. В общем, я долгие годы где-то пропадала, потом вернулась, а он все сидит и ждет. Между нами встала революция, раскидала нас по миру… Но знаете, что он сказал мне, когда увидел?
— Подождите, дайте я устроюсь поудобнее. Не хочу упустить ни слова.
— Да нет, ничего особенного, у него не очень богатая фантазия.
— И все же?
— Он подошел ко мне и произнес: не важно.
— Браво.
— Целуя мне руку. Не важно, Елизавета.
— Он любит вас.
— Да.
— А сейчас он где?
— Дома.
— Вы ему объяснили, зачем едете сюда?
— В этом не было нужды.
— Тогда мне объясните.
— Что?
— Зачем вы приехали сюда.
— Сложный вопрос.
— Дать вам время подумать?
— Нет… вопрос непростой… я хотела увидеть мастерскую. Хотела познакомиться с вами. Мне нужно было разложить все по полочкам. Пока ты молод, многое не доводишь до конца и бросаешь… потом появляется свободное время… и ты решаешь вернуться в прошлое, чтобы навести там порядок. Не знаю, что дальше. Может, меня утомило собственное счастье.
— Вы когда-нибудь еще видели Последнего?
— Нет. А вы?
— Я его тоже больше не видел. Однажды он уехал — и все, с концами. Сначала я не слишком волновался: очень многим из тех, кто вернулся с войны, не удавалось найти свое место в мирной жизни, и тогда начинались долгие скитания. Я был уверен, что он вернется. Но ошибся: он ушел навсегда.
— Он вам пишет? Хоть иногда?
— Иногда. Один-два раза в год. Спрашивает, не испытываем ли мы в чем нужды. О себе рассказывает мало. Уверяет, что у него все хорошо. И каждый раз извиняется. Вот это меня в бешенство приводит. Какого черта он прощенья просит? Если мы тут все извиняться вздумаем, то никогда не закончим.
— Вы были прекрасным отцом.
— Может быть.
— Если вам надо идти, так и скажите. Без церемоний.
— Уже и правда поздно.
— Ваша жена волнуется, наверное.
— Да. Если хотите, пойдемте со мной, я вас познакомлю.
— Вы меня приглашаете?
— Да.
— Не думаю, что… Нет, лучше не стоит.
— Поверьте мне на слово, она не кусается.
— Я верю, но дело не в этом, в чем — я и сама не знаю… Лучше не стоит.
— Хорошо.
— Давайте в другой раз.
— Елизавета, можно задать вам еще один вопрос?
— Да.
— Что сын вам рассказывал об аварии? Он ничего не говорил о… ну, что некоторые обвиняли во всем меня — мол, я поспособствовал смерти графа?
— Он вообще не любил говорить на эту тему.
— Знаю, но ведь что-то он вам все-таки говорил?
— Да, кое-что.
— У вас нет предположений, на чьей он стороне?
— Он не считал себя сыном убийцы.
— Точно? Он правда так думал?
— Да, я уверена, он думал именно так.
— Спасибо. Большое спасибо.
— Вас действительно обвиняли в убийстве?
— Да все семья графа… Таинственная история с наследством привела их в такую ярость, что… в общем, они заварили эту кашу с убийством…
— Чтобы вернуть деньги?
— Думаю, да. Они даже свидетелей нашли. Вроде бы те люди видели, как автомобиль понесся прямо на растущие вдоль дороги платаны, а в момент столкновения я метнулся к рулю и вцепился в него обеими руками.
— Они подкупили свидетелей?
— Нет. Все так и было.
— Так и было? Вы вцепились в руль?
— Да. Кто-то слышал еще и крик графа: «Нет, нет!»
— Но это же абсурд: вы сами могли тогда погибнуть.
— Извините, я не хочу больше об этом говорить.
— Вы не скажете мне правду?
— Нет.
Тогда я спросила в лоб, убил он графа или нет.
Либеро Парри улыбнулся.
— Вы с Флоранс очень похожи. Она тоже не боится быть прямолинейной. Знаете, что было в то утро перед гонками? Граф заехал за мной, а Флоранс, услав куда-то Последнего, вышла и встала перед нами. Встала и заявляет: я жду ребенка. Кто из вас двоих отец, не знаю. Я бы покончила с собой, но все уже зашло слишком далеко. Молчите. Поезжайте на свои идиотские гонки. Что делать, решим потом. Мне жаль, что так вышло. Поезжайте и не наделайте глупостей, я уже сама много чего натворила. И ушла. Я знал, что между ними что-то было, знал и не знал одновременно. И ожидал чего-то подобного — невозможно объяснить это чувство. Но удар все равно оказался очень сильным. Мы молча сели в машину и поехали. До начала гонок оставалось совсем немного времени, но вполне достаточно, чтобы напиться. В какой-то момент граф сказал, что надо решить дело кулаками или еще как. По его словам, все настоящие мужчины так делают. Но мы предпочли пить дальше. И так надрались, что на ногах почти не стояли. Можете представить себе двух в стельку пьяных мужиков, которые после того, что случилось утром, мчатся теперь среди полей со скоростью сто сорок километров в час?
— С трудом.
— Если вам нужна правда — поговорите с Последним. Он все знает. Я ему сам рассказал.
— Синьор Парри, я больше никогда не увижу Последнего.
— Мне действительно пора.
— Как хотите.
— Не смотрите на меня так. Подумайте хорошенько: этой истории уже почти тридцать лет, какое вам до нее дело? Вы здесь из-за Последнего. Не мучайте себя вопросом, кто же настоящий убийца. Оставьте это для детективных романов. Детективные романы читают парикмахеры.
— Серьезно?
— У нас все именно так. Парикмахер читает, а потом пересказывает клиентам во время бритья. Чувствуете, какая экономия сил?
— Отлично придумано.
— Мы пробовали и с серьезной литературой, но эта затея провалилась.
— Почему?
— Книги — вещь такая: если ты не успеваешь пересказать ее во время бритья, значит, книга серьезная. Настоящая литература. А это не для нас. Вы читаете?
— Да. Иногда еще и пишу.
— Книги?
— Случается.
— Надо же.
— Да.
— Знаете, что Фанхио[15] и близко к трассе не подходит, пока не побреется? Это у него пунктик такой.
— Боюсь, я не знаю, кто такой Фанхио.
— Никогда больше так не говорите. Даже в шутку.
Многое из того разговора я уже забыла, о чем-то просто тяжело говорить. Мы долго сидели в его маленькой каморке. Потом я попросила разрешения проводить его. Он согласился. Боже, как я устала. Столько страниц исписать.
11.41 вечера.
День спустя
Либеро Парри немного хромал — виной тому был деревянный протез. Он сообщил, что я не первая, кто пришел к нему, разыскивая Последнего. Например, несколько лет тому назад объявился один математик — старый профессор из университета. Он хотел узнать, удалось ли Последнему воплотить в жизнь свою мечту. О трассе, ведущей в никуда.
— Я ничего не знал об этой его странной идее. Профессор пытался мне объяснить, но я мало что понял. Вам что-нибудь об этом известно?
