Элена Ферранте - Моя гениальная подруга
Лила была злая: в глубине души я в этом не сомневалась. Она показала, что может не только ранить человека словом, но, если надо, без колебаний убить, хотя меня эти ее способности занимали меньше всего. Скоро на свободу, твердила я себе, вырвется нечто куда более опасное. В голове упорно вертелось слово «колдунья», пришедшее из детских сказок. Но, какой бы детской ни казалась эта мысль, под ней лежали довольно прочные основания. Лила действительно умела наводить на людей чары, умела их приворожить, что было и приятно, и опасно; понемногу догадываться об этом начала не только я, знавшая ее с первого класса, но и все остальные.
Ближе к концу лета у Лилы пошли постоянные ссоры с Рино: когда он выбирался за пределы квартала — в пиццерию или просто погулять, — за ним пыталась увязаться и сестра. Но Рино хотелось иногда побыть одному. Он тоже изменился — Лила пробудила в нем фантазии и надежды. Но смотреть на него и слушать, что он говорит, становилось все неприятнее. Он все чаще хвастался, по поводу и без повода повторял, какой он мастер и как скоро разбогатеет. «Немного удачи — и я надеру Солара задницу», — твердил он, и сам млел от этих слов. Разумеется, он позволял себе отпускать подобные фразочки, только если рядом не было сестры. При ней он терялся, мычал что-то невразумительное, а больше молчал. Он знал, что Лила его осуждает, как будто таким своим поведением он предавал их секретный замысел; потому-то он и отказывался брать ее с собой: они и так целые дни проводили вместе в мастерской. Он сбегал от Лилы и шел гулять с дружками, надутый как павлин, хотя иногда все же поддавался на ее уговоры.
Однажды в воскресенье, после долгих обсуждений (Рино лично пришел к нам домой и великодушно взял на себя ответственность и за меня тоже), родители разрешили нам — ни больше ни меньше — гулять по вечерам. Мы увидели город, расцвеченный ярко освещенными вывесками, и его переполненные улицы, мы нанюхались вони протухшей на жаре рыбы и аппетитных запахов из дверей ресторанов, закусочных, баров и кондитерских, куда более богатых, чем заведение Солара. Не знаю, случалось ли Лиле до того вечера бывать в центре Неаполя — с братом и кем-нибудь еще. Если и так, то мне она, разумеется, ничего не рассказывала. Зато я помню, что на той прогулке она не проронила ни слова. Мы шли через площадь Гарибальди, и Лила все время отставала, засмотревшись то на чистильщика обуви, то на ярко накрашенную здоровенную тетку, то на хмурых мужчин, то на мальчишек. Она так пристально вглядывалась в людские лица, что многие хмыкали, а другие недоуменно пожимали плечами, словно спрашивали: «Чего тебе?» Я то и дело хватала ее за рукав и тянула за собой, боясь, что мы отстанем от Рино, Паскуале, Антонио, Кармелы и Ады и потеряемся.
В тот вечер мы отправились в пиццерию «Реттифило» поесть и повеселиться. Мне казалось, что Антонио осторожно, преодолевая застенчивость, ухаживает за мной, и я обрадовалась: наконец-то мы с Лилой, которой Паскуале оказывал явные знаки внимания, сравняемся. Пиццайоло, мужчина лет тридцати, виртуозно подбрасывал в воздух пласт теста для пиццы, обмениваясь улыбками с Лилой, которая взирала на него с восхищением.
— Прекрати, — сделал ей замечание Рино.
— А что я такого делаю? — удивилась она и стала демонстративно смотреть в другую сторону.
Вскоре ситуация накалилась. Паскуале заметил, что этот мужчина, пиццайоло — нам, девчонкам, он казался старым, на пальце у него сверкало обручальное кольцо, а дома, разумеется, ждали дети, — тайком послал Лиле воздушный поцелуй, коснувшись губ кончиками пальцев, о чем Паскуале со смехом сообщил всем нам. Мы немедленно повернулись и уставились на пиццайоло: он был занят своим делом, и только. Тогда Паскуале, все так же посмеиваясь, спросил Лилу:
— Правда же? Или я ошибся?
Лила, изобразив кривую улыбку, совсем не похожую на широкую улыбку Паскуале, ответила:
— Я ничего не видела.
— Брось, Паска́, — сказал Рино, готовый испепелить сестру взглядом.
Но Паскуале встал, подошел к стойке, через плечо покосился на нас и, не стирая с лица все той же ослепительной улыбки, влепил пиццайоло пощечину, отчего тот отлетел к самой печи.
Тут же прибежал хозяин заведения, мужчина лет под шестьдесят, маленький и бледный, но Паскуале спокойно объяснил ему, что волноваться не о чем, что он просто объяснил его работнику кое-что, чего тот раньше не знал, и проблема решена. Мы, опустив глаза к столу, молча ели пиццу, откусывая осторожно, будто боялись, что она отравлена. На улице Рино устроил Лиле разнос и в конце пригрозил: «Если будешь и дальше продолжать в том же духе, больше никогда никуда тебя не возьму».
Что он имел в виду? Встречные мужчины смотрели на нас всех — и красавиц, и симпатичных, и невзрачных, — и не только молодые, но и совсем взрослые. Так было и у нас в квартале, и за его пределами. И Ада, и Кармела, и я (особенно после случая с Солара) инстинктивно опускали глаза вниз, притворялись, что не слышим сальностей, которые они говорили, и проходили мимо. Мы все, но только не Лила. Гулять с ней по воскресеньям было сущим наказанием. Стоило кому-то посмотреть в ее сторону, она отвечала прямым взглядом. Если с ней заговаривали, она на миг замирала в растерянности, словно не веря, что обращаются именно к ней, а потом чаще всего отвечала, и глаза ее при этом загорались любопытством. Поразительно, но ей почти не приходилось слышать те пошлости, что доставались на нашу долю.
Однажды в конце августа мы дошли до парка Вилла Комунале и там заглянули в бар — Паскуале, который в то время вел себя по-королевски щедро, решил угостить всех роскошным мороженым. За столиком напротив сидела семья: отец, мать и трое мальчишек, лет от семи до двенадцати; они тоже ели мороженое. На вид вполне приличные люди; отец, крупный мужчина под пятьдесят, чем-то напоминал профессора. Могу поклясться, Лила не делала ничего, чтобы привлечь к себе внимание: не красила губы, ходила в обычной одежде, которую шила ей мать, — мы были намного ярче, особенно Кармела. Но тот синьор — на сей раз мы все заметили — не мог глаз от Лилы отвести. Она старалась вести себя сдержанно и делала вид, что ничего особенного не происходит. В конце концов — напряжение за нашим столом, где сидели Рино, Паскуале и Антонио, к тому времени ощутимо сгустилось, — мужчина, не понимая, какой опасности себя подвергает, встал, подошел к Лиле и, повернувшись к парням, вежливо произнес:
— Вам невероятно повезло. С вами девушка, которая станет прекраснее Венеры Боттичелли. Прошу прощения, но я сказал об этом своей жене и детям и счел необходимым сообщить вам.
Лила напряженно засмеялась. Мужчина улыбнулся, слегка поклонился ей и собрался возвращаться на свое место, когда Рино схватил его за шиворот, оттащил назад к столу, силой усадил на стул и обложил, прямо при жене и детях, жуткими словами. Лицо мужчины налилось злобой, его жена закричала и встала между ним и Рино. Антонио еле оттащил его на улицу. Еще одно воскресенье было испорчено.
