Герман Кох - Звезда Одессы
В темноте я нащупал брюки, футболку, кроссовки и осторожно спустился по лестнице. В кухне звук слышался еще громче; сначала я хотел встать на балконе и послушать, но потом взял ключ, висевший возле балконной двери, и направился вниз по лестнице.
Сердце мое громко забилось не только в груди, но и где-то в горле, потому что я внезапно узнал этот звук. Узнал, так как уже слышал его: это был собачий вой.
На улице Пифагора тоже царил абсолютный покой, и все же я несколько раз огляделся, прежде чем вставить ключ в замок двери госпожи Де Билде. До сих пор все было совершенно нормально, успокаивал я себя. Сосед сверху слышит, что пес соседки снизу воет, и идет выяснять обстановку, используя при этом запасной ключ, чтобы проникнуть в ее квартиру… Тут я выругался: я слишком поздно сообразил, что при нормальном развитии событий сначала надо позвонить и попытаться узнать, в чем дело. Я поторопился; теперь, когда я так близок к финишу, нельзя поддаваться ложным эмоциям. Не задумываясь — и уже повернув ключ на пол-оборота, — я нажал свободной рукой на кнопку звонка.
Вой ненадолго прекратился, потом в глубине квартиры раздался слабый лай. Я сосчитал до четырех и повернул ключ до конца.
В сумрачной прихожей навстречу мне хлынул верблюжий запах в удушающей концентрации; я почувствовал, как заслезились глаза, и толкнул застекленную внутреннюю дверь. В квартире было совершенно тихо.
— Госпожа Де Билде? — произнес я негромко.
Я поискал пальцем выключатель и нашел его так быстро, что даже испугался, когда от тусклого желтоватого света прихожая наполнилась коричневым жаром.
— Госпожа Де Билде? — крикнул я еще раз, хотя точно знал, что меня не может услышать никто, кроме собаки и других домашних животных. Я шагнул вперед, вовремя отдернув ногу, чтобы не наступить на длинный кусок собачьего дерьма, который валялся на коврике у двери и частично — на темно-красном ковровом покрытии прихожей. Дальше, у порога кухонной двери, лежал еще один.
Справа, рядом с кухней, была дверь в спальню, в тот момент приоткрытая; я смутно ощущал покалывание в затылке, а когда пощупал кожу над воротом футболки, раздался почти неслышный треск. Пахло уже не только верблюдом; я глотнул воздуха и закрыл нос рукой.
— Алло? — крикнул я слабым голосом.
Тут из приоткрытой двери спальни в коридорчик, пошатываясь, вышел пятнистый пес и подошел ко мне. Недолго думая, я опустил руку, чтобы он мог ее обнюхать.
— Тихо, собачка, — сказал я. — Свои.
Пес (Пират? Жулик?) ткнулся сухим носом в мои пальцы, а потом лизнул сухим шершавым языком тыльную сторону руки.
— Что случилось, собачка? — спросил я.
Я присел на корточки и взял его обеими руками за голову, что он позволил без всяких возражений.
— Где твоя хозяйка?
Я снова встал и сделал несколько шагов в сторону спальни; пес заворчал, загородил мне дорогу и просунул морду мне между ног.
— В чем дело, собачка?
В это время из гостиной донесся короткий птичий крик и звук когтей, скребущих по металлу.
— Ты уже давно не был на улице, а? И наверняка ужасно хочешь пить.
Пес еще немного поворчал, когда я пошел дальше, в сторону кухни; я старался пока не заглядывать в темную спальню. Меня бы не удивило, если бы оттуда вылетела через дверь синяя муха, и не одна.
Я наполнил водой собачью миску, держа ее над раковиной. Миску я обнаружил на газете, расстеленной у двери в сад: она стояла возле другой миски — с остатками сухого корма. Пес запустил язык в воду и принялся лакать.
— Что, хорошо пошло? — сказал я.
Я еще раз наполнил миску и снова поставил ее на газету.
Пока пес наслаждался, я выскользнул мимо него из кухни; сердце опять заколотилось, но потом, когда я толкал дверь спальни, открывая ее, и на ощупь искал выключатель, мной владело абсолютное спокойствие.
Кровать была пуста и даже аккуратно заправлена. На покрытом коричневой скатеркой переносном столике, возле желтой настольной лампы, стоял стакан с водой. У изножья кровати я увидел пару клетчатых домашних туфель, но это были не те голубые шлепанцы, в которых госпожа Де Билде выходила на улицу.
«Ходунок!» — внезапно пронеслось у меня в голове; я не видел его ни в коридоре, ни в спальне. Я пересек коридор и включил свет в гостиной. Попугайчик (или канарейка?) с глазами-бусинками уставился на меня из клетки, висящей над обеденным столом. В глубине комнаты кто-то шевелился в зарешеченной будочке, стоявшей на низком журнальном столике, — наверное, сурок или морская свинка. Но и здесь не наблюдалось никаких следов госпожи Де Билде и ее ходунка.
— Куда же делась хозяйка? — спросил я пса, который тем временем опять присоединился ко мне. — Ушла и больше не возвращалась?
