Маленький журавль из мертвой деревни - Янь Гэлин
Дохэ лежала с закрытыми глазами, мокрые от слез волосы облепили лицо. Она что-то бормотала, не то клялась, не то присягу давала, не то старалась его задобрить — бормотала, что родит ему еще детей, еще десять, восемь.
Сначала он не понимал. Если Дохэ не старалась выговаривать как следует, ее речь только напоминала человеческую. Когда наконец понял, всю страсть как ветром сдуло. Снова забеременеет — где ее теперь прятать? А если и спрячем, откуда возьмутся деньги, чтоб еще ребенка прокормить? Он и сейчас-то бился как рыба об лед, чтобы прохарчить такую ораву: не тратил на себя ни гроша из субсидий, сверхурочных, выплат за ночное питание, а в ночных сменах ел холодные пампушки, которые приносил из дома. Он вытянул из себя все силы, больше ничего не осталось.
Поле Дохэ было плодородным, что правда, то правда, семена, которые ложились в него, никогда не пропадали зря. В тот день она встала на перекрестке дороги, по которой Чжан Цзянь возвращался домой, рядом была навалена куча щебня. Увидев, как велосипед Чжан Цзяня скользит вниз по железнодорожной насыпи, она забралась на кучу и замахала ему, закричала. Чжан Цзянь притормозил рядом, и Дохэ вместе с гремящей осыпью щебня ссыпалась вниз, неуклюжая от восторга.
— Я… Саньхай! [60] — от радости ее слова побежали совсем вразнобой.
— Саньхай?
— Саньхай, в животе! — на ее покрасневшем, почти прозрачном от холода носу появилась тонкая складочка, лицо снова сияло детской улыбкой.
Чжан Цзянь глотнул ноябрьского воздуха, холодного и сырого. Дохэ семенила за ним к дому, то и дело заглядывая ему в глаза, будто он — отец, который должен ее похвалить. В голове у Чжан Цзяня теснились цифры: тридцать два юаня в месяц, прибавить сверхурочные, выплаты за ночное питание, субсидии — все равно выйдет не больше сорока четырех. Сможем еще когда тушеными баклажанами полакомиться? Нам даже соевый соус будет не по карману.
Прохожие то и дело окликали: «Мастер Чжан, уже домой?», «Мастер Чжан, сегодня в дневную ходили?», «Мастер Чжан…» Ему было не до приветствий, не замечал даже взглядов, которые перепрыгивали с него на Дохэ. Вспомнил вдруг присказку Сяохуань: плохая жизнь, хорошая — как-нибудь да проживем.
— Садись! — он хлопнул по заднему сиденью велосипеда.
Дохэ села. Умеет же она родить, думал Чжан Цзянь, крутя педали. Еще поди угадай, вдруг снова двойня. Дохэ ухватилась руками за край его брезентовой спецовки. Такая неприметная бабенка, а живот — настоящий рог изобилия, так и сыплет детьми! Мать с отцом взяли мешок наугад, а оказалось, вытянули счастливый жребий.
Вечером Сяохуань, прислонившись к стене, перебирала его волосы, курила: не тревожься, детей на мякине да траве и то на ноги ставят, сколько родит, столько и вырастим. Больше детей — больше счастья, ни разу не слышала, чтоб люди жаловались, мол, детей много! Дохэ носить будет зиму и весну, как живот покажется — найдем ей жилье в деревне, спрячем, там и родит. Дашь деревенским пару монет, и рот будет на замке. Чжан Цзянь перевернулся:
— Пару монет? Думаешь, их так просто достать, пару монет?
Сяохуань молча перебирала колючий ежик Чжан Цзяня, так, будто все уже твердо про себя решила.
Но Тацуру ребенка не выносила. Выкидыш случился незадолго до Нового года, на четвертом месяце беременности, когда она поднималась по лестнице. Цепляясь за перила, доползла до своего этажа, оставляя лужу крови на каждой бетонной ступеньке. Зашла в квартиру, услышала, как соседи снаружи голосят: неужто кого убили?! Откуда столько крови? Голоса собрались у двери в квартиру: вот так дела, никак у мастера Чжана дома беда! Соседи принялись колотить в дверь, ломиться в окно, галдеть и скоро заняли половину террасы. Тацуру тихо лежала в горячей крови. Думала: смогу я теперь родить Саньхая, Сыхая, Ухая [61]? Смогу ли дать жизнь еще нескольким близким, увижу ли в их глазах навсегда ушедших родителей, дядю, бабку и деда, поля и вишневые рощи деревни Сиронами…
Наверное, Саньхай, которого она, проносив три месяца, потеряла, унес с собой ее будущих детей. Вот чем обернулся месяц скитаний, страха и голода.
