Дмитрий Орехов - Будда из Бенареса
— Но зачем ты пришел ко мне?
— Ты забыла, что мы хотели увидеться?
Танцовщица покраснела и потупилась. Потом она украдкой посмотрела на свое отражение в зеркале, — да, она по-прежнему мила и изящна. Особенно хороши глаза с немного загнутыми ресницами, подкрашенными сурьмой.
— Я не забыла, но…
— Ты мне не рада?
— Нет, рада, но ты теперь так не похож на себя прежнего… Все-таки я решительно не понимаю, зачем…
— О, бык-громовержец! Неужели ты не догадываешься, зачем я пришел?
Амбапали несколько раз моргнула.
— Догадываюсь, — сказала она, слегка запинаясь. — Просто я немного удивлена. Ведь ты говоришь, что стал буддой. Неужели просветленному отшельнику…
— Просветленному можно все, — отрезал Девадатта. — Кто достиг освобождения и покоя, кто стряхнул с себя грязь, как серебряных дел мастер — с серебра, кто знает правый путь и ложный путь — тому не повредит уже ничего. Только жаждущие достигнуть должны быть твердыми в своем воздержании и постоянстве. У достигших нет постоянства, они свободны от воздержания; грязь не пристает к их лотосовым стопам.
— А твой брат? Где он сейчас? В Велуване?
— Забудь о нем. Община подчиняется мне и моему ученику Моггалане.
Девадатта подсел ближе. Его глаза, один из которых был серым, а другой — карим, властно смотрели на нее. Ей стало не по себе; она чувствовала, что цепенеет, и тут в покои вошла рабыня. Никогда еще Амбапали так не радовалась этой толстухе.
— Подавай ужин, Чинча, да поскорее! — приказала она.
5Девадатта лукавил — чего-чего, а покоя он не достиг. Напротив, ему часто бывало не по себе. После путешествия вне тела он все сильнее ощущал ток живой силы, не похожей на энергию иддхи. Сила нисходила в область пупа, и его тело начинало жить в новом, неизведанном ритме. Эту живую силу нельзя было описать словами, она появлялась сама, возникая из ниоткуда. Сначала был толчок, потом этот толчок обретал более ощутимую плотность и в него вселялось некое существо. Это существо двигалось, обладало массой и могло свободно перемещаться, как жидкость, как живая субстанция. Он словно бы делил власть над телом с неким духом. Благодаря этому духу ему удавалось узнавать чужие мысли и даже предугадывать некоторые события. Он видел нечто вроде радуги над головами людей и легко догадывался, что они замышляют. Дух давал крепость, силу и невидимые доспехи, но порой его движения становились чересчур мощными, они сгибали тело Девадатты, снова выпрямляли его, тянули к земле и едва не подбрасывали в воздух. Это походило на жестокий припадок, и в такие минуты он вынужден был прятаться от учеников. Девадатта не мог противостоять наступлению припадка и всякий раз испытывал страх.
Служанка поставила перед ним приправу из растертого корня куркумы, паприки, имбиря и черного перца; тут же были лепешки, овощи, фасоль, молоко и рис на свежевымытых банановых листьях. Но Девадатта был не голоден. Он скатывал из риса маленькие комочки и выкладывал их обратно на лист банана.
— А что происходит с душой после смерти? — спросила Амбапали. — Просветленные должны это знать.
— Да, но почему ты решила, что у тебя есть душа? Разве можно говорить о том, что непостоянно, мучительно, подвержено переменам, «это моя душа»?
— Ты учишь, что души нет?
— Некоторые говорят: отшельник Шакьямуни учит, что души не существует. Другие говорят: отшельник Шакьямуни учит, что душа существует. Но отшельник Шакьямуни не учит ни тому, ни другому. Он учит освобождению от сансары.
— И как же достичь его?
— Кто смотрит на жизнь, как на мираж, того не увидит Царь Смерти. Нужно стать выше добра и зла; нужно воспитать в себе равнодушие к радости и отвращению; нужно понять, что мир — это только иллюзия, а другие люди — лишь пузыри на поверхности Ганги. Старые представления о том, что должно и что не должно, в чем зло, а в чем благо, — все это следует отсечь, как отсекают от дерева больные побеги.
— А как жили люди в начале кальпы? Кто совершил первое зло? Что заставляет душу переселяться?
— На эти вопросы я не даю ответа. Они не приводят к очищению и спокойствию. Пойми, Амбапали: некоторые проводят жизнь в бесплодных спорах, другие делают дело. Одни мечутся из существования в существование, подобно обезьяне, ищущей плод, другие — пресекают поток, разрывая узы. Каждому свое.
— Неужели? — в глазах Амбапали мелькнул насмешливый огонек.
