Джуно Диас - Короткая фантастическая жизнь Оскара Вау
Валяй, ответил я. Цапнул спортивную сумку и свалил, как трусливый заяц.
Когда я возвратился из спортзала, Оскар сидел за компьютером – еще одна из миллиарда страниц его нового романа.
– Что у тебя с этой живодеркой? – спросил я.
– Ничего.
– Тогда о чем вы тут трепались?
– О вещах вполне заурядных.
Что-то в его интонации подсказывало: он знает, как эта стерва поиздевалась надо мной.
– Ладно, Вау, – сказал я, – удачи тебе. Надеюсь, она не принесет тебя в жертву Вельзевулу и еще кому.
Весь март они плотно общались. Я старался не брать в голову, что было нелегко, учитывая, что жили мы по-прежнему в одной комнате. Позже Лола расскажет мне, что эти двое даже ходили вместе в кино. Смотрели «Призрака» и еще одну полную жуть под названием «Железо».[76] А потом сидели в кафе, где Оскар держался изо всех сил, чтобы не есть за троих. Все это по большей части проходило мимо меня; я бегал за юбками, доставлял бильярдные столы, а на выходных тусовался с ребятами. Заедало ли меня, что он проводит время с такой отпадной телкой? Конечно, заедало. В нашем дуумвирате я всегда считал себя Канедой, и вот, пожалуйста, меня определили на роль Тецуо.[77]
Дженни реально повысила акции Оскара. Гуляла с ним под руку, обнимала при каждом удобном случае. Обожание Оскара как сияние нового солнца. Быть центром вселенной – это ее очень даже устраивало. Она прочла ему все свои стихи (воистину, ты любимица муз, сказал он, а я случайно подслушал), показала свои дурацкие рисуночки (которые он вывешивал на нашей двери, и я зверел) и рассказала ему о себе все (а он прилежно перенес ее россказни в свой дневник). С семи лет она жила с теткой, потому что ее мать, снова выйдя замуж, умотала в Пуэрто-Рико. С одиннадцати начала совершать набеги в Гринвич-Виллидж. За год до поступления в колледж обитала в сквоте, так называемом «Хрустальном дворце».
Неужто я читал дневник моего соседа по комнате?! Ну конечно, читал.
Но видели бы вы Оскара! С ним творилось что-то невероятное, любовь – великий реформатор. Он стал лучше одеваться и каждое утро гладил рубашки. Откопал в шкафу свой деревянный самурайский меч и с утра пораньше выходил на лужайку перед общагой, где полуголый рубил направо и налево воображаемых врагов. Он даже опять начал бегать! Ну, то есть, трусить. А, теперь ты бегаешь, цедил я, и он салютовал мне резким взмахом руки, еле волоча ноги.
Я должен был радоваться за нашего Вау. Нет, честно, мне ли было завидовать той малости, что наконец поимел Оскар? Мне, который трахал не одну, не две, но троих отменных телок одновременно, и это не считая случайных кисок, что я подцеплял на вечеринках и в клубах; мне, у кого секса было выше крыши? Но я завидовал сукину сыну. Сердце как у меня, неспособное генерировать хоть какую-то привязанность, – ужасная штука. Так было тогда и осталось по сей день. Вместо того чтобы поддержать его, я кривился, завидев его с Ла Хаблессе; вместо того чтобы дать дельный совет касательно женщин, я твердил ему об осторожности, – словом, выступал суровым моралистом.
Будучи отпетым бабником.
А мог бы и не дергаться. Вокруг Дженни всегда роились парни. Оскар был для нее только передышкой, и однажды я увидел ее на лужайке с высоким панком. Он не жил в Демаресте, но часто околачивался поблизости, подкатывая то к одной девчонке, то к другой, какая будет не против. Тощий, как Лу Рид,[78] и такой же отвязный. Он показывал Дженни йоговские позы, и она смеялась. Через два дня я застал Оскара в постели плачущим. Йо, братан, сказал я, сворачивая пояс штангиста, что стряслось?
– Оставь меня, – промычал он.
– Она тебя послала? Да, послала?
– Оставь меня, – заорал он. – ОСТАВЬ. МЕНЯ. В ПОКОЕ.
Все будет как обычно, решил я. Пострадает недельку и опять примется сочинять. Это его всегда отвлекало. Но как обычно не получилось. Я понял, что с Оскаром что-то не так, когда он перестал садиться за компьютер – чего с ним никогда не бывало. Свою писанину он любил, как я телок. Просто лежал в кровати и пялился на плакат с «Космической крепостью». Десять дней прошло, а он все еще был не в себе, говорил всякое, вроде «я мечтаю о забвении, как другие мечтают о хорошем сексе», и тут я слегка встревожился. Стащил у него мадридский номер Лолы и позвонил ей втихаря. Примерно с десятой попытки и после двух миллионов испанских «соединяю» я наконец до нее дозвонился.
– Что тебе надо?
– Не вешай трубку, Лола. Это насчет Оскара.
