Дженни Даунхэм - Пока я жива
И от этой мысли во рту металлический привкус.
Двадцать пять. -Куда мы едем?
Убрав руку с руля, папа хлопает меня по коленке: -Все в свое время. -Это что-то неприятное? -Думаю, нет. -Мы встречаемся со знаменитостью?
В его взгляде мелькает беспокойство. -Так ты это имела в виду? -Не совсем.
Мы едем по городу. Папа хранит молчание. Мы пересекаем микрорайоны, сворачиваем на кольцевую. Я пытаюсь угадать, куда мы едем. Мне нравится смешить папу. Он так редко смеется. -Высадка на Луну? -Нет. -Конкурс талантов? -С твоим-то голосом?
Я звоню Зои и спрашиваю, не хочет ли она угадать, но она по-прежнему не находит себе места из-за операции. -Мне нужно будет привести с собой взрослого. И кто бы это мог быть? -Я пойду с тобой. -Нужен настоящий взрослый. Типа мамы с папой. -Они не имею права заставлять тебя посвящать во все родителей. -Это кошмар, -жалуется Зои. -Я думала, они дадут мне какую-нибудь таблетку, и все выйдет само. Зачем мне операция? Он же крошечный.
Она заблуждается. Вчера вечером я достала «Справочник семейной медицины» «Ридерз дайджест» и прочитала про беременность. Мне было интересно, какого размера зародыш в шестнадцать недель. Оказалось, с одуванчик. Я не могла оторвать себя от книги. Выяснила все про пчелиные укусы и крапивницу. Милые, земные семейные болезни -экзема, ангина, круп. -Ты меня слушаешь? -спрашивает Зои. -Угу. -Ладно, я пошла. Кислота подступает к горлу, и во рту уже привкус.
Это несварение желудка. Нужно помассировать живот и попить молока. Все пройдет. Что бы она ни решила сделать с ребенком, все симптомы исчезнут. Но я ей этого не говорю. Я нажимаю на мобильном красную кнопку и смотрю на дорогу впереди. -Она просто идиотка, -замечает отец. -Чем дольше тянуть, тем хуже. Беременность прервать-не мусор вынести.
- Пап, она это знает. И вообще, тебя это не касается. Она же не твоя дочь. -Да, -соглашается папа. -Она не моя дочь.
Я набираю Адаму эсэмэску. «Куда ты провалился?»-пишу я. Потом стираю.
Шесть дней назад его мама рыдала на крыльце. Она говорила, что ее напугали фейерверки. Спрашивала, почему он бросил ее одну, когда кругом светопреставление. -Дай мне свой телефон, -попросил меня Адам. -Я тебе позвоню.
Мы обменялись телефонами. Это было сексуально. Я надеялась, что он позвонит. -Слава, -произносит папа. -А что для тебя слава?
Для меня слава-это Шекспир. В школе на всех книгах с его пьесами был бородатый силуэт с пером в руке. Шекспир придумал кучу новых слов, и спустя сотни лет все знают, кто он такой. Он жил до машин и самолетов, пистолетов, бомб и загрязнения окружающей среды. До шариковых ручек. В то время на престоле сидела королева Елизавета. Она тоже прославилась, и не только как дочь Генриха VIII, но благодаря картофелю, «Армаде», табаку и здравому смыслу.
Еще есть Мэрилин. Элвис. Будут помнить даже современных поп-звезд вроде Мадонны. «Тэйк Зэт» снова ездят на гастроли, и их альбомы в момент распродаются. В глазах музыкантов читается возраст, а Робби даже не поет, но люди все равно хотят их видеть. Вот какую славу я имела в виду. Я бы хотела, чтобы весь мир оставил свои дела и пришел попрощаться со мной, когда я умру. А как же иначе? -Пап, а что для тебя слава?
Задумавшись на минуту, он отвечает: -Неверно, оставить что-то после себя.
Я представляю себе ребенка Зои. Он растет. Растет. -Ну вот, -замечает папа. -Приехали.
Я не совсем понимаю, где это «вот». Дом похож на библиотеку -квадратное здание в стиле функционализма, со множеством окон и собственной парковкой, на которой зарезервированы места для руководства. Мы заезжаем на стоянку для инвалидов.
