Собиан Хайес - Девушка с зелеными глазами
— Ты можешь попытаться сделать это осторожно и не торопить события.
Я громко выдохнула:
— Она пытается прийти в норму, и я не хочу все испортить. Любое разочарование, и она вернется туда, откуда она начала… станет затворницей.
Он поднял брови и посмотрел на меня:
— В таком случае я не знаю, что еще можно сделать.
— Есть один способ. Это просто мои домыслы, и они могут оказаться заблуждением, но мне нужна помощь…
Люк застонал и закрыл уши руками.
— Я знаю, что это опять грозит неприятностями или чем похуже. И что это за идея?
— Наш чердак, — быстро ответила я. — Мама хранит там все фотографии, письма, книги, мебель. Все вещи из прошлого.
Люк, похоже, сомневался.
— Она не стала бы хранить там что-то важное, зная, что ты будешь там рыться.
— Но в этом-то и дело… у нас была складная лестница на чердак, и однажды, когда мне было лет десять, я поднялась наверх, и мама просто пришла в ярость.
— Она, наверное, волновалась, что ты упадешь оттуда.
Я посмотрела на него своим самым зловещим взглядом.
— Или она что-то скрывает там. Вскоре после того случая лестница мистическим образом исчезла.
— Чердак — это ужасно, — заворчал Люк. — Терпеть не могу пыль, паутину и всякие жуткие штучки типа летучих мышей и скелетов…
— Нет там никаких скелетов, — засмеялась я и посмотрела на часы. — Мамы не будет еще по меньшей мере пару часов. Ты со мной?
Он неохотно кивнул и засучил рукава. Но после того как он согласился, я пришла в замешательство, потому что еще ничего не продумала. Мне пришлось с неудовольствием признаться в своем промахе.
— К сожалению, у меня есть только обычная стремянка, и ее не хватит, чтобы достать до люка в потолке. И к тому же, если мама внезапно вернется, то не простит меня. Особенно после того, как я втянула в это тебя. — Я нервно глотнула кофе из его чашки. — Не такая уж это была удачная идея.
— Ты не так уж хорошо все обдумала, Кэт. Существует более простой способ добраться до твоего чердака, и мама ни за что не узнает.
Я ужасно злилась, когда он был таким самодовольным, и как бы я ни напрягала мозги, я все равно не могла придумать иного пути на чердак, кроме как через люк в потолке.
Люк показал в сторону двери.
— Пойдем, я покажу тебе.
— Мне брать с собой куртку?
Он покачал головой, все еще раздражающе таинственный. Через две минуты мы поднялись к нему на второй этаж и остановились в коридоре напротив четырех дверей, которые в зеркальном отражении повторяли планировку нашего с мамой дома. Первой была дверь в его комнату, затем в комнату родителей, в ванную и, наконец, в каморку, едва вмещающую кровать; эту каморку моя мама использовала как прачечную. Я нетерпеливо подтолкнула его, но он только улыбнулся, что рассердило меня еще больше, и распахнул дверь в каморку. В ней не было ничего, кроме лестницы, ведущей наверх.
Люк склонил голову набок и сделал что-то вроде приглашающего жеста.
— Папа переделал чердак в свой рабочий кабинет и втянул меня в эти хлопоты. И знаешь что?
— Что?
— Наши чердаки соединяются. Нужно просто переступить через щель.
Я бросилась ему на шею и обняла изо всех сил.
ГЛАВА
ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
Чердачная комната была светлой и ярко освещенной, потому что весь мусор из нее вынесли и постелили новый пол. Оставалось только переделать стены и потолок. Из нового мансардного окна, такого же, как у Мерлина в студии, я видела ряды дымовых труб, лоскутки голубого неба и пару черных дроздов, сидящих на проводах. Я сразу же заметила, каким темным, хмурым и захламленным выглядит наш дом. Я постояла с минуту, прищурившись, и попыталась различить разные коробки и странные очертания предметов. Кое-где в шиферном покрытии крыши были дыры, которые пропускали дневной свет небольшими лучами. Интересно, как давно мама задумывалась о починке крыши.
— Через неделю проход заложат кирпичом, — значительно заметил Люк. — Мы должны следовать правилам пожарной безопасности, и доступа в твой дом больше не будет. Так что я больше не смогу незаконно проникнуть в твой дом, Кэт.
Я рассеянно улыбнулась, понимая, что это мой последний шанс осмотреться здесь и увидеть все таким, каким оно должно быть. Здесь находилось нечто, что мама стремилась скрыть от меня, и когда появилась возможность все узнать, я занервничала. Я беспокойно взглянула на Люка, собралась с духом и пошла вперед.