— Именно так! — Девадатта окинул ее оценивающим взглядом. — Одним суждено повелевать, другим — служить своим повелителям; одним сдвигать бедра, другим — раздвигать их. Это извечные дхармы.
Амбапали покраснела и поправила на запястье золотой браслет.
— Ты прав, но соединение на ложе — это не встреча двух животных. Его цель — удовлетворение обоих. Ты должен дать мне время подготовиться.
Девадатта не стал спорить.
— Что ж, давай побеседуем еще немного. Что еще ты хочешь спросить?
Да, это был не жрец и не знаток упанишад! Мысли Амбапали путались и все время возвращались к слону. К слону с клочьями желтой пены на могучих клыках.
— Я… я не верю тебе, — наконец сказала танцовщица. — Ни в твои чудесные просветления, ни в твои чувства. Ты исчез так надолго и совсем, совсем не вспоминал обо мне. А теперь пришел и требуешь…
— Разве я требую? — Он попробовал обнять ее за плечи, но она отстранилась.
— Если ты тронешь меня, я позову слуг.
Девадатта убрал руку.
— Но почему ты думаешь, что я забыл тебя? Да, я был далеко, но я тебя навещал. Это было еще в Бенаресе, перед твоим отъездом в Шравасти.
«Сумасшедший», — подумала Амбапали.
— Не думай, что я безумен. Я побывал в твоем доме, хотя мое тело находилось от Бенареса за много йоджан. Ты кормила свою птицу и просовывала кусочки яблока через прутья клетки. А твоя рабыня — кстати, знай: эта гусыня нечиста на руку — как раз зажарила зерна в меду. Ты говорила со стариком брахманом, волосатым, как Путан, о козле, который замещает коня, быка и барана. Прощаясь, ты дала ему несколько монет, и он спрятал их в тюрбан. — Амбапали, широко раскрыв глаза, с ужасом смотрела на него. — А хочешь, я скажу, как зовут твоего попугая? Его зовут Джина…
— Значит, душа все-таки существует! — вырвалось у нее.
— Не у всех, — усмехнулся Девадатта. — У некоторых только ее зачаток. Такие люди бесцветны и лишены аромата. Сердца их трусливы, у них нет настоящей души, и они обречены на блуждание в сансаре. Это слепые посредственности, существа, подобные мусору.
— А я смогу путешествовать вне тела? У меня есть душа?
— Это знаешь только ты.
— Я не знаю этого, — грустно сказала Амбапали.
— Значит, ты должна понять себя. — Он опять подсел ближе. — Поймешь себя — поймешь все.
— Как бы я хотела научиться тому, что ты умеешь! — В ее взгляде было восхищение.
— Научиться не так уж трудно, моя быстроглазая. Тем более, что я собираюсь создать в Магадхе первую женскую общину… Кстати, ты не хотела бы стать начальницей отшельниц?
— Я?
— А почему нет? Ведь ты выделяешься среди других женщин, как благородная лиана, как цветок чампака на куче мусора…
Танцовщица моргнула.
— Но я родилась в низкой касте!
— Запомни, Амбапали: наша сангха не признает ни каст, ни варн, ни племенных различий.
— А почему в Магадхе?
— Ну… сейчас там дешевле строительный камень. Со временем, конечно, я построю монастыри и в Кошале. Обязательно построю, не сомневайся.
Амбапали вдруг вспомнился день состязаний в Бенаресе, когда она впервые увидела Девадатту. Впереди процессии ехала колесница распорядителя торжеств, запряженная четверкой коней, белых, как лепестки лотоса. Юноши, счастливые и взволнованные, ехали на слонах под желтыми зонтиками, а горожане, украшенные венками и надушенные ради праздника камфарой и алоэ, рассыпали в воздухе красную пудру. После игры и состязаний по метанию чакры начался пир. Оставшаяся от варки риса вода разливалась озерами, и в ней, как острова, плавали головы буйволов и овец. На пиру она впервые заговорила с Девадаттой: этот юноша-атлет с гордым блеском в глазах привлек ее решительностью, с какой он расправлялся с «охотниками». Праздник уже заканчивался, и кругом, точно горы, возвышались подгоревшие рисовые корки. Девадатта запинался и краснел, а она громко смеялась, закидывая голову, и браслеты на ее запястьях звенели, как цимбалы. Тогда она полагала, что у нее появился еще один поклонник из тех, что всегда покорны движению ее мизинца. Какой же наивной она была…
— Соглашайся! — говорил Девадатта. — У тебя будут каменные дома. Ученицы, которым ты станешь рассказывать о душе и воздаянии. Сад с водометами. Хранилище Мудрости. Только представь: тебе не придется больше бегать от старца к старцу! Мы будем записывать на листах банановой пальмы все значительные речи, учения, глубокие мысли. А ты будешь хранительницей знаний.