Соседей снаружи все прибывало, тревожась за семью мастера Чжана, они по примеру Сяо Ши и Сяо Пэна лезли в кухонное окошко, командовали: «Принесите табуретку!», орали: «Сестрица Сяохуань, дома?»
Нагулявшись, Сяохуань шла домой, катя перед собой коляску с близнецами, и тут увидела, как чей-то толстый зад с заплаткой лезет в кухонное окошко ее квартиры. Во весь свой прокуренный голос она гаркнула: «Это чья еще задница? Кто среди бела дня полез за нашим золотом да серебром? Как раз давеча новенький приемник пропал!»
Люди перегнулись через перила террасы, наперебой втолковывая соседке о лужах крови на лестнице.
Сяохуань бросила коляску, схватила детей и понеслась наверх. Сразу поняла: с Дохэ беда — что за беда? Когда добежала до двери, ей было уже не до расспросов, кто такой смельчак и чья это задница лезла в окно. Сяохуань заскочила в квартиру, хлопнув дверью перед носом соседей. Лужи на полу загустели в кровяное тофу, Дохэ лежала на кровати в темно-красном овальном пятне. Сяохуань оставила близнецов в большой комнате и метнулась к Дохэ.
Вытерла ей холодный пот со лба. Дохэ смотрела на нее, обе молчали. А что тут скажешь? Сяохуань притащила с балкона пеленки близнецов, сложила в стопку, сунула Дохэ в штаны. Их глаза снова встретились. По взгляду Дохэ Сяохуань сразу поняла, что с ней все обошлось, только устала, а от разговоров еще больше устанет.
Пошла в кухню, растопила печь. Люди снаружи все не унимались. Ну и пусть галдят, а ей нужно поскорее намешать Дохэ кипятка с сахаром. Только когда Дохэ зажала в руках большой чан с подслащенной водой, Сяохуань вспомнила про коляску. Сбежала вниз. Коляски не было. Ее смастерили Сяо Пэн и Сяо Ши: два деревянных стульчика поставили на самодельные колеса с подшипниками, спереди прикрутили съемную перекладину — удобная и красивая вышла коляска. Сяохуань посыпала кровь на ступеньках золой и начала этаж за этажом мыть лестницу, этаж за этажом бранясь: спер нашу коляску, чтоб своих детишек катать? Да пусть твое отродье до чирьев докатается, чтоб у него всю задницу гнойными чирьями обсыпало! Да на каждом чтоб по восемь головок! Чтоб он у тебя кровью да гноем изошел! Увидел, что у нас дома заболели по женской части, так решил еще добавить? Да чтоб эта кровь поганая на твои ступеньки пролилась, чтоб тебе всю жизнь видеть одни несчастья, чтоб сыновья рождались без писек, а дочери без глаз!
Сяохуань ругалась самозабвенно, на террасе собралась публика — соседские дети по одному выходили из квартир, доедая ужин. В родной деревне на ругань Сяохуань приходили, как на представление. Дети жевали, смотрели, слушали, время от времени предлагая новые реплики: тетя Сяохуань, пусть у него вся задница большими толстыми опарышами покроется, а не чирьями! Или: тетя Сяохуань, надо сказать, что у него все потроха в нутре гнилые…
Узнав про выкидыш, Чжан Цзянь про себя облегченно вздохнул. Но прошло уже больше месяца, а кровотечение у Дохэ так и не прекращалось. Чжан Цзянь и Сяохуань забеспокоились, стали решать, нужно ли вызвать врача. Кончилось тем, что Сяохуань привела ослабевшую Дохэ в частную женскую больницу, из смотровой ее срочно увезли в операционную — оказалось, выкидыш был неполным.
После операции Дохэ осталась в больнице.
Каждый вечер Сяохуань приходила туда с детьми. На третий день зашла в палату и увидела, что трех рожениц, которые лежали вместе с Дохэ, разом выписали.
Волосы у Дохэ со сна растрепались, Сяохуань смочила гребень в воде и стала ее причесывать.
Дохэ вдруг сказала, что однажды спасла маленькую девочку, спасла от рук ее же матери. Мать хотела ее задушить. Девочку звали Куми, ей было три года. А Дохэ сколько было тогда? Шестнадцать. Почему мать хотела ее задушить? Тогда многие матери убили своих детей. Почему? Потому что… Лучше самой, чем чтоб другие. Кто — другие? Кто угодно, мы проиграли войну, потому староста Сакито и велел стрелку убить несколько сот сельчан.
