Галина Хованова - Среда обитания приличной девушки
В отпуск мы с Ленкой больше не ездили, но общаться продолжали с удовольствием. Просто выяснили для себя: нам хорошо, когда каждая из нас может вечером помахать подруге ручкой и удалиться к себе домой.
Вот следующей весной, к примеру, она ж меня чуть замуж не выдала. А дело было так.
Глава пятьдесят вторая
Две смерти Сары Бернар
Возьмем, для примера, существо женского пола — одна штука. Причем юное. И откуда, спрашивается, в его спинном мозгу может возникнуть идея, что склад ума у него технический? Да, в общем, ниоткуда. А почему? Да потому, что никакого другого мозга, кроме спинного, у этого существа нет, а следовательно, ума нет тоже.
Но! У меня эта мысль возникла. Может быть, я слышала ее от кого-то из бродивших вокруг меня мужчин — от папы, например. Не в смысле, что у меня такой склад ума, а в смысле, что у него. Кстати, дальнейшая жизнь внесла свои коррективы, я окончательно убедилась, что ни мозга, ни ума у меня нет, вкупе с его техническим складом.
Поэтому я благополучно отучилась первые два курса.
Летняя сессия пронеслась без особых сюрпризов — оценки были получены, зачетка подписана, июнь приближался к концу. Казалось бы, все в этой жизни хорошо… Огляделась я вокруг и поняла — я ни в кого на данный момент не влюблена, работы на июль не предвидится, стоит жара. Жара стоит, а депрессия приходит. Пришла. И я стала в нее впадать.
Вместе со мной в институте учились две моих подружки. Несмотря на разницу в расписаниях и полное несоответствие в учебных планах, мы встречались ежедневно.
И вот приехали они ко мне в гости, а я слезы лью по поводу загубленной судьбы и активно приглашаю их на похороны Сары Бернар, которая бесславно закончила свои дни в глубине моей души. Девки надо мной цинично смеются и говорят, чтобы я училась уже, где учусь, и не полоскала им мозг.
— Ага! Вы мне не верите! А спорим — если захочу, то и в театральный институт поступлю! — в жару дискуссии вырвалось у меня. (Если бы у меня был мозг, то самым правильным был бы диагноз «мозговая горячка».)
— Давай, хотим!!! — заорали эти две ненормальные.
Чего не сделаешь на спор, особенно в девятнадцать лет?
Первым шагом был поход к факультетской секретарше Ирочке, у которой я, с ощущением неизбежности, попросила свои документы.
— И зачем они тебе? — спросил этот нежный цветок, который уже лет восемь сидел в деканате и видел всяческие истории.
— В артистки пойду! — гордо сказала я (дура дурой).
— Ну вот что. Документы я тебе дам, но никому об этом не скажу. Если передумаешь, через неделю принесешь обратно.
Видимо, она ко мне хорошо относилась. Спасибо ей большое.
Да. Так вот, взяв в руки пакет, поскакала я сдавать эти документы в Институт театра, музыки и кинематографии им. Черкасова, что на Моховой. И сдала.
И первое испытание, которое мне предстояло, было испытание басней.
Несколько дней я жила в том, наверное, состоянии, в котором порядочные люди всходят на костер. Это когда уже не страшно, а из всех мыслей остается одна: «Была не была!!!» Причем именно так, с тремя восклицательными знаками.
В день экзамена две мои подружульки поперлись со мной. Болеть под дверью. Как ни странно, я до сих пор помню басню, которую тогда читала. Правда, не исключено, что с купюрами.
Ни автора, ни откуда я ее взяла — не знаю. Привожу текст.
Пик часы в лесном районе,
И трамвай летит, трезвоня.
Мест свободных нет в вагоне —
Все забито до дверей.
Львы, медведи и бараны.
Хряк — директор ресторана.
Волк с женою-обезьяной
И полно других зверей.
Вот и остановка.
Входит лань, одетая по моде.
Кенгуру, с ребенком вроде.
Тигр со старою лисой.
Издавая винный запах
И едва держась на лапах,
Вспоминая маму с папой,
К нам в трамвай залез косой.
И без всякого старанья
Он к себе привлек вниманье.
Все звериное собранье
Обернулось вмиг сюда.
Перемятая спецовка,
Из ушей торчит морковка,
На ушах — татуировка.
В общем, заяц — хоть куда.
Заяц взялся за работу —
С места он прогнал енота.
Тигр испуган до икоты,
Хряку сдвинул пятачок.
И, почесывая в ухе,
Приставал к лисе — старухе.
