Альфред Кох - Отходняк после ящика водки
Но если мы с вечера сговаривались ехать на рыбалку, то подъем осуществлялся в пять-полшестого. И в шесть часов утра мы уже были на пути к плавням. Там, в широких каналах, оставшихся кое-где ставках и в небольших притоках Кубани водилось несметное количество рыбы. Прежде всего сазанов и щук.
Почему для рыбалки нужно было просыпаться так рано, для меня это до сих пор загадка. Видимо, это была бессознательно воспринятая детьми крестьянская традиция начинать любое стоящее дело как можно раньше.
Утром, едва продрав глаза, разбуженный теткой, которой с вечера было строго-настрого наказано меня не жалея будить, я хватал собранный узелок с едой (вареные яйца, хлеб, помидоры и бутылка компота) и, обгоняя стадо коров, несся на велике туда же – в пойму Кубани, к заливным лугам, речкам и каналам. Уже солнце стояло высоко, когда мы часам к восьми добирались до места, где уговорились рыбачить.
Как правило, это был небольшой оросительный канал метров десять в ширину и метра полтора в глубину, по которому медленно текла мутная и теплая вода.
Из него вода насосами подавалась на рисовые чеки. Его поросшие осокой края таили в себе несметное количество рыбы.
Рыбачили мы бреднем сетью с ячейкой где-то два сантиметра, шириной метра четыре и высотой метра полтора. Сеть была не плоской, а в центре имела конус – мотню. По низу бредня были прикреплены небольшие грузила, края привязывали к черенкам от лопаты, и, взявшись за эти черенки, нужно было тащить его вдоль берега. Замысел рыбалки бреднем состоит в том, что рыба, заплывая в мотню, оттуда уже выбраться не может. Рыбалка осуществляется в кедах или ботинках, поскольку дно усеяно торчащими вверх обломками тростника и проткнуть ногу – раз плюнуть.
Двое самых физически сильных ребят тащили бредень, а задача остальной шантрапы (человек пять-шесть) состояла в том, чтобы, во-первых, палками и руками бить по воде и выгонять рыбу из зарослей, а во-вторых, загонять рыбу в бредень. Эта работа была разная по сложности, и поэтому весь улов делился непропорционально.
Самым сложным было тащить бредень и потом «заводить» его на берег, то есть вытаскивать его со всем содержимым, а там, помимо рыбы, водоросли, огромные лягушки (которых, теперь-то я знаю, можно было есть), черепахи и всякий хлам типа пустых бутылок и прочее. Следующим по сложности был выгон рыбы из зарослей тростника. Здесь особой физической силы не требовалось, но это было очень неприятно – продираться сквозь осоку и, руками касаясь илистого дна, выгонять рыбу на чистую воду. Легче всего загнать рыбу в бредень. Это было фактически купание: нужно как можно шумнее плескаться, естественно, ориентируя свою активность в сторону бредня. Слаженная работа всех трех групп стала залогом успеха. Координировали работу те, кто тащил бредень, поскольку они чувствовали удары рыбы в бредень и соответственно принимали решение, заводить или еще пока нет.
Рыбалка длилась два-три часа, потом привал. Все доставали свои узелки и выкладывали припасы на общий стол. Съедание занимало полчаса, затем мы немного грелись и еще раз таскали бредень часа полтора.
Рыбы мы вылавливали много – от 20 до 30 килограммов. Это были двухкилограммовые сазаны, небольшие, на кило, щучки и разная мелочь: окуни, ерши, карпики. Иногда попадались и крупные экземпляры. Как сейчас помню сазана на 16 килограммов. Ох и намучились мы с ним! Мы его даже били кулаками, чтобы оглушить и вытащить на берег. Он был такой сильный, что тащил бредень за собой несколько метров, и мы ничего не могли поделать. Такой крупный сазан называется «короб». Мы его продали за бешеные деньги (десять рублей) у деревенского магазина, поскольку не знали, как его поделить между собой.
Вся рыбалка, естественно, сопровождалась криками и визгами, взаимными обвинениями в неумении рыбачить, переходом на личности. Всю дорогу стоял страшный мат. Считалось признаком мужественности владеть этим трехэтажным сленгом. И конечно же, на привале были наивные мальчишеские философствования и обсуждение вопросов секса. Обязательно среди старших, четырнадцатилетних пацанов, попадался такой, который заявлял, что уже неоднократно имел соответствующий опыт, и мы, разинув рот, слушали дикое вранье новоявленного сексуального гуру.