Я почувствовал, как холодная дрожь поднимается у меня по позвоночнику — но не противная, а скорее такая, благодаря которой я вновь мог встать обеими ногами на землю.
— Если бы ты умел говорить… — произнес я, наклоняясь, чтобы погладить пса по голове. — Ты ведь видел все, что тут происходило.
Сделав короткий круг внутри сада, я вернулся наверх и в кухне наткнулся на Давида и Натали; Давид был в трусах, а Натали, судя по всему, в одной футболке. Давид только что поднес ко рту пакет молока. Оба явно испугались, когда я неожиданно вошел через наружную дверь.
— Откуда ты? — спросил сын, тыльной стороной руки стирая с губ остатки молока.
Я вошел в залитую светом кухню и, стараясь держаться как можно естественнее, забрал у него молочный пакет.
— Ребята, я звоню в полицию, — сказал я. — Вы не слышали, как воет этот пес? Я был внизу. Судя по всему, он уже который день сидит дома один. Боюсь, с нашей соседкой снизу случилось что-то нехорошее.
Я поставил молочный пакет на кухонный стол и в тот же самый момент увидел, что Натали, прищурившись, пристально смотрит на меня. Ее взгляд был совсем не похож на взгляд медсестры — не то что днем. Скорее, она внимательно изучала мое лицо, словно уже учла возможность того, что позднее ей будут задавать вопросы об этом лице — вопросы, на которые она постарается ответить как можно лучше, по чести и совести.
6
Сыщики пришли только утром. Их было двое. Один — смуглокожий, похожий на индонезийца с Молуккских островов, другой — с заплывшими, усталыми глазами, какие бывают при расстройствах сна или злоупотреблении алкоголем. Они показались мне не слишком смекалистыми: не те, кто после ликвидации подбирает с тротуара стреляные гильзы, а скорее парни, которых посылают, чтобы разобраться в ссоре между соседями или вызволить кота из водосточной трубы.
Тем не менее я был начеку. Жена никогда не пропускала очередного показа «Коломбо», и обычно я смотрел сериал вместе с ней. Сам по себе тот факт, что они не соблаговолили прийти сразу после моего звонка в четыре часа ночи, еще ни о чем не говорил; например, тем, кого в Нидерландах ограбили или избили на улице большого города, уже давно не приходится рассчитывать на полицию.
— Итак, вы говорите, что эта женщина пользовалась ходунком? — спросил невыспавшийся.
Мы стояли в спальне; занавески были раздвинуты. Стало видно, что на кровати не спали. Немаловажная деталь, как мне кажется. Но я заранее решил не отвечать на вопросы, которых мне не задают.
— В самом деле, — ответил я. — Она без него вообще за дверь не выходила.
— Откуда вы знаете? — спросил индонезиец.
Как раз в это время я посмотрел на стакан воды, стоявший на ночном столике госпожи Де Билде. Вода была не совсем прозрачной, и я задался вопросом, не использовали ли ее для той цели, о которой я думал. Вопрос сыщика-индонезийца стал уже вторым, ответить на который оказалось просто; было любопытно, последуют ли трудные вопросы, но я напомнил себе, что трудные вопросы задать просто-напросто невозможно. Я вернулся домой после двухнедельного отпуска и в первый же день обнаружил, что соседки снизу нет дома. Мне это показалось чрезвычайно странным: вообще-то, она никогда не выходила из дома после шести вечера.
Достаточно было подсчитать валяющиеся везде кучи собачьего дерьма, чтобы прикинуть, сколько дней она отсутствовала; сам я насчитал шесть куч, что давало от двух до четырех дней. Но и этими подсчетами я не стал бы делиться с сыщиками по собственной инициативе.
— Я регулярно встречал ее на улице, — ответил я.
В это время мой взгляд остановился на простом прямоугольном стуле у изножья кровати. На его сиденье лежали розовые колготки, а под ним стояли два голубых шлепанца.
Индонезиец продолжал выжидательно смотреть на меня, очевидно рассчитывая, что я расскажу об этом подробнее. Тем временем сыщик, изнуренный бессонницей, подошел к окну и пустым взглядом воззрился на сад.
Около семи утра у меня возникло сильное желание позвонить Максу, и теперь я очень сожалел, что не поддался порыву. Мне казалось, что в семь часов еще рано звонить Максу и мешать ему, чем бы он ни занимался, или, что еще хуже, поднимать его с постели из-за события, которое, как мы знали, должно было случиться, причем о подробностях мне следовало знать как можно меньше. Помню, когда-то я прочел в интервью Стивена Кинга, что при написании своих книг он никогда не знает, кто окажется преступником. «Если это знаю я, читатель тоже знает», — сказал он; рассуждая логически, я никогда не смог бы солгать о том, чего не знаю. С другой стороны, сейчас я был скорее читателем, чем писателем, — читателем, желающим узнать, почему госпожа Де Билде не возвращается с прогулки со своим ходунком, причем впервые с незапамятных времен решает не надевать розовые колготки и голубые шлепанцы.
