Роман Солнцев - Золотое дно. Книга 2
— Товарищи… я рад, что, наконец, поговорим без посторонних… — Он обнял Ищука и пожал руки Никонову, особенным взглядом заглядывая в глаза. — Знаменательная встреча… знаменательная встреча… как же, как же, помню.
— Вова!.. — вскликнула Татьяна Викторовна. — Какой большой стал… а худенький был! — Она его поцеловала. — Тростиночка!
— Здрасьте, — за руку поздоровалась с ним Галина Ивановна.
— А это кто? — умильно залепетал губернатор, подходя к юной даме, жене Ищука, — так разговаривают с малыми детьми. — Кто эта красоточка?.. Дай пальчик. — И Маланин, целуя кокетливо протянутый мизинец, вдруг сделал вид, что хочет его скушать…
Когда отсмеялись, Маланин сделал серьезный вид и принялся здороваться с остальными гостями. Он, конечно, всех помнил, тискал руки и заглядывал в глаза. Когда удивленно глянул на меня, Хрустов буркнул:
— Из музея истории Сибири, хороший человек.
— Очень, очень хорошо, — отвечал с чиновничьей улыбкой Владимир Александрович, не отрывая глаз от Бойцова. — Плохих не держим. Насколько мне известно, Алексей Петрович, вы теперь советник у премьер-министра.
— Так говорят, — отвечал скромно Бойцов. — Но в других сферах. Нефть, нефть.
Тем временем из губернаторского вертолета осторожно с лесенки ступил на цветочную поляну сутулый старик как бы в чужом, слишком просторном для него белесом костюме. Да кто же это?! Хрустов не сразу признал бывшего секретаря обкома КПСС Семикобылу. Он-то сюда зачем?!
И следом выпрыгнул, как заяц, смешной, сухопарый, чем-то похожий на Хрустова, только старее его на многие годы, темноликий Альберт Алексеевич Васильев.
— Альберт Алексеевич! — завопили Татьяна Викторовна, Никонов и Хрустов. — Вы?!
— Всех, всех обнимаю длинными руками, — забормотал Васильев, с улыбкой оглядываясь по сторонам и кивая. — Всех люблю. Валерий Ильич! — Он облапил Туровского. — Сергей? — Кажется, у зоркого прежде Васильева подсело зрение. — Никонов? Тоже стал большой «начальничек-крышка-чайничек»? Тебя скоро знаешь, как будут называть? «Бывший Васильев». И знаешь, почему? Бабки в Москве увидели Ельцина на улице: «Смотрите, бывший Путин идет!» А это Хрустов?! Лев, ты все такой же! Ты даже не лев, ты тигр! Бойцов?! Вернулся? Не остался в чужом капиталистическом раю? Рад, рад… — Обнимая Алексея Петровича, кивнул Ищуку. — Не было бы счастья, да несчастье помогло, так говорят?
— Ничего! — хохотнул Тарас Федорович. — Выползем из-под быка, как сказала корова.
— Я — Васильев, бывший начальник стройки.
— Да кто же вас не знает, Альберт Алексеевич! А я — Ищук Тарас Федорович, директор алюминиевого.
— Да кто же вас не знает?! — любезно отвечал, хмыкая, Васильев.
Семикобыла сумрачно смотрел издали на нынешних начальников. На сером отечном лице словно было написано: «Вот, когда я не у власти, уже никому не нужен». Опомнившись, первым к нему быстро подошел Туровский, обнял как отца родного:
— Милый Григорий Иванович!.. Как здоровье?
Потом к бывшему секретарю обкома со словами:
— Наш батя!.. — бросился Никонов.
Хрустов неловко поздоровался издали, Алексей Бойцов произнес громко, чтобы слышали все:
— Спасибо Григорию Ивановичу, что в свое время подержал мою кандидатуру. Я поработал в трех странах, наш опыт оказался востребован.
— Знаю, — прохрипел польщенный старик. И толкнул локтем молчавшего Маланина, который неизвестно чего ждал. — Думаю, сначала мы просто мирно рыбки поедим. Здесь когда-то ловились хорошие таймени.
— Можно и рыбки, — Маланин властно глянул на сторожей, которые переминались поодаль, ожидая указаний. Один из них подступил поближе. — Что у нас готового?
— Стерляжья уха, — отвечал мужичок в егерской одежде. — Малосольные хайрюзки. Грибы, брусника. Уже нынешняя поспела.
— Господа! — удовлетворенно кивнув, скомандовал Маланин. — Пройдемте в дом для гостей. Там для всех найдутся комнаты. Через полчаса сбор в круглом зале.
Хрустов переменился в лице, изумленно озирался. В теплеющем к полдню воздухе сновали осы и тяжело гудели шмели, летела, лениво потягиваясь, как царевна после сна, паутина. В кедровнике куковала кукушка и время от времени был слышен вялый мальчишеский посвист иволг на красных от солнца макушках сосен.