Она позвонила ему тем же вечером, спросила, как он, и, конечно, он ей рассказал. Даже мое присутствие в комнате ему не помешало.
– Мистер, – скомандовала она, – завязывай с этим.
– Не могу, – всхлипнул он. – Мое сердце повержено.
– Но так будет лучше.
И дальше в том же духе, пока часа через два он не пообещал ей, что попробует.
– Хватит валяться, Оскар, – сказал я, выждав минут двадцать, пока он переварит разговор с сестрой. – Пойдем поиграем в видеоигры.
Он тупо смотрел в пространство.
– Я больше не буду играть в «Уличного бойца».
– Ну? – спросил я, перезвонив Лоле.
– Не знаю, – ответила она. – С ним иногда такое бывает.
– Скажи, что мне сделать?
– Сбереги его для меня, ладно?
Не выгорело. Двумя неделями позже Ла Хаблессе добила его, не иначе как из дружеских чувств: он нагрянул к ней, когда она «принимала гостя», тощего панка, застал их обоих голыми и перемазанными чем-то вроде крови, и не успела она сказать «убирайся», как он уже буйствовал. Обзывал ее шлюхой, бился о стены, срывал ее плакаты, разбрасывал книги. Меня оповестила незнакомая девушка, белая, прибежала со второго этажа: извините, но ваш дурак-сосед сошел с ума. Я рванул наверх и зажал его так, что он не мог пошевелиться. Оскар, рычал я, успокойся, тихо. Оставь меня в покое, отвали, визжал он, пытаясь отдавить мне ногу.
Черт-те что. А куда делся панк? Похоже, чувак выпрыгнул в окно и бежал, не останавливаясь, до самой Джордж-стрит. С голой задницей.
Таков Демарест, к вашему сведению. Здесь никогда не бывает скучно.
Короче говоря, в общаге Оскара оставили с условием, что он будет ходить к психологу и ни под каким видом не появляться на «девичьем» этаже; но отныне весь Демарест считал его законченным и опасным психом. Девушки норовили держаться от него подальше. Что касается Ла Хаблессе, она выпускалась в тот год, поэтому ее переселили в общежитие на реке и закрыли дело. С тех пор я ее не видел, разве что однажды из автобуса: она шла по улице в сторону гуманитарного факультета в высоких сапогах доминатрикс.
Так мы закончили год. Он, опустошенный, в полной безнадеге колотил по клавиатуре, а меня в коридорах постоянно спрашивали, не хочу ли я переехать от мистера Шиза, и я отвечал встречным вопросом: не хотят ли их задницы отведать моего пинка? Мы оба чувствовали себя неловко. Когда настал срок обновлять заявление на проживание в общаге, мы с Оскаром ни словом не обмолвились на эту тему. Мои ребята были все еще пришиты к мамочкиной юбке, так что я опять попытал счастья в жилищной лотерее и на этот раз огреб джекпот – комнату на одного в солидном Фрилингхайсене. Когда я сообщил Оскару, что выезжаю из Демареста, он встрепенулся, на мгновение выпав из депрессии, и на его лице отразилось изумление, словно он ожидал чего-то другого. Я тут подумал… запинаясь, начал я, но он не дал мне договорить. Все в порядке, сказал он, а потом, когда я отвернулся, он подошел и пожал мне руку очень торжественно: сэр, я горжусь знакомством с вами.
Оскар, сказал я.
Меня спрашивали: неужели ты ничего не замечал? Никаких признаков? Может, и замечал, но не хотел думать ни о чем таком. А может, и не замечал. Да какая, на хрен, разница? Знаю только, что несчастнее, чем в те дни, я его никогда не видел, но какая-то часть меня не желала со всем этим связываться. Эта сторона моего «я» рвалась вон из Демареста, как раньше я рвался вон из родного города.
В наш последний вечер в качестве соседей Оскар уговорил две бутылки апельсинового «Циско», купленные мною. Помните «Циско»? Жидкая дурь, так называли этот напиток. И понятно, мистер Легковес набрался.
– За мою девственность! – кричал Оскар.
– Охолони, братан. Люди совсем не хотят об этом знать.
– Ты прав, они хотят только пялиться на меня.
– Да ладно тебе, транкилисате, уймись.
Он понурился:
– Я человечный.
– Ты не увечный.
– Я сказал че-ло-веч-ный. Меня воспринимают, – он качнул головой, – превратно.
Все плакаты и книги лежали в коробках, как в наш первый день вместе, но тогда Оскар не был таким несчастным. Тогда он был взволнован, улыбался, называл меня моим полным именем, пока я не сказал: Джуниор, Оскар. Просто Джуниор.
Наверное, я должен был остаться с ним. И, не отрывая задницы от стула, втолковывать ему, что все будет нормально, но это был наш последний вечер, и я дико устал от него. Мне не терпелось оттрахать ту индианку из кампуса Дугласса, выкурить косячок и завалиться спать.