— Сначала убедись, что здесь можно пройти, — предупредил он, когда я ступила на край.
— Я думаю, все в порядке. Я уже была здесь раньше, забыл?
Люк шел сразу за мной и с опаской поставил свою ногу сорок пятого размера на половицу. Затем, успокоившись, заметил:
— Похоже, пол был дополнительно обшит досками.
— Фу! — взвизгнула я, когда мне на щеку налипли влажные нити паутины.
Я некоторое время стояла и оглядывалась, и почему-то меня охватило непреодолимое чувство печали. Вокруг были не просто пыль, запустение и рухлядь, но витало что-то почти осязаемое, и я снова была рада, что рядом со мной Люк, готовый поддержать в любой момент.
— Смотри, манекен для шитья, — указал он. — А вон старая птичья клетка.
Я стала копаться в чайных коробках, набитых книжками и старыми игрушками, удивляясь, что мама не поленилась сохранить все эти вещи.
— А что в чемодане? — спросил Люк.
Это был старомодный саквояж, на котором лежало несколько мешков со старыми диванными подушками и занавесками, но он был надежно заперт, и ключа нигде не было видно. Я слегка постучала по нему, и раздался глухой звук.
— Я могу взломать замок, — сказал Люк.
Я положила руку ему на плечо, чтобы удержать.
— Не нужно. Его петли проржавели, и вот эта, например, сама уже отвалилась.
Я осторожно просунула руку внутрь и нащупала что-то длинное и тонкое, завернутое в кусок ткани. Пальцы коснулись прохладного металла, покрытого множеством дырочек.
— Я знаю, что здесь. Это мамина флейта.
— Я и не знал, что она играет на флейте.
— Она не играет… теперь. Но как-то рассказывала, что раньше была очень хорошей исполнительницей.
Я ходила между плетеными корзинами, искусственными цветами, теннисными ракетками, парафиновым нагревателем, чайником и прочими вещами, волнуясь, что могла ошибиться и чердак был просто местом для свалки ненужного хлама.
— А кое-что из этих вещиц стоит немалых денег! — воскликнул Люк, проводя рукой по небольшому старинному письменному столику, отделанному кожей.
Я подошла к нему и открыла крышку столешницы. Внутри лежала целая куча разных фотографий. Я стала разглядывать некоторые из них, пораженная тем, как выглядела мама в моем возрасте. Какие-то снимки были сделаны на пляже, какие-то на ярмарке. Ее волосы раздувал ветер, она выглядела веселой и беззаботной, настолько не похожей на маму, к которой я привыкла, что меня опять захлестнула волна грусти. Как будто каким-то колдовским образом вся ее жизнерадостность и мечты о музыкальной карьере остались пылиться здесь вместе со всем остальным старым хламом. Я села на пол, поджав под себя ноги, и стала рассматривать фотографии, а Люк продолжал поиски, предоставляя мне возможность побыть наедине с собой. Мне захотелось забрать одну из фотографий, но потом я поняла, что она только будет напоминать мне о том, какой несчастной мама стала теперь. Я аккуратно положила их на место.
Мое внимание привлек большой черный вещевой мешок, и я быстро расстегнула его.
— Смотри, — подозвала я Люка, — здесь даже детские вещи. Детский комбинезон, кардиган, вязаные ботиночки и маленькое полотенце.
Я подняла большой вышитый платок с каймой из шелковой ленты.
— Ого, как красиво.
Люк показал мне вышивку на одном из углов.
— Тут что-то написано.
— Хоуп. Разве это не странно? Может, это пожелание ребенку, например как «Мир и любовь»?
— Много лет назад это было популярное имя, — осторожно сказал Люк. — Родители любили называть детей в соответствии с христианскими добродетелями. Хоуп, Пэйшэнс, Чэстити, Мерси[5] и…
Он смолк, и я быстро засунула платок обратно в мешок. Я могла точно сказать, о чем он думает — Грейс, имя, которое я больше не желала слышать. Я задержала последний взгляд на маминых фотографиях и закрыла крышку стола, тяжело осев на пол.
— Зря я притащила тебя сюда, Люк. Здесь не оказалось ничего полезного.
— Ну, это обычный чердак. Когда мы с папой разбирали свой, нам пришлось вывезти на помойку четыре грузовика хлама.
Меня наполнило чувство безысходности.
— Эта проблема с Женевьевой… она сделала меня невменяемой. Я всегда оглядываюсь, проверяя, не следят ли за мной, в постоянном напряжении ожидаю следующей ее выходки и уже больше не живу своей обычной жизнью.