«Надо же! — подумал я, тоже озираясь. — И дача тут, такая роскошная, вдали от городов и деревень. Кто-то же охраняет до сих пор, кто-то платит? Не сожгли, не разворовали. Хотя сюда забраться можно только на вертолете…»
Словно услышав мои мысли (а может быть, подобные мысли одолевали и других гостей), Маланин громко возвестил:
— За это место в Саянах спасибо Григорию Иванычу… его трудами… его стараниями… Воздух целебный, вода исключительная… но сразу скажу — содержим не на бюджетные деньги! Оплачивают коммерческие структуры!
Поскольку я зашел в дом последним, комната мне досталась в конце коридора, возле туалета.
«Ладно, — усмехнулся я. — Кто я такой?.. Спасибо и за это».
Скинув ботинки, лег на заправленной широкой деревянной кровати с маленькими львиными харями (вот еще юмор судьбы!) на загнутых концах спинок (наверное, из Египта или Эмиратов) и закрыл глаза. После вертолета в голове шумело. Какая странная встреча — как в сне.
Я плохо помнил Семикобылу, видел на митинге, лучше запомнил Васильева, часто повторял в компаниях после резкого словца его остроту: «Извините за неточное выражение».
В дверь постучали. Я соскочил с койки. Наверное, кто-нибудь из моих героев.
— Заходите!
Но это, к моему удивлению, оказалась Галина Ивановна. Она с великим смущением, почему-то оглядываясь, проскользнула в комнату и прикрыла за собой дверь. И как маленькая девочка, поморгала мне своими фиалками. Руки старалась привычно держать за спиной.
— Родион, извините меня… я с просьбой. — И шепотом объяснила. — Родион… я вас умоляю… проследите, чтобы Лёвка не пил ни грамма… у него же сердце… да и может завестись, наговорит лишнего…
Она за этим зашла!
— Хорошо, — кивнул я. — Конечно, Галина Ивановна.
— Он сказал, что сядет отдельно от меня, что я его все время одергиваю…
— Не беспокойтесь, Галина Ивановна. Я сяду рядом с ним.
— Спасибо. — Она не уходила. Еще более смутилась, покраснела. — Он добрый. И меня любит. Вот, хотите?.. я сохранила три листочка… вы их не видели… я из печки вынула… — И жена Хрустова протянула мне листки бумаги, обгорелые с краев, в желтой и черной кайме. — Только здесь почитайте… а то рассердится.
— Так вы сядьте, пожалуйста. — Я предложил ей стул и, отойдя к окну (у меня плохое зрение, почему и ношу очки), с огромным интересом, конечно, принялся читать.
«…этой девушке, которая приехала за тысячи километров к почти незнакомому парню.
Наверное, кто-то из вас, уважаемые марсиане, усмехнется: „Так не бывает…“ А я отвечу: „Как не бывает?.. Всяко бывает. И еще не то бывает. Ой-ой-ой, что еще бывает!..“ Но оставлю все тонны чернил для других авторов — пусть они опишут иные судьбы, девушек менее доверчивых, а может быть, и более красивых, чем Таня, если таковые найдутся. У меня же в авторучке осталось ровно столько красных чернил, чтобы рассказать о ней…
Кто-то из вас удивится: „Неужели девушка не задумалась, когда к ней в далеком городке, среди ночи, постучался неведомый посланец? Неужели не подумала о том, что вдруг эти слова: „Тоскую, без тебя не могу!..“ могут оказаться всего лишь пустыми словами краснобая, а если не пустыми, так рожденными из недоброго желания уязвить далеких людей, пребывающих в тепле? А может быть, эти слова были рождены странной мыслью одинокого человека испытать судьбу, но никак не из-за того, что парень помнил именно ее, Таню, которую видел-то раза два, да и то давным-давно?“
Да, Танечка смотрела во все глаза на мешковатого, скуластого Бойцова, на его пышную песцовую заиндевелую шапку. От него пахло угольным дымом железной дороги, от него пахло дальними странствиями. И если уж посланец с ударной стройки, Алексей, был такой приятный парень, то каков же сам Хрустов?! (Приписка красным фломастером: Он хорош, хорош! Да вот беда: глуп, как осел! — Л.Х.)
И приехала Танечка на далекую стройку, и первые недели ничего не писала своим — не умела лгать. Все ждала — будут светлые и веселые новости, какими можно будет обрадовать, успокоить маму… да и сестренка осталась, завидуя…
И о чем, наконец, поведала? Написала, что живет среди сопок, заросших березой и пихтой, в маленьком поселке со названием Вира. (Это взято из командных слов стропальщиков: „Вира!“ — означает „Вверх!“, „Майна!“ — „Вниз!“). Здесь всего четыре двухэтажных каменных дома, остальное — бараки. Темнеет часа в четыре, потому что над головой горы, бетонная плотина, круглые сутки не выключается электрический свет. Таня писала, что второй месяц перед плотиной поднимается вода, и, говорят, никто не знает, почему. Белое поле льда с синими царапинками — следами людей и собак — треснуло вдоль и поперек, и бугром вскинулось, вдоль берегов забегали черные парящие полыньи, вороны с гомоном носятся над оживающей по-недоброму рекой. Ходят слухи: если раньше срока вода перельется — может заморозить всю стройку. Но до поселка не дохлестнет, он все-таки на берегу, да и морозы крепкие, тут же заморозит воду — получится вроде огромной ледяной горки…