«Мол, пойдем ко мне, рыжуха!
Посидим, попьем чаек!»
Не стерпел волчина видный.
К зайцу подошел солидно
И сказал: «Как вам не стыдно!
Убирайтесь живо вон!»
Заяц ухмыльнулся пьяно,
Заяц так на волка глянул…
Волк с своею обезьяной
Перешел в другой вагон.
Дел наделал заяц много.
Мишку он послал. В берлогу.
Льва за кисточку потрогал —
Лев, меж тем, смотрел в окно
С небывалым интересом,
Будто лев не видел леса.
Будто старый лев-профессор
Не бывал в лесу давно.
Только, подустав как будто,
Через две иль три минуты,
Лапой пригрозив кому-то,
Заяц вывалился вон.
Как вздохнули тут соседи,
Лисы, волки и медведи.
И спокойно дальше едет
Переполненный вагон.
Читала я эту басню весело, бодро, с огоньком, потому что на спор. Нахальство выбора заключалось еще и в том, что год был 1987-й. И читать следовало Крылова. На крайний случай — Эзопа. Если честно, мне было все равно, пройду я этот тур или не пройду. Поэтому, прочитав сие произведение, я веселым Бэтменом вылетела из аудитории, не озаботившись поговорить с людями, которые меня слушали. То есть — влетела, на хорошей скорости отбомбилась и вылетела. Буквально рейд «Ночных ведьм». А вылетела, чтобы не выслушивать, как мне будут рассказывать, что у меня технический склад ума, и что творческого начала во мне они не нашли.
Может быть, призрак Жанны д’Арк настолько явственно выглядывал из моих замутненных зрачков, что комиссия не посмела ему перечить.
Когда на следующее утро мы с подружками поперлись любопытствовать, каков же результат, — выяснилось, что помпезность моих заявлений не была пустым звуком.
Я прошла.
Совесть не позволила мне и дальше морочить людям головы, поэтому документы я вернула в обратный зад. То есть в ЛЭТИ. Наверное, от лени, поскольку два года были уже отданы этому уважаемому учебному заведению.
Вот так Сара Бернар умерла во мне второй раз, а депрессия не закончилась.
Глава пятьдесят третья
Уж замуж невтерпеж
Депрессия немного ослабила давление, однако окончательный свой конец нашла одним теплым воскресным июльским днем.
Я сидела и грустила дома, понимая, что жизнь я проживу скучную, неинтересную, стану физиком-оптиком в конце учебного пути, а также останусь старой девой, и вообще никому я не нужна. Ну, в общем, как всегда.
Вот так, тюкая пальчиком по клавишам слоновой кости кабинетного пианино начала девятнадцатого века, представляла я свою жизнь. А пальчиком по клавишам я тюкала потому, что пианино с деревянными колками, то есть ненастраиваемое из-за возраста в принципе, да и играть я не умею.
Те ужасные звуки, которые издавал инструмент, как нельзя лучше подходили к моему настроению. Теплый летний день за окном не радовал, солнечный яркий свет вызывал раздражение, но тут опять приперлись они, мои институтские подружки, взяли меня под белы руки и поволокли на Петропавловку загорать.
Я старательно дула губу, открывая рот только для того, чтобы выразить свое «фе» окружающей действительности или злобно прокомментировать увиденное вокруг себя. Мы лежали на подстилке, вокруг нас на травке были равномерно расположены сограждане, подставляющие спинки и бока под теплые лучи.
Вдруг подул ветерок (это я здорово загнула), налетела тучка, из тучки посыпался теплый летний дождичек, народец похватал манатки и забился под деревянный мостик — одеваться. Мы тоже оделись, а так как никуда не торопились, то расположились на опоре под мостом и оттуда обозревали окрестности. Моя поза Аленушки с известной картины должна была поведать всему миру о моей глубокой скорби по поводу того, что жизнь не удалась. Подружки всячески старались поднять мое настроение и обращали мое внимание на достойных, с их точки зрения, молодых представителей мужеского полу, которые прыгали на одной ноге, надевая брюки, там же, под мостом.
— А вот этот вроде ничего… — задумчиво проговорила я, осматривая одного юношу.
Юноша был хорош собой. Он был высок, строен, светловолос. Мужественным подбородком он прижимал к груди рубашку и прыгал на одной ноге особенно грациозно.
— Выйду я, пожалуй, за него замуж! — решительно сказала я обалдевшим девкам и стала кричать: — Молодой человек! Да-да, именно вы! Подойдите, пожалуйста!
