Лев Сокольников - Polska
Только сегодня "дошло": я мог напугать того, ещё большего дохляка, чем сам, русской речью. Но это только мой домысел, всё могло быть совсем не так.
Богат русский язык! Сказать на женщину, коя безропотно и постоянно оказывает помощь "нянька" — язык не повернётся: она же за тобой ходит! Следит, чтобы ты не упал, и надо быть необыкновенно большой сволочью, чтобы сказать на неё "нянька!" Нет, только НЯНЕЧКИ, и не меньше! Удивительные, героические, святые нянечки польского госпиталя в чёрных и длинных платьях с широкими белыми головными уборами! Зачем вам, пани, такая красота на головах ваших!? Вы и без них прекрасны! Много позже, из зарубежных фильмов, стало понятно, что одеяние женщин в госпитале — одеяние католических монахинь. С какой задержкой иногда приходит ясность! Мог я тогда знать, женщины какого ордена вытаскивали меня с "того света"? Служители госпиталя, исполняя заповеди Господа, спасали всех страждущих, кем бы они ни были. И очень важный вопрос: кто дал команду отправить меня, а после и сестру, в госпиталь? Комендант? Если так, то на кой чёрт ему это нужно было? Если я не отправился к праотцам в первую тифозную ночь, то во вторую ночь каменный жёрнов непременно бы переехал меня. Такого "наезда" я бы не выдержал! Окочурился бы ещё один схизмат, ну, так что с того!? Чего переживать, время такое!
Знал комендант, что будет расстрелян, как "предатель польского народа"? Знал он, что я замолвлю о нём хорошее слово только через шестьдесят лет и не раньше?
И опять наваливается нерешённый вопрос: кто-то проклинает начальника лагеря, а я молюсь за его душу! Так, может, и меня следует "поставить к стенке"!?
Вся последующая советская жизнь не позволяла приехать в польский город Люблин. Отыскать госпиталь, увитый от земли до крыши плющом и поклониться до земли его служительницам и служителям. Однажды, при воспоминаниях о "тифозных" днях, как-то появилась "дополнительная", к основной теме не относящаяся, мысль: как и почему приходят служить Богу? От страха перед "тем светом", или от любви к людям?
Монахини госпиталя ничего не боялись. Любили меня, дохлого и тифозного, и такую любовь, без единого слова, мысленно, на уровне душ, внушили, что и я должен подать горшок ещё большему, чем сам, страдальцу. Каюсь: был нетерпим к слабости младшего засранца в палате, но эта нетерпимость, как ни странно, делала меня выносливее. Всё очень просто: если ты кого-то порицаешь за слабость, то в таком случае будь сам сильным! Забудь о своей слабости! Как всё удивительно устроено в этом мире! Благодарен тому юному засранцу: он своей слабостью поднимал меня, заставлял двигаться, укреплял и делал сильнее! Вдохновлял на совершение добра! Всё верно: в палатах с тяжёлыми больными рядом нужно класть таких, кто сам недавно встал на ноги. Чем скорее поднимешься с "одра болезни" — тем скорее выйдешь на "своих двоих" из лечебного учреждения, и каким путём ты к этому придёшь — не важно.
А слабость была страшная: более минуты я не мог держаться на ногах, тянуло перейти в горизонтальное положение и упасть где угодно, и на что придётся! Хоть на острые камни!
Польский мальчик! Сегодня мы с тобой старые. Прости точно такого же мальчика из России, если он тебя поносил плохими словами в прекрасные времена лечения в госпитале! Прости соседа по палате в католическом госпитале твоего города: нам пора собираться в вечность. Мы с тобой родственники уже потому, что оба были "тифозниками", и только одного этого обстоятельства для родства вполне хватает.
Я не оговорился: дни лечения в госпитале были прекрасными!
Работники госпиталя отогнали смерть, и я поправлялся. В который раз?
Не могу сказать, в какую ночь пребывания в святой обители, почему-то проснулся. Такого ранее не было, и все прошлые ночи я спал, "как убитый". Но сейчас лежал с открытыми глазами, и они у меня были такими, будто и не спал. Такое бывало и раньше, и знал, что "взбодрить" меня мог только гул авиационных моторов! Только работающие авиационные моторы за доли секунды придавали "бодрость" моим глазам, какими бы сонными они до этого не были! Ночь для всех была тихой, причины для тревоги отсутствовали, и только этот дохлый русский "прибор" зафиксировал далёкий гул авиационных моторов. Или он проснулся, чтобы справить малую нужду? Да, нет, на горшок не хотелось… Тогда что!? Лежал на спине, не спал и слушал ночь.