Женщина, ответившая нам по домофону, интересуется, к кому мы приехали. Папа старается говорить шепотом, но она его не слышит, так что ему приходится повторить еще раз, громче. -Ричард Грин, -произносит папа и косится на меня. -Ричард Грин?
Папа кивает, довольный собой. -С ним знаком один из моих бывших коллег-бухгалтеров. -И при чем тут?.. -Ричард хочет взять у тебя интервью.
Я замираю как вкопанная: -Интервью? На радио? Но меня все услышат! -А разве ты не этого хотела? -И о чем же он будет меня спрашивать?
Тут папа заливается румянцем. Наверно, до него дошло, что хуже он ничего придумать не мог, потому что болезнь- единственное, что отличает меня от остальных. Если бы не она, я сейчас была бы в школе или прогуливала уроки. Может, сидела бы у Зои дома, носила бы ей «Ренни» из ванной. Или лежала бы в объятиях Адама.
Секретарь в приемной делает вид, что все в порядке. Она просит нас представиться и выдает нам пропуска. Мы послушно прикрепляем их на одежду, и секретарь сообщает, что режиссер должен вот-вот подойти. -Присаживайтесь, -предлагает она, указывая на ряд кресел в дальнем конце фойе. -Ты не обязана ничего говорить, -успокаивает меня папа, когда мы усаживаемся. -Если хочешь, я пойду один, а ты посиди здесь. -О чем ты будешь с ними разговаривать?
Он поживает плечами: -О нехватке раковых отделений для подростков, недостаточным финансировании альтернативной медицины, о том, что служба здравоохранения не выделяет дотаций на твое питание. Я могу рассказывать часами. Я на этом собаку съел. -Поиск средств? Я не хочу прославиться сбором денег! Я хочу, чтобы меня все узнали потому, что я особенная. Мне нужна слава, которая заставляет забыть о фамилии. Слава поп-идола. Слышал о такой?
Папа поворачивается ко мне. У него блестят глаза. -И как же нам ее заполучить?
За нами булькает и журчит кулер с водой. Меня тошнит. Я думаю о Зои. О ее ребенке. У него уже сформировались ноготки -маленькие-прималенькие ноготки-одуванчики. -Давай я скажу секретарше, что мы уходим, -предлагает папа. -Я не хочу, чтобы ты говорила, будто я тебя заставил.
Папа шаркает ногами под стулом, словно провинившийся школьник, и мне становится его немного жаль. Как же нам будет друг друга не хватать. -Нет, пап, не надо ничего отменять. -Так ты пойдешь? -Пойду.
Он стискивает мою руку: -Молодчина, Тесс.
По лестнице в фойе поднимается женщина. Она подходит к нам и сердечно пожимает папе руку. -Мы с вами общались по телефону, -поясняет она. -Да. -А это, должно быть, Тесса. -Это я!
Она протягивает мне ладонь для пожатия, но я игнорирую ее, сделав вид, будто не могу поднять руки. Может она решит, что виновата болезнь. Женщина с жалостью оглядывает мое пальто, шарф, шапку. Наверно, знает, что сегодня не так уж и холодно. -Здесь нет лифта, -сообщает она. -Вы сможете подняться по лестнице? -Конечно, -заверяет папа.
Женщина успокаивается. -Ричард ждет вас с нетерпением.
По дороге в студию она заигрывает с папой. Мне приходит в голову, что его неловкая забота обо мне может привлекать женщин. Им сразу хочется его спасти. От меня. От всех этих мук. -Интервью пойдет в прямом эфире, -рассказывает она. Когда мы заходим в студию, женщина понижает голос: -Видите ту красную лампочку? Это значит, Ричард в эфире и нам нельзя входить. Через минуту он пустит рекламу, и лампочка загорится зеленым. -Она сообщает это с таким видом, будто ждет, что это произведет на нас впечатление. -О чем Ричард собирается говорить? -любопытствую я.- О несчастной умирающей девушке или у него какая-то своя задумка? -Простите? -Улыбка сползает с лица женщины; в поисках поддержки она бросает на папу взгляд, в котором сквозит беспокойство. Неужели она способна что-то учуять, только когда запахнет жареным? -В больницах недостаточно раковых отделений для подростков, -быстро произносит папа. -Будет здорово, если нам удастся привлечь внимание к этой проблеме.