Возвращение домой занимало значительно больше времени, поскольку дорога шла в гору и мы были уставшие. Часов в пять я заваливался домой и пускал еще живую рыбу в корыто. Интересно было наблюдать за ней: как она плавает, раскрывает рот, дышит жабрами. К шести часам приходила с работы тетя, чистила рыбу и жарила ее на остро пахнущем семечками темно-коричневом подсолнечном масле домашнего изготовления. Естественно, что главными помощниками при потрошении рыбы были две кошки, которые начисто съедали все потроха.
Рыба тогда мне казалось очень вкусной, хотя сейчас я сазана и щуку не очень уважаю. Может, так мне казалось потому, что этой был мой личный улов, а может, просто свежая рыба всегда вкусная. Не знаю, но я хорошо помню это упоение, когда она в мучной панировке шкворчит на сковородке и ты предвкушаешь ее поедание.
Обычно в дни, когда рыбалки не было, мы ели кубанский борщ или домашнюю лапшу на курином бульоне, вареную картошку со шкварками и пили вишневый компот. Но когда я приносил рыбу, то на столе была только она.
После еды взрослые уходили доить корову и кормить свиней. У меня тоже была своя работа: я должен был собирать черешню, вишню или местный вид абрикосов, который называется «жерделы». Не меньше ведра в день (кто знает – это непросто). Но после рыбалки я освобождался от этой обязанности.
Потом, после восьми часов, взрослые ложились спать, а все неработающие пенсионеры и дети шли в клуб, переделанный из большой каменной церкви, где показывали очередной шедевр индийского кинематографа. И уже перед сном (взрослые давно спали) мы пили парное молоко с лепешками.
А.К.
БЕСЕДЫ С ГАЙДАРОМ
– Я никогда не беру интервью на злобу дня, а всегда – с точки зрения, говоря высокопарно, вечности. Поэтому я не буду ничего спрашивать обо всех этих историях с отравлениями, мы с тобой уже много раз это обсуждали «за кадром», меня интересует следующее: сейчас столетие Брежнева, и я пытаюсь сопоставить с его эпохой не ту, которая сейчас, а те времена, когда ты проводил реформы в России, и особенно тот период, когда ты оказался уже в отставке.
Мы выросли с ощущением, что политики высокого ранга, начиная от премьера и выше, уходят из власти каким-то естественным образом: либо просто умирают, как Брежнев, Андропов, Черненко, либо как-то еще, но все равно уже немолодыми людьми, пенсионного возраста. Ты, по-моему, стал первым политиком, который был отставлен от управления страной в возрасте 36 лет.
Ты оказался первым, кто после отставки должен был думать: «А что дальше делать-то?» Я не хочу предвосхищать твои ощущения, мне хочется, чтобы ты порассуждал на эту тему. Это довольно необычное состояние, ведь ты уже побыл в должности, которая играет роль достаточно сильного наркотика, а остальные должности такого адреналина, по определению, не дадут, разве что, я не знаю, прыгать без парашюта или заходить в клетку со львами. Поэтому мне интересно, что с тобой происходило, какими были ломки, как ты снижал дозу и избавился ли ты от этого наркотика или и до сих пор есть желание получить дозу.
– Когда я уходил с должности премьера, ничего, напоминающего ломку, не было. Первое, что почувствовал, – безумную усталость. Еще, подсознательно, было чувство тревоги. Казалось, что вновь зазвонит телефон и снова нужно будет куда-то ехать, что-то решать, с кем-то ругаться, кого-то наказывать, заставлять, конфликтовать. Что на меня опять выльют ведро помоев.
Умом я понимал, что больше не отвечаю за страну, телефон не прозвонит и мне не скажут, что произошло нападение на батальон ОМОНа на границе Осетии и Ингушетии, идут боевые действия, надо что-то делать. Умом-то я понимал, но тем не менее вздрагивал от каждого звонка. Дай вспомнить. Итак – усталость, тревога. Да вот, собственно, и все. Ломки не было. Обратно порулить не тянуло. Перед самой отставкой я занимался урегулированием ингушско-осетинского конфликта. Это было тяжело, нужно было перебрасывать войска. Военные – они никогда не могут договориться: один говорит, что не смог перебросить, потому что ему не дали самолетов, а другой еще что-то не смог, – в общем, нужно было заниматься проблемой в режиме ручного управления. Одновременно улаживал ситуацию в Таджикистане – там гражданская война и более 100 тысяч русских, 201-я дивизия, погранотряды.
После отставки от каждого звонка вздрагивал. Хотелось отдохнуть. И главное – это возможность не отвечать за все.
– Абсолютно все замечают, что безумно сложно сразу после отставки заставить себя трудиться. Это самое главное – заставить себя снова работать.