Великий дар, или искусство: уметь слушать ночь? Этому в войну обучились очень многие и быстро. Насколько — сказать не могу, таким "даром" война всех, кому было больше пяти лет, одаривала. Короче: чем моложе был обучаемый — тем лучше он усваивал "уроки войны"
Слух как работает? Ударили тебя по перепонкам децибелами взрыва какого-либо устройства с начинкой из тротила — ты что-то понял и запомнил, нет ударов — нет и волнений. Но если напрячь слух? Если усилием переключиться на "прослушку" далёкого и главного "голоса войны" — работы авиационных моторов? Их звуки слышал в любом состоянии и в любое время суток. Сегодня думается, что сознанием я тогда не отключался ни на секунду от "родных и любимых" звуков, не забывал их. "Мирных и добрых" звуков. Вот он, незабываемый, с натугой работающих, гул авиационных моторов! Здравствуй, родной! Я был тоньше на них настроен, чем служительницы госпиталя: они появились в палате тогда, когда для меня авиационные моторы во всю гудели! Нянечек было трое, они нас вытаскивали из тёплых кроватей, кутали в одеяла, повторяя при этом много раз непонятные слова:
— Иезус Кристус! Матка Боска Ченстоховска! — слова-то я запомнил, а вот что это были за слова — выяснил только в тридцать лет. Какой я умный!
Нового ничего не открою, если скажу, что все недоразумения между людьми разных стран происходят от незнания языка. При следующих налётах родной советской авиации всячески пытался объяснить святым женщинам, что весь этот авиационный шум не стоит того, чтобы я менял тёплую и чистую постель на простое одеяло и прохладный громадный подвал под госпиталем. Не мог объяснить святым женщинам, что свою порцию бомбовой "благодати" я получил в другом месте, не "разумел польской мови", поэтому и не мог сказать, что бомбы не имеют привычки дважды падать на одну цель. А сели так, то и святая обитель, коя вытащила меня с "того света", не получит ни единого устройства с начинкой из тротила: я в ней нахожусь! Место святое, доброе, так почему оно должно страдать!? Не упадёт ни единая бомба на обитель сию! — не мог я так говорить и думать тогда, но почему-то ничего не боялся! Скромный русский мальчик попал к ним на излечение, правда?
Нас разделял извечный "языковый барьер", и все мои попытки отказаться от спасения в подвале заканчивались стандартно: не желая прислушиваться к просьбам "оставить меня в покое", милые женщины заворачивали меня в одеяло и транспортировали под своды крепкого подземного устройства, по прочности не худшее, чем бункеры вождей воюющих армий.
Святые, милые и дорогие люди, да будет вашим душам вечный покой! Вы не знали, что у тифозного русского мальчика имелся богатый опыт "общения" с авиациями двух стран и он, по терминологии его народа, был на тот момент "битым" Вот почему он так упорно отказывался от спасения в подвале. Не мог он объяснить женщинам и то, что при толщине стен госпиталя в один метр, или более того, любая бомба советского изготовления, даже в двести пятьдесят килограммов "в тротиловом эквиваленте", оказалась бы бессильной! Никакого вреда госпиталю причинить она не смогла бы! Тем более, что бомбы такого веса никто не бросал на польский город Люблин одноименного воеводства во время освобождения его от оккупантов.
Глава 20. "Ностальжи".
Эх, какие всё же это были прекрасные времена! Если бы я был настоящим писателем, то непременно написал бы так: "времена, прекрасные своим ужасом". Но это нелепица, ужас никогда не был прекрасен, и впредь таковым не будет. "Ностальжи" у меня по каждому ушедшему дню того времени! С какого возраста "ностальгия" начинает посещать людей — такой момент своей жизни надёжно прозевал. Осталось только погружаться в "глубины памяти" в надежде отыскать заветные линии с названием "до" и "после" Ничего не могу сказать о том, у какого количества соотечественников жизнь исписана линиями "ностальгия"
Временами благодарю ОРТ: оно показывает сегодняшние бомбометания. Когда их вижу, то прошлые мои бомбометания кажутся пустяковыми, несерьёзными. Ну, как же! Грош цена всем прошлым налётам! Так, мелочь, ерунда в сравнении с налётами сегодняшними. Такой дохляк, как я, абсолютно ничего не понимающий в разрушительной силе бомб, всё же был твёрдо уверен, что стены его католического госпиталя способны выстоять против налёта любой авиации. Всё изменилось: заявлять что-то подобное о сегодняшних устройствах "подавления противника" не стану.
Всегда говорил, и ныне менять "показания" не собираюсь: главное в любых бомбометаниях — это не перепутать танк серба с трактором албанца. Или наоборот. Но и в этом вины пилотов Luftstreitkraфт нет, и так понятно, что ребята ошиблись. Да и то: ну, какое удовольствие тому же пилоту запускать бомбу с лазерным наведением на пустой мост через Дунай? Вот если по нему идёт поезд — это да, это почти что компьютерная игра, только на большом экране. Сплошное удовольствие! Да и опять-таки: нашли время разъезжать! Война идёт, а они катаются самым нахальным образом без страха и волнения! Не дело!
